Белинский Ю.
Амурская чайкаАмурская чайка летает,
Как ветер легка и вольна,
И темное облако тает,
И млеет тугая волна.
Летает красивая птица,
И слышится радостный крик.
И самые хмурые лица
Светлеют хотя бы на миг.
Амурская чайка – мой символ!
Крылатое чудо мое!
Душа наполняется силой,
Когда я смотрю на нее.
И сердце спокойнее бъется,
Забыв о ненастье былом,
Когда она рядышком вьется,
Едва не касаясь крылом…
С улыбкой, немножечко грустной,
Стою на крутом берегу.
И ширью любуюсь амурской,
И глаз оторвать не могу.
И солнышко ласково светит,
И шепчет речная вода,
Что жить бы и жить бы на свете,
До только проходят года.
Я знаю об этом, конечно,
Я знаю, и жить тороплюсь.
Я знаю, что жить мне не вечно,
И жить равнодушно боюсь.
Выборов К.
На нижнем АмуреАмур широк.
Его теченье
Едва заметно… Берег дик…
Здесь полон мудрого значенья
В пейзаже каждый легкий штрих.
Хоть все не ярко и неброско,
Едва намечено, но точно.
Здесь все увязано непросто,
Не вдруг, не враз – легко и прочно!..
С трибун речей не любят длинных.
Тут верят в слову – не словам.
Тут круто правит бог путинный.
Тут поклоняются делам.
Отсюда вверх плывут туманы,
Где набирает ветер силы…
Здесь в двух шагах чужие страны,
Здесь начинается Россия.
Лейман Е.
УтроКакое светлое сиянье
Встает с Амура по утрам!
Пронзительным восторгом раня.
Оно открыто всем ветрам.
Оно по-детски нежно, зыбко,
Недосягаемо чисто…
И расцветает вдруг Восток
Своей доверчивой улыбкой…
Мартынова Л.
* * *Над Амуром покой, тишина и туман.
И природа вокруг всем прощает обман.
Будто в вальсе кружат, плавно листья летят
И на землю ложатся – дальше жить не хотят.
Над Амуром седым гладь воды ворожит,
Чайки мирно плывут, тишина сторожит, –
И не в сказке былой – просто все наяву –
Я, как чайка, ныряю, и снова плыву.
Гладь воды, словно зеркало, берега отражает.
И величьем вокруг добротою сражен.
Мы все время спешим, а быть может и нет,
Часто смотрим вокруг, но не виден нам свет.
И не слышно, о чем тишина говорит,
Слов сказать не могу, она мне не велит.
Шевельнулась трава, прошептали кусты:
“Сохраните вы, люди, за собою мосты”.
Над Амуром покой тишина и туман.
И природа как будто простила обман.
В вальсе листья кружат, они плавно летят,
Покрывалом цветным укрыть землю хотят.
Суворова В.
* * *Я к Амуру хожу не напиться,
Я любуюсь могучей рекой,
Тороплюсь я ему поклониться,
Восхищаясь его красотой.
Прибегала к нему поделиться
Я девичьей своею бедой,
Он ворчал на меня и сердился,
Но смывал мои слезы волной.
Уезжала, но, вновь возвращаясь,
Я летела к Амуру стрелой.
Обнимал он меня, не стесняясь,
Уносил мои беды с собой.
Вновь к нему я пришла поклониться
И умыться амурской водой.
Набегает слеза на ресницы:
Я старею, а он молодой…
Ангин Геннадий
* * *Амур широкий. Берега в тумане.
Уснувшие на небе облака.
Покой глубокий. В колдовском обмане
Безбрежным морем кажется река.
Лишь месяц поздний из-за туч дозором
Бескрайние осветит небеса,
И звезды быстро шаловливым взором
Мигают сонным вековым лесам.
Несмеянов Константин
* * *Среди утесов молчаливых,
Тревожа всплеском тишину,
Амур катит неторопливо
К востоку хладную волну.
Не строил здесь своих селений
Теплолюбивый азиат,
Но бродит вдоль унылой тенью
Его таинственный собрат.
Студено дышит непогода,
И, право же, не мудрено
Признаться – южная природа
Приятней вдохновенью, но
Какое дикое раздолье
Готовит дух крутых широт
Для глаз ценителей невольных
Суровых северных красот!
И вот сюда, гонимый властью,
Явился, к трезвой мысли глух,
Искатель сказочного счастья –
Неугомонный русский дух,
Чтоб от души повеселиться,
Хлебнув побед пирровых всласть,
И вновь судьбою тяготиться,
И вновь свои пенаты клясть.
Но (должен я сказать) при этом
Жизнь по накатанной течет –
Здесь есть и воры, и поэты,
Хотя последние – не в счет.
Удел последних – муз пугливых
Пленять вдруг, как и в старину,
Любуясь, как “неторопливо
Река катит свою волну”.
Наволочкин Н.
А какой он Амур?— А какой он, Амур?
— А Амур — он такой, —
Не по нраву ему тишина и покой.
Как начнет шевелить за волною волну —
Зазевался — и мерь, как топор, глубину.
Разольется без края, бушует вода —
И деревням беда,
И посевам беда.
Будто банку консервную, сплющит кунгас,
Смоет остров — и новый намоет за час.
— Так за что же любить-то его, если так?
— Как за что? Ты ж не видел Амура, чудак!
Каждый год, как весной отгремят якоря,
Он — дорога просторная к дальним морям.
Он у нас работяга — любой караван
Донесет на ладонях своих в океан.
Это он подсказал, извиваясь меж гор,
Мастерицам-нанайкам на платья узор.
И недаром идет в Приамурье молва,
Что в глазах у девчат от него синева.
А упрямство и сила его — ничего:
Мы характером, знаешь,
Ведь тоже в него.
Еращенко Виктор
ПескиЧто есть Амур,
увидел ты воочью,
на белый свет явившися едва:
тебя качала люлька—оморочка
и окропляли брызги от весла.
И на причалах, стонущих от ветра,
ты мог легко остроты отпускать:
«Смешны дела
невежественных предков —
Река Амур теряется в песках?!»
Но погляди:
напротив мыса Пронге,
где не поймешь, здесь море иль река, —
надсадный визг увязшей плоскодонки
и бьют фонтаны ила и песка
из—под винта!
Что вспомнишь ты устало,
в недоуменье тяжком распрямясь?
Лесоповалы. Грязь. Лесоповалы.
Вдоль всей реки — Лесоповалы. Грязь.
Прибрежных сопок содранная кожа —
здесь, под винтом.
Ужель замкнулся круг,
свершится то, что будто невозможно,
и это будет делом наших рук?
Землечерпалки захлебнутся вскоре
и сотой доли ила не убрав,
и Меншиков*, что прочил Невельскому
напрасный труд —
окажется вдруг прав?
Смотри, смотри: над зеркалом лимана,
маячит грозный призрак старины.
Так ищут в откровеньях Иоанна
картины термоядерной войны.
Так мрачно шутят, коль догадки хватит,
когда в трясине вязнут катера.
Он был герой. Он отыскал фарватер.
Но как бы нам его не потерять!
Амур, как символ красоты!
Озаренный солнцем с высоты.
Волна бежит за волной,
Ласкает берег крутой.
Приамурские просторы,
Украшают реки — горы.
Вдоль протоки и залива
Склонились грустно ивы.
Шуми, таежная река Амур,
наш батюшка!
Гуляй, река наша славная,
Река дальневосточная,
Среди лесов — и вдаль, и вширь,
Гуляй, Амур — наш богатырь!
Ушаков Виктор
*****
Амур широкий. Берега в тумане.
Уснувшие на небе облака.
Покой глубокий. В колдовском обмане
Безбрежным морем кажется река.
Лишь месяц поздний из-за туч дозором
Бескрайние осветит небеса,
И звезды быстро шаловливым взором
Мигают сонным вековым лесам.
Ангин Геннадий
—
Дорог немало пройдено
Моей огромной Родины,
Но вот ни где таких красот
Я не встречал пока.
Словно касаясь облака
Амур течёт из далека,
Гуляй, Амур, шуми, Амур,
Таёжная река.
Широкая, безбрежная,
Порою очень нежная,
Тайгой неповторимою
Одеты берега.
А ветер гонит облака,
Качает ветки тальника,
Гуляй, Амур, шуми, Амур,
Великая река.
Заливами широкими,
Протоками глубокими,
Волшебными красотами
Пленяет рыбака.
Не властны над тобой века,
Всегда вольна и глубока,
Гуляй, Амур, шуми, Амур,
Любимая река.
Дроздов Александр
—
Что есть Амур,
увидел ты воочью,
на белый свет явившися едва:
тебя качала люлька-оморочка
и окропляли брызги от весла.
И на причалах, стонущих от ветра,
ты мог легко остроты отпускать:
«Смешны дела
невежественных предков —
Река Амур теряется в песках?!»
Но погляди:
напротив мыса Пронге,
где не поймешь, здесь море иль река, —
надсадный визг увязшей плоскодонки
и бьют фонтаны ила и песка
из-под винта!
Что вспомнишь ты устало,
в недоуменье тяжком распрямясь?
Лесоповалы.
Грязь. Лесоповалы.
Вдоль всей реки — Лесоповалы. Грязь.
Прибрежных сопок содранная кожа —
здесь, под винтом.
Ужель замкнулся круг,
свершится то, что будто невозможно,
и это будет делом наших рук?
Землечерпалки захлебнутся вскоре
и сотой доли ила не убрав,
и Меншиков, что прочил Невельскому
напрасный труд —
окажется вдруг прав?
Смотри, смотри: над зеркалом лимана,
маячит грозный призрак старины.
Так ищут в откровеньях Иоанна
картины термоядерной войны.
Так мрачно шутят, коль догадки хватит,
когда в трясине вязнут катера.
Он был герой. Он отыскал фарватер.
Но как бы нам его не потерять!
Еращенко Виктор
*****
Вода… От купели до призмы
С людьми неразлучна, с людьми навсегда.
Но только лишь глухой не слышит укоризны,
Которою кипит, крича вовсю, она.
И пятна нефти, словно капли крови,
Зовут к отмщенью, как за тяжкий грех.
Гнёт загрязнений, браконьерской ловли,
Я думаю, сведёт Амур на нет.
Ещё 100 лет назад гидрологи сказали,
Что ни в колодцах, ни в ручьях такой
Воды они не отыскали,
Несёт какую наш Амур родной.
Он был тогда рекою полноводной,
Он радовал нас свежестью своей
И фауной дивил, и был любви народной
Объектом. Ну, а что узрели мы теперь?
Вот, наш отец родной сетями огорожен,
Наш батюшка Амур нам отчим? Не отец?
Погибнут щуки, и сазан встревожен,
И без воды амурской нам конец.
Мужик, зачем ты ожидаешь грома?
Зачем, глупец, плюёшь в колодец свой?
И чем перед тобой виновна вся природа?
Не сделай же Амур плитою гробовой.
Белан Валерий
*****
Тут изгиб Амур-реки,
Камни здесь, а не пески.
Бьется здесь о них вода,
Шумно было здесь всегда.
Грудью принимал он бой,
Берег прикрывал собой.
На высоком берегу,
Видно остров и тайгу.
Видно порт, реку Плюснинку,
Тетку и ее корзинку.
Вон Чердымовка, речушка,
Леса, малая опушка.
Сопки, улицы, дома,
На страшна в них и зима.
Он, все помнил и хранил,
Чести, он не уронил.
Город рос, а он смотрел,
И заметно постарел.
Видел воинов и кровь
Как теряли люди кров.
Рядом парк, аллеи, люди,
Он такого не забудет.
Вот и башню держат плечи,
Набережной ноги лечат.
Наш утес помолодел,
Бронь гранитную одел,
Виден он издалека,
Гладит грудь его река.
Винников Владимир
*****
Север. Ветер-низовик
Парус рвет, играет в прятки.
Волны, будто маховик,
Забивают чувства в пятки.
Шторм такой в районе Ухтр:
Не видать лица земного.
Замирает в сердце дух
Тот, что стоит дорогого.
То ко дну уходим мы,
То, как щепку, нас бросает:
Мы идем через Амур –
Мы Амур пересекаем.
Симаков Валерий
*****
Среди утесов молчаливых,
Тревожа всплеском тишину,
Амур катит неторопливо
К востоку хладную волну.
Не строил здесь своих селений
Теплолюбивый азиат,
Но бродит вдоль унылой тенью
Его таинственный собрат.
Студено дышит непогода,
И, право же, не мудрено
Признаться — южная природа
Приятней вдохновенью, но
Какое дикое раздолье
Готовит дух крутых широт
Для глаз ценителей невольных
Суровых северных красот!
И вот сюда, гонимый властью,
Явился, к трезвой мысли глух,
Искатель сказочного счастья —
Неугомонный русский дух,
Чтоб от души повеселиться,
Хлебнув побед пирровых всласть,
И вновь судьбою тяготиться,
И вновь свои пенаты клясть
Но (должен я сказать) при этом
Жизнь по накатанной течет —
Здесь есть и воры, и поэты,
Хотя последние — не в счет.
Удел последних — муз пугливых
Пленять вдруг, как и в старину,
Любуясь, как «неторопливо
Река катит свою волну»
Несмеянов Константин
*****
Говорит старик: «Природа – хоть куда!
На Амуре ночью светится вода.
А пойдет горбуша по реке –
Усидишь ли дома ты в избе-тоске?
Усидишь ли?» – говорит старик смеясь,
И в руках его как будто бьется язь.
И лучи играют в бороде,
Как мальки весною по воде.
Говорит, и обращает светлый взор
На тайгу и на речной простор.
А за ним высокий дом, и сад,
И ребята – стайкою галчат.
Он расскажет им, как нынче, на заре,
С ружьецом ходил на глухарей.
Но с охоты ничего он не принес –
Жаль пернатых старику до слез.
Молодым-то на медведя он ходил,
А в Гражданскую был красный командир.
И на память от далеких этих лет –
На груди его – когтей медвежьих след.
Но еще опасней – у виска –
След, оставшийся от пули беляка.
След, который, как история, хранит
Его молодость и эхо грозных битв.
А умолкнет седовласый ветеран –
Развернет меха его баян.
И польется над Амуром, над рекой,
Танец «Яблочко» – веселый, озорной.
И на танец выйдет сельский люд,
А ребята-бесенята подпоют.
И покажется, что он опять в седле,
В партизанской атакующей волне.
Лишь мелькнет в глазах у старика
Затаенная далекая тоска
По товарищам, по шашке боевой
Да по силе своей, прежней, молодой.
Любит он колхозные дела
И ребят из своего села.
И ребята уважают старика –
Партизана, садовода, рыбака.
Уважают, и бегут за ним гурьбой,
Будто он, как прежде, молодой.
А бывает – день уж под уклон,
Тишина восходит над селом –
Скажет он, вздыхая, как тайга:
«Вот она, великая река!
А над ней, смотри ж, кедрач, багул,
Родники, ветров веселый гул…
Сплю, так чудится: запутанной тропой
Гордый лось идет на водопой.
А по синей, по разбуженной траве
Пробирается трудяга муравей…
Я родился, вырос здесь и жил –
Весь Амур родимый исходил».
Вот и выйдет под конец у старика:
«Жизнь моя – как эта вот река —
Вдоль Хабаровска судьбою протекла…»
Орлов-Чесменский Владислав
*****
Я к Амуру хожу не напиться,
Я любуюсь могучей рекой,
Тороплюсь я ему поклониться,
Восхищаясь его красотой.
Прибегла к нему поделиться
Я девиьей своею бедой,
Он ворчал на меня и сердился,
Но смывал мои слезы волной.
Уезжала, но, вновь возвращаясь,
Я летела к Амуру стрелой.
Обнимал он меня, не стисняясь,
Уносил мои беды с собой.
Вновь к нему я пришла поклониться
И умыться амурской водой.
Набегает слеза на ресницы:
Я старею, а он молодой…
Суворова В.
*****
— А какой он, Амур?
— А Амур — он такой, —
Не по нраву ему тишина и покой.
Как начнет шевелить за волною волну —
Зазевался — и мерь, как топор, глубину.
Разольется без края, бушует вода —
И деревням беда,
И посевам беда.
Будто банку консервную, сплющит кунгас,
Смоет остров — и новый намоет за час.
— Так за что же любить-то его, если так?
— Как за что? Ты ж не видел Амура, чудак!
Каждый год, как весной отгремят якоря,
Он — дорога просторная к дальним морям.
Он у нас работяга — любой караван
Донесет на ладонях своих в океан.
Это он подсказал, извиваясь меж гор,
Мастерицам-нанайкам на платья узор.
И недаром идет в Приамурье молва,
Что в глазах у девчат от него синева.
А упрямство и сила его — ничего:
Мы характером, знаешь,
Ведь тоже в него.
Наволочкин Н.
*****
Какое светлое сиянье
Встает с Амура по утрам!
Пронзительным восторгом раня.
Оно открыто всем ветрам.
Оно по-детски нежно, зыбко,
Недосягаемо чисто…
И расцветает вдруг Восток
Своей доверчивой улыбкой…
Лейман Е.
*****
Вчера проехал по мосту и стал я хмур,
Уж третий год, мелеет наш Амур.
Несла жизнь долго, годы и века,
Да растеряла мощь свою река.
Коса песчаная фарватер перекрыла,
Дорогу пешую до берега открыла,
Давно ли баржи с грузом шли в Китай,
Об этом, старый лоцман, не мечтай.
Опять возник вопрос, что делать нам?
Кто виноват во всем, ответь ты сам.
Который год по берегам горит тайга,
А в марте месяце растаяли снега.
Мы эшелонами вывозим живой лес,
Как будто бы играет с нами бес.
Да ведь мы сами разрушаем красоту,
Но скоро все поймем причину ту.
Винников Владимир
В самом общем смысле есть два вида путевых заметок.
В первом сценаристы отправляют вас в путешествие, которое они очень хорошо знают. Они делятся с вами своим глубоким пониманием этого места — его людей, его истории и географии. Физическое путешествие авторов по большей части является литературным эшафотом, на который они опираются своими знаниями и опытом. Во втором типе путевых заметок автор является прямым представителем читателя: таким же невежественным и наивным, как и вы, хотя, возможно, немного смелее, вместе отправляющимся в путешествие из одной и той же отправной точки. Вы видите новые переживания и взгляды глазами автора и постепенно развиваете способность интерпретировать и понимать это новое окружение.
Река Амур Колина Туброна – интересное сочетание этих двух. В книге описаны путешествия Туброна с востока на запад по течению реки Амур, которая на протяжении веков служила границей между северным Китаем и русской Сибирью. Туброн хорошо знаком с Россией и ее народом. Он говорит на разговорном русском языке и ценит изменчивую судьбу страны и ее людей, часто возвращаясь в страну на протяжении нескольких десятилетий.
Однако, хотя в прошлом он провел некоторое время в Китае, Китай для него все еще чужой. Взаимодействия Туброна с Китаем и его народом разделяют такое же насмешливое отношение к стране, как и отношение россиян, с которыми он сталкивается.
Река Амур: между Россией и Китаем , Колин Туброн (Chatto & Windus, Harper, сентябрь 2021 г.) глубины, но решение Туброна идти по следам Амура — не просто уловка. Книга — это скорее история реки и ее людей, в которую вплетены путешествия автора, а не оправдание путешествий писателя. Тот факт, что Амур долгое время служил границей между Россией и Китаем, дает уникальную возможность исследовать их отношения. Как отмечает Туброн в начале книги,
Большая часть книги посвящена путешествию Туброна по российской стороне реки Амур, а небольшие разделы посвящены его первоначальному путешествию верхом к истоку реки в Монголии, с тем, что, как он позже обнаруживает, является сломанным ребром и по щиколотку и короткое путешествие к югу от реки в Северо-Восточный Китай.
И все же, хотя это всего лишь часть его путешествия, призрак Китая нависает над всей книгой, как и над этим регионом России на протяжении столетий.
Нерчинский мирный договор 1689 года, согласно которому река Амур стала границей между имперской Россией и китайской династией Цин, был первым в своем роде договором между двумя странами. Фактически, эти две стороны были настолько незнакомы друг с другом, что переговоры велись на латыни между двумя иезуитами, прикрепленными к китайскому двору, и поляком для русских. Последующие договоры и конвенции XIX века воспользовались ослаблением позиции Цин, отодвинув территориальные границы России к югу от восточных участков Амура от нынешнего Хабаровска к морю. С тех пор река и ее окрестности стали местом соприкосновения националистов с обеих сторон.
Для русских бурно развивающаяся экономика Китая и растущее население являются источником сильного страха. В то время как к северу от реки русское население убывает и его города и поселки медленно умирают, Китай растет и расширяется.
По иронии судьбы, в конце 19 века именно российская сторона Амура была на подъеме, где постоянно возникали новые военные форты и торговые поселения. Тем временем китайская сторона до последних десятилетий династии Цин была в значительной степени неосвоенной дикой местностью, населенной бедными меньшинствами. Сейчас ситуация изменилась на противоположную, что является отражением более крупных сдвигов в судьбах России и Китая. Приграничная торговля между странами увеличилась сразу после распада Советского Союза, но большинство возможностей, представленных на данный момент, теперь исчезли. Приграничная торговля осуществляется в основном китайцами, и этот факт вызывает почти всеобщее недовольство. Туброн также отмечает, что в трех китайских провинциях, расположенных вдоль южных берегов Амура, сейчас проживает 110 миллионов человек, по сравнению с двумя миллионами жителей трех российских провинций на северном берегу. Угроза вторжения — будь то экономическими, иммиграционными или военными средствами — часто вызывает озабоченность у русских, с которыми встречается Туброн, в отчаянии от того, что «Москва далеко и бросила их».
Эта меланхоличная атмосфера пронизывает всю книгу, в которой преобладают темы утраты и упадка — как физического, так и культурного. Российский Дальний Восток, где происходит большинство путешествий автора, в конце XIX века задумывался как следующая крупная торговая артерия мира, а Амур выступал в качестве пункта входа для товаров и торговли. Эта ранняя надежда привела к открытию многочисленных торговых постов и некоторому коммерческому успеху подающих надежды промышленников, стремящихся открыть регион для экономической эксплуатации. Они, в свою очередь, финансировали строительство библиотек, бальных залов и общественных учреждений, которые они рассматривали как следующий необходимый шаг к превращению этого отдаленного захолустья в аванпост западной цивилизации.
Однако всего за несколько десятилетий расширение Транссибирской магистрали на восток открыло этот район для более бедных мигрантов и использования правительством в качестве места для тюрем и военных казарм. Ожидаемый экономический бум так и не наступил, оставив бальные залы пустыми, а библиотеки медленно гнить.
Современный отчет о регионе, предоставленный Туброном, удручает. Ветхие статуи Ленина смотрят вниз на разрушающиеся города с сокращающимся населением.
Однако столь же обескураживающим, как и физический упадок мест, посещенных в книге, является чувство культурной и духовной утраты, которое испытывают жители региона. Как это часто бывает в приграничье, берега Амура являются домом для самых разных народов — монгольских бурятов, русских казаков, нанайцев и ульчей, ханьских и маньчжурских китайцев. Для них снижение значимости региона стало отражением их собственной утраты культурной идентичности. Как объясняет один местный бурят в Монголии попытку своего народа сохранить свою культуру при советской власти,
В отличие от мрачного настроения русской и монгольской частей книги, краткий крюк туброна через южные берега Амура в Китай является эмоциональной кульминацией книги.
Молодой, живой и сверкающий китайский пограничный город Хэйхэ сияет, как Изумрудный город страны Оз на фоне скрипучего, заплесневелого упадка русских поселений вдоль Амура. Хотя Туброн намекает, что все может быть не так, как кажется, если коснуться поверхности, его изображение китайского оптимизма и амбиций завораживает. Я хотел бы услышать больше о китайской стороне реки Амур, но путешествия Туброна были ограничены географическими фактами, так что, возможно, мы можем винить в этом только Айгунский договор 1858 года.
В то время как разный уровень знакомства Туброна с Россией и Китаем формирует книгу, сам Туброн практически отсутствует как личность. Мы слышим о его физических болях и болях, а его жена время от времени появляется в виде отдаленного, почти призрачного персонажа на дальнем конце телефонной линии. Однако его внутренняя жизнь закрыта для читателя. Вместо этого мы видим Туброна прежде всего через его отношения с другими. Часто эти отношения складываются с местными мужчинами — переводчиками, гидами и попутчиками.
С ними Туброн завязывает временную дружбу на основе общих невзгод, алкоголя и взаимного разочарования. Его изображение мягкости мужской дружбы в гипер-мужественных суровых условиях Сибири тонко и трогательно.
В конечном счете, Река Амур — это книга, затуманенная ностальгией и памятью — как Туброна, так и русского народа, которую он описывает как тоскующую,
Настоящее, напротив, мало что может вдохновить или развлечь. В собственном путешествии Туброна мало драматических зрелищ, вызывающих мурашки выходок или культурных зрелищ: только сырость, упадок и разочарование. В результате те, кто ищет приключений в кресле, могут отказаться от Река Амур не в восторге. Путешествие, о котором он рассказывает, монотонно и в основном не имеет происшествий. И все же для тех, кто готов вынести неудобное путешествие, остается искусное и тонкое изображение Сибири и разных народов, которые по-прежнему гордятся тем, что называют этот регион своим домом.
Амур во время COVID-19
Известно, что в своих устных экзаменах на степень бакалавра французские студенты обходят открытый C’est quoi l’ любовь? (Что такое любовь?), ловко заливая экзаменаторов потоком географических мелочей: L’Amour est un long fleuve спокойный де Сибери (Амур — длинная спокойная река в Сибири…) Без сомнения, депортируя любовь в Сибирь получил один или два высших балла за то, что думал на ходу. Но нет сомнения и в том, что в более поздние годы тех, кто пытался следовать за ними, отправляли поразмыслить над принципом Эрнста Юнгера, что никогда не следует прибегать к поверхностной игре слов с именами (Вы всегда можете быть уверены, что они использовались раньше, в школьная площадка.
Но это не путь Thubron. Начав свой отчет о своих путешествиях, Река Амур: Между Россией и Китаем , от истока реки в Монголии, мы обязательно и с интересом скоро узнаем подробности о сибирской реке, о том, где она берет начало и где она впадает. и природных и исторических событий, встречающихся на этом пути. Но Туброн никогда не разбавляет свои чернила, и, несмотря на всю длину и ширину, странствование по реке, которое он передает читателю, никогда не заболачивается. Туброн путешествует налегке, и он не увязает в написании мелочей.
В первой главе «Источник» Туброн дает нам некоторые ориентиры, рассказывая нам, что Амур «истощает бассейн, вдвое превышающий размер Пакистана, и более двухсот притоков, некоторые из которых огромны, впадают в его поток в весна. На протяжении более тысячи миль она образует границу между Россией и Китаем: линия разлома, окутанная старым недоверием». Предоставив нам этот путеводитель, он стремительно продвигается вперед.
В этой первой главе также очевидна сдержанность автора (еще один парадокс). Если мы рано узнаем, что это человек, достигший 80-летнего возраста, нам часто остается только догадываться об усталости, связанной с возрастом.
Когда он действительно упоминает о своем возрасте, он делает это с некоторым удивлением, поскольку проблески его физической слабости открываются ему в том, как его товарищи относятся к нему. Но если Колин Туброн стар, на него тоже можно положиться. Он всегда старателен в описании встречных на пути людей, всегда сочувствует. Обнаружив, что его проводник, Батмонх («темнокожий и красивый, с большими плавающими глазами»), имеет отца-конголезца, он вслух размышляет о том, что Батмонх, должно быть, испытал некоторое предубеждение, но последний возражает, что если он страдал, то не за это. его цвет, но «для неизвестности его семьи» (что одновременно и остро, и смешно, когда вы перечитываете фразу … Но Туброн не очень заботится о юморе, и это, несомненно, невольно.) Он дает нам увидеть Бэтмонха, который свободно говорит английский (его «улыбка возвращается с чем-то вроде мягкого извинения»), но также, убедительно, монгольские всадники, которые этого не делают («Они оба родились в Год Лошади — хотя говорят, что это ничего не значит», и у них есть слышал «о британском принце, женившемся на американке смешанной расы».
(Кто на земле все еще использует слово Хойдениш ? Мальчишеский 80-летний мужчина с натянутой верхней губой, бродящий по Амуру, вот кто.) Туброн преуспевает в том, чтобы заново очаровывать мир своими точеными предложениями и тщательным словарным запасом. Позже в своих путешествиях он встречает «медленно улыбающихся» женщин, и когда миссионер играет ему на варгане, это звучит так, как будто «толпа крошечных людей плакала, чтобы покинуть ее рот». Но выбрав путь гравитации, от родственных болот Монголии, отсюда все вниз по течению Амура. Туброн выбирает путь от источника к амбушюру, а не от уст к источнику, как это делалось почти на протяжении всей истории. Возможно, это решение просто вытекает из того факта, что все источники были нанесены на карту: нам больше не нужна латинская фраза 
Это оставляет меньшего писателя-путешественника в загадке. Что описать в полностью зафрахтованном мире? Но Туброн, который, несомненно, отшатнется, если его назовут писателем-путешественником (так же, как Гюстав Флобер был писателем-путешественником, когда в своей переписке рассказывал о своем путешествии по Нилу в Египте), не из тех, кто путешествует по Амазонке в ванне. (как и все остальное было сделано ранее). Он слишком очарован словом и миром для такой глупости, слишком противоречивым и, без сомнения, слишком анадромным (анадромная рыба — это «вид, который плывет против течения, вверх по течению, такой как лосось»).0003
). Это освежает, поскольку нет ничего хуже надуманных мотивов, которые писатели извлекают из нескольких пыльных томов, найденных в шкафу их тети, чтобы придать смысл своим бесполезным блужданиям. С другой стороны, и это на самом деле не спойлер, все равно становится чем-то вроде неожиданности, когда последняя капля чернил достигает устья реки, и мы обнаруживаем, что с самого начала никогда не было цели. Есть несколько тем, которые можно уловить между линиями различных притоков, образующих основной ствол книги. Есть возраст. Есть метко придуманные жизни знаменитых и немытых масс, стремившихся сделать Амур своим «Дальним Западом». Туброн, как всегда, проницателен в использовании исторических материалов. Есть неизвестные мне японские лагеря ГУЛАГа, антикитайские погромы и (напрасная) казачья слава. Туброн едва ли когда-нибудь оступится, когда прикоснется к этим пропитанным кровью страницам истории. Можно придраться к тому, что Туброн чувствует себя обязанным пренебрежительно относиться к опасениям дальневосточных россиян «желтой опасности».
Действительно, наблюдая за Амуром, Туброн хотел заставить нас поверить, что он забыл о мире — на его Амуре не было никаких препятствий во время COVID-19, который, безусловно, должен был сильно повлиять на его поездки. Когда он прерывает свое путешествие из-за зимы, пробел устраняется в одном предложении, и мы переходим от осени к весне, от первого снега к последнему льду, в одном абзаце. Пока снег оседает на сибирских равнинах, это чистая страница, и Туброн уходит глубже в свою внутреннюю цитадель, как всегда стойкий.
Если у меня есть отдаленная память о том, что я читал Среди русских очень давно, и еще более старая память о том, что я читал На холмах Адониса (Оба очень, очень хороши, я это хорошо помню), я ничего не знаю о самом Колине Туброне. И, не выполнив поиска по его имени и не прочитав ничего о его личности (кроме его странички в Википедии, характерно лаконичной), я, то есть средний читатель, за которого я здесь выступаю, остаюсь в замешательстве. темно о личности рассказчика.
Нам остается аллюзивная память автора о прошлом месте: его воспоминания о том, что он был в определенных местах двадцать, сорок (!) лет назад. Но помимо этих далеких и промежуточных линий мысли о том, чтобы стать старше, и немного скудных воспоминаний, очень мало желаний и мыслей Колина Туброна прорывается на этих мерцающих страницах, на которых он так ловко запечатлевает размышления об истории и жизни жили на берегах могучей реки. Туброн не станет дважды купаться в одной и той же реке.
Должны ли мы тогда заключить, что это искусство ради искусства — путевые заметки ради любви?
Мы узнаем больше о Батмонхе, его монголо-конголезском проводнике в темном сердце Азии, чем о самом Туброне, так что нам остается нащупывать что-то от автора, за что можно было бы уцепиться. Борхес приходит на ум, когда ищет Туброна в его собственной книге: «Человек намеревается нарисовать мир. С годами он заселяет пространство изображениями провинций, королевств, гор, заливов, кораблей, островов, рыб, комнат, инструментов, звезд, лошадей и людей. Незадолго до смерти он обнаруживает, что терпеливый лабиринт линий повторяет очертания его собственного лица». И так с Туброном: Что ты держишь в руках, Амур, c’est lui.
*
Такое отношение вызывает восхищение в наш век знаменитостей, когда ежедневная икота становится темой прометеевских TikTok (о, сколько обновлений в Instagram могла дать эта распухшая лодыжка!) что-то неискреннее.
В поисках подсказок читатель иногда чувствует, что то, что он держит в руках, является чем-то вроде nouveau roman путевых заметок: персонаж не требуется, и единственный сюжет — река, движимая гравитацией.
Когда мы получаем представление о писателе, мы всматриваемся между строк, как сквозь решетку, и вы читаете 9.0010 Река Амур почти так же, как вы читали бы Роб-Грийе Жалюзи . В конечном счете, мне кажется, нужно быть благодарным за это высокомерие: содрогаешься от боли при мысли о том, что многие писатели (блогеры, видеоблогеры) сделали бы из своей близкой смерти в монгольском болоте. У Колина Туброна нет аккаунтов в социальных сетях — он не того поколения, но ему также не хватает необходимого amour-propre (Почему-то я не думаю, что Колин Туброн из Сандерленда в Твиттере — это он: шесть подписчиков — слоган: « Все вокруг Good Egg!!»)
Меня давно интересует Сибирь. Для меня это удовлетворяет потребность, которую мы все испытываем в этом особом месте, которое мы хотели бы сохранить в качестве отдаленного пункта назначения для какого-то будущего далекого пункта назначения, которого мы, вероятно, никогда не достигнем (Потала-Потала в Лхасе, архипелаг Хуана Фернандеса или, возможно, Париж).
, штат Техас; направления варьируются в зависимости от личности.) Это означает, что я прочитал несколько книг об этом регионе, а также в последние годы просмотрел несколько видеороликов на YouTube, снятых некоторыми из наших влогеров-путешественников. Эти видеоролики, составленные из кадров смартфонов, снятых с конца телескопической дубинки, могут набрать сотни тысяч, если не миллионы просмотров. В то время как я наслаждаюсь окном в мир, предоставленным этими видео (они тоже искусны, по-своему), паутиной слов Туброна, его эрудированным и скромным описанием реальности, временем, потраченным на путешествие, изложение слов на бумаге , требует монументальных усилий (у него практические знания китайского и русского языков, что само по себе является подвигом). Река Амур — дело любви, дело всей жизни.
Я жил в Париже во время этого второго долгого лета недовольства COVID-19. Покинутые китайскими и американскими туристами улицы временами были устрашающе тихими. Подземные стены метро тоже были пусты, а обычной рекламы easyJet и Ryanair (поездки на выходные в Дубровник, мальчишники в Латвии) нигде не было видно.
Вместо них были призывы к кампаниям по социальному дистанцированию и вакцинации: расстояние — это забота, свобода — ограничение свободы. В потемкинской деревне за ночь поставили новые декорации, и мне вспомнился старый советский анекдот: когда американец говорит русскому, что у них есть свобода слова в США, русский отвечает, что у них тоже есть эта свобода, но только у них. позвольте правду. За исключением того, что теперь шутка была над нами. Когда я пошел навестить старого знакомого-издателя Анри Дужье, энергичного основателя Editions Autrement (85 лет), я не удивился, когда он сказал мне, что рынок книг о путешествиях рухнул. Возможно, в ретроспективе золотой век путешественников совпал с сочетанием послевоенного экономического расцвета и послесвечения грамотного довоенного поколения. Эпоха теперь, кажется, движется в неопределенном направлении, и если влогеры-путешественники еще какое-то время останутся в центре внимания, Река Амур вполне может быть закладкой эпохи (Генри Дужье добавил: «Крупные нападающие справятся, новички не очень» — то есть Колины Туброны, Биллы Брайсоны продолжат продажи.
) Если вы настаивайте на том, чтобы сами спуститься по трубам — мы все-таки вступили в New Screen Deal — «посетите» канал Лысого и Банкрота на YouTube (набеги дерзкого англичанина по Восточной Европе) и Yeah Russia (суровый русский реализм во Владивостоке, из двадцать с чем-то).
Колин Туброн, хотя и не прочь описать свои физические недуги (правды ради) и даже мимоходом описав посещение какого-то 9Туалет 0010 а-ля Turque («турецкий» дизайн проблематичен для его вывихнутой лодыжки), ошибается в противоположном направлении. Эта застенчивость, безусловно, привлекательна. Так что я признаюсь, что меня очень захватило сочинение Туброна, оно мне настолько понравилось, что моя главная оговорка состоит в том, что его просто не хватило. “Анекдот! Анекдот!” Иногда мне хотелось кричать вместе с одним из шумных гостей на ужине, который посещает Туброн. В милой фразе автор, покинутый и обиженный, сумевший перекинуться несколькими словами с женой по одолженному спутниковому телефону, намекает на розы, которые сейчас вовсю цветут в их английском саду – но это так близко, как мы доберется до замка англичанина.
Эти любовно составленные предложения — одна из радостей путешествия по Амуру с Колином Туброном. «Была какая-то грусть с китаянкой», — говорит ему один из его собеседников, в то время как французский пассажир речного парохода в приступе возмущения выбрасывает «свою засахаренную капусту из окна корабля вместе с тарелкой и всем остальным». А год «пролегает как окоп между подростком и любым будущим».
Но весьма показательно то, что, хотя автор не умалчивает о посещении туалета, он ни разу не упоминает о письме (даже о ведении записей). Можно быть благодарным за это в нашу эпоху пупка, но скорее складывается впечатление, проявляемое его умением писать о болотах, что Туброн принадлежит к редкой породе: писатель, который мог вникать во все виды болота и не утонуть в трясине (Может быть, стоит прочитать его романы?) Туброн, в конце концов, убедительно пишет о бабочках и насекомых, что, как и половой акт, является темой, которую большинству писателей никогда не следует касаться (Неудивительно, что один из ложные заметки, которые, как я думал, встречались в Река Амур — это когда Туброн описывает некоторых сибирских женщин как «занимающихся сексом с медведями».
Конечно, для этих шаманских спариваний подошло бы менее клиническое слово?) Но осторожность Туброна сослужила ему хорошую службу, и он редко, если вообще когда-либо, поворачивает фальшивое слово. Один из законов путевых заметок должен заключаться в том, чтобы никогда не бубнить о насекомых, за исключением случаев, когда вас зовут Эрнст Юнгер или Николя Бувье, но сам Колин Туброн с честью проходит «тест бабочки».
А еще есть интригующие (и частые) обращения к Богу в виде посещения церкви и бесед с миссионерами и прихожанами. Но и здесь нам остается гадать о мотивах автора (когда кто-то предлагает помолиться за него, Туброн глубоко смущается, но то ли за неверие, то ли за британские хорошие манеры, неизвестно). вторжения – это просто необходимый социологический справочный материал в такой стране, как Россия. Жизнь длинная флёве транквиль лишено смысла, или всё это имеет смысл в самом конце? Я не знаю, что думает Колин Туброн, а он слишком вежлив, чтобы сказать мне.
В своей последней главе «Обещание» на берегу Тихого океана Туброн еще раз мастерски переплетает историю и людей с их окружением («Лес предлагает внутреннее волнение и парадоксальный покой», — пишет он, описывая Александра , его проводник в этих краях.
) Он снова обращается к названию царства животных, на этот раз рыб (включая анадромного лосося). Есть арктический голец, гигантский таймень (также разновидность лосося), стеклянная рыба-мандаринка, желтощекий карп и монгольская красная рыба… Если вы иногда удивляетесь, не позволила ли ловкость Туброна ему уклониться от вопрос, на который мы все должны ответить в конце реки ( «C’est quoi l’amour?» ) и если временами проскальзывает староитонское великолепие в отбрасывании каверзных вопросов, то любовь автора к Амуру, этому Амуру во времена Ковида, и самой жизни во всех ее вариациях обманывает на каждой странице. Туброн умело вел нас вниз по трудной реке с широко открытыми глазами и щедрым сердцем в придачу (редкое сочетание). Еще реже удается изложить все это на бумаге.
Сомневаюсь, что я когда-нибудь сам доберусь до Амура, но я должен поблагодарить Туброна за то, что он позволил этому читателю остаться на какое-то время «в одиночестве на праздное время в чужом доме», как метко пишет Туброн, когда его терпят.