1
И вот сентябрь! Замедля свой восxод,
Сияньем xладным солнце блещет,
И луч его в зерцале зыбком вод
Неверным золотом трепещет.
Седая мгла виется вкруг xолмов;
Росой затоплены равнины;
Желтеет сень кудрявая дубов,
И красен круглый лист осины;
Умолкли птиц живые голоса,
Безмолвен лес, беззвучны небеса.
2
И вот сентябрь! И вечер года к нам
Подxодит. На поля и горы
Уже мороз бросает по утрам
Свои сребристые узоры.
Пробудится несчастливый Эол,
Пред ним помчится праx летучий;
Качаяся, завиет роща, дол
Покроет лист ее падучий,
И набегут на небо облака,
И, потемнев, запенится река.
3
Прощай, прощай, сияние небес!
Прощай, прощай, краса природы!
Волшебного шептанья полный лес,
Златочешуйчатые воды!
Веселый сон минутныx летниx нег!
Вот ехо в рощаx обнаженныx
Секирою тревожит тровосек,
И скоро, снегом убеленныx,
4
А между тем досужий селянин
Плод годовыx трудов сбирает;
Сметав в стога скошенный злак долин,
С серпом он в поле поспешает.
Гуляет серп. На сжатыx бороздаx
Снопы стоят в копнаx блестящиx
Иль тянутся вдоль жнивы, на возаx,
Под тяжкой ношею скрыпящиx,
И xлебныx скидр золотоверxий град
Подьемлется кругом крестьянскиx xат.
5
Дни сельского, святого торжества!
Овины весело дымятся,
И цеп стучит, и с шумом жернова
Ожившей мельницы крутятся.
Иди, зима! На строги дни себе
Припас оратай много блага:
Отрадное тепло в его избе,
Xлеб-соль и пенистая брага;
С семьей своей вкусит он без забот
Своиx трудов благословенный плод!
6
А ты, когда вступаешь в осень дней,
Оратай жизненного поля,
И пред тобой во благостыне всей
Является земная доля;
7
Ты так же ли, как земледел, богат?
И ты, как он, с надеждой сеял;
И ты, как он, о дальнем дне наград
Сны позлащенные лелеял.
..
Любуйся же, гордись восставшим им!
Считай свои приобретенья!..
Увы! к мечтам, страстям, трудам мирским
Тобой скопленные презренья,
Язвительный, неотразимый стыд
Души твоей обманов и обид!
8
Твой день взошел, и для тебя ясна
Вся дерзость юныx легковерий;
Испытана тобою глубина
Людскиx безумств и лицемерий.
Ты, некогда всеx увлечений друг,
Сочуствий пламенный искатель,
Блистательныx туманов царь – и вдруг
Бесплодныx дебрей созерцатель,
Один с тоской, которой смертный стон
9
Но если бы негодованья крик,
Но если б вопль тоски великой
Из глупены сердечныя возник,
Вполне торжественной и дикой,-
Костями бы среди твоиx забав
Содроглась ветреная младость,
Играющий младенец, зарыдав,
Игрушку б выронил, и радость
Покинула б чело его навек,
И заживо б в нем умер человек!
10
Зови ж теперь на праздник честный мир!
Спеши, xозяин тороватый!
Проси, сажай гостей своиx за пир
Затейливый, замысловатый!
Что лакомству пророчит он утеx!
Каким разнообразьем брашен
Блистает он!.
. Но вкус один во всеx
И, как могила, людям страшен;
Садись один и тризну соверши
По радостям земным своей души!
11
Какое же потом в груди твоей
Ни водворится озаренье,
Чем дум и чувств ни разрешится в ней
12
Иль, отряxнув видения земли
Порывом скорби животворной,
Ее предел завидя издали,
Цветущий брег за мглою черной,
Возмездий край, благовестящим снам
Доверясь чувством обновленным,
И бытия мятежным голосам,
В великом гимне примиренным,
Внимающий, как арфам, коиx строй
Превыспренний не понят был тобой,-
13
Пред промыслом оправданным ты ниц
Падешь с презрительным смиреньем,
С надеждою, не видящей границ,
И утоленным разуменьем,-
Знай, внутренней своей вовеки ты
Не передашь земному звуку
И легкиx чад житейской суеты
Не посвятишь в свою науку;
Знай, горняя иль дольняя, она
Нам на земле не для земли дана.
14
Вот буйственно несется ураган,
И лес подъемлет говор шумный,
И пенится, и xодит океан,
И в берег бьет волной безумной;
Так иногда толпы ленивый ум
Из усыпления выводит
Глас, пошлый глас, вещатель общиx дум,
И звучный отзыв в ней наxодит,
Но не найдет отзыва тот глагол,
Что страстное земное перешел.
15
Пускай, приняв неправильный полет
И вспять стези не обретая,
Звезда небес в бездонность утечет;
Пусть заменит ее другая;
Не явствует земле ущерб одной,
Не поражает уxо мира
Падения ее далекий вой,
Равно как в высотаx эфира
Эе сестры новорожденный свет
И небесам восторженный привет!
16
Зима идет, и тощая земля
В широкиx лысинаx бессилья,
И радостно блиставшие поя
Златыми класами обилья,
Со смертью жизнь, богатство с нищетой –
Все образы годины бывшей
Баратынский Евгений.
Стихотворения
Случайные стихотворения этого автора
«Осень»
И вот сентябрь! замедля свой восход,
Сияньем хладным солнце блещет,
И луч его в зерцале зыбком вод
Неверным золотом трепещет.
Седая мгла виется вкруг холмов;
Росой затоплены равнины;
Желтеет сень кудрявая дубов
И красен круглый лист осины;
Умолкли птиц живые голоса,
И вот сентябрь! и вечер года к нам
Подходит. На поля и горы
Уже мороз бросает по утрам
Свои сребристые узоры.
Пробудится ненастливый Эол;
Пред ним помчится прах летучий,
Качаяся, завоет роща, дол
Покроет лист её падучий,
И набегут на небо облака,
И, потемнев, запенится река.
Прощай, прощай, сияние небес!
Прощай, прощай, краса природы!
Волшебного шептанья полный лес,
Златочешуйчатые воды!
Весёлый сон минутных летних нег!
Вот эхо в рощах обнажённых
Секирою тревожит дровосек,
И скоро, снегом убелённых,
Своих дубров и холмов зимний вид
Застылый ток туманно отразит.
А между тем досужий селянин
Плод годовых трудов сбирает:
Сметав в стога скошенный злак долин,
С серпом он в поле поспешает.
Гуляет серп. На сжатых бороздах
Дни сельского, святого торжества!
Овины весело дымятся,
И цеп стучит, и с шумом жернова
Ожившей мельницы крутятся.
Иди, зима! на строги дни себе
Припас оратай много блага:
Отрадное тепло в его избе,
Хлеб-соль и пенистая брага;
С семьёй своей вкусит он без забот,
Своих трудов благословенный плод!.
.
Автор: Е.Баратынский
«Падение листьев»
Желтел печально злак полей,
Брега взрывал источник мутный,
И голосистый соловей
Умолкнул в роще бесприютной.
На преждевременный конец
Суровым роком обреченный,
Прощался так младой певец
С дубравой, сердцу драгоценной:
«Судьба исполнилась моя,
«Всегда и в пурпуре и в злате»
Всегда и в пурпуре и в злате,
В красе негаснущих страстей,
Ты не вздыхаешь об утрате
Какой-то младости твоей.
И юных граций ты прелестней!
И твой закат пышней, чем день!
Ты сладострастней, ты телесней
Живых, блистательная тень!
Автор: Е.Баратынский
Рубрика: Стихи о природе Метки: Баратынский, осень, стихи Постоянная ссылка
Евгений Баратынский – один из великих поэтов Золотого века русской поэзии, но его вообще затмевает А.С. Пушкин и М.Ю. Лермонтова, оба более доступны, отчасти из-за их прозаических произведений, отчасти из-за их легкоусвояемого содержания. Баратынский — фигура одинокая по сравнению с другими по своему пессимизму, сравнимому с пессимизмом Леопарди в Италии. Хотя Лермонтов мог с грустью смотреть на свое поколение, он тем не менее жил жизнью действия, активного бунта. Баратынский часто производит впечатление, что не думает, что стоит даже пытаться. Он горький, но что делает его интересным, так это то, что он также интеллектуален в видениях, в то время как другие поэты более эмоциональны.
Его не всегда легко читать по-русски, но выяснение его значений — приятное занятие. С каждым чтением вы чувствуете, что немного приближаетесь к его пониманию.
Эти переводы — только мои первые попытки уловить душу поэта. Я настолько люблю Баратынского, что могу представить себя вернувшимся к нему позже, а пока подготовила только эти четыре произведения. После каждого стихотворения я оставлю несколько слов, описывающих стихотворение и все, что мне показалось в нем интересным.
Молодой и несчастный, как большинство из нас в наши дни, Евгений Баратынский провел некоторое время в Финляндии в качестве солдата, женился, а затем умер в Италии в возрасте 44 лет, что для русского поэта довольно много.Господь Небесный, даруй мир
Душе, которой не по себе.
За ошибки, которые я видел
Отправить темный экран забвения;
И подняться до твоей высоты,
Дай мне силы поступать правильно.
Это короткая и милая молитва, которую действительно можно пробормотать про себя перед сном.
Баратынский, кажется, не особо интересуется Богом — Он редко где-то упоминается, — но мне все равно нравится это стихотворение. Это похоже на молитву нашего времени, с ее чувством беспокойства и беспокойства. Разделенные надежды поэта — и на силу, и на забвение — отражают его предельную неуверенность. Альтернативный перевод для сравнения — здесь.
Необычный анапестический размер “- – / – – /” и рифма такие же, как и в оригинале.
О мысль, твоя судьба — судьба цветка
Который ежечасно зовет мотылька;
Втягивает золотого шмеля;
За кого цепляется любовная мошка
и кого поет стрекоза;
Когда ты увидишь, как твои чудеса исчезли
И в свою очередь поблекли, -
Где же тогда те крылья, что благословили твой день?
Забытый сонмом мух -
Ни один из них не нуждается в тебе -
Так же, как умирает твоё слабеющее тело
Твои семена рождают другого тебя.
Здесь Баратынский проявляет интерес к природе мысли.
Какой бы интерес ни вызывала идея, этот интерес часто оказывается лишь временным. Идеи приходят и уходят из моды. Но те, кто смотрит глубже, видят, что даже краткого контакта с идеей может быть достаточно, чтобы привести к созданию новой идеи из старой, так что даже кажущиеся забытые мысли никогда не бывают напрасными.
Осторожно, между бурями нашей жизни и холодом могилы, о философ,
Надеюсь, ты найдешь безопасную гавань - "Штиль" - так ты ее называешь.
Мы, призванные из пустоты трепетным словом творения
- Наша жизнь - одни заботы: жизнь и наши заботы - одно.
Тот, кто избежал общей суматохи, придумает заботу
Себе: палитру или лиру, или слова пера.
Младенцы, новенькие в мире, его законы как бы чуют,
Плакать в колыбели сразу после рождения.
Это, наверное, мое любимое стихотворение Баратынского, но это, конечно, не значит, что я его удачно перевел. Тема — страдание существования. Мы можем попытаться обрести спокойствие, но в конечном итоге все мы будем бороться, будь то из-за собственного разума или из-за внешнего мира.
Вот и все, наверное. Счетчик странный и классический, но это круто.
К чему скованным мечтать о свободе?
Только посмотри – река течет, и безропотно,
В своих данных берегах, по своему течению;
Могучая ель бессильна перед силой
, Что связывает ее там, где она стоит. Звезды выше пойманы
На путях неведомая рука считает, что они должны
Идти. Ветер бродячий не свободен – для него закон
Велит земли, в которых его дыхание имеет право парить.
И своему жребию покоримся –
Бунтарские сны прими за сны или забудь.
Мы, рабы разума, должны научиться послушно связывать
Глубокие наши желания со всем тем, что задумала судьба –
Тогда счастье и покой разграничит наше время.
Какие мы дураки! Не знак ли беспредельной свободы
Дарит нам все наши страсти? Разве это не голос свободы
Мы слышим в их потоках? О, как труден нам выбор
Жить, чувствуя в бьющемся сердце огонь
Что бушует в границах, установленных нашей судьбой!
Еще один мой фаворит.
Баратынский здесь не ратует за свободу, как те мятежные романтики. Вместо этого он считает, что мы не можем следовать раболепному примеру природы, которая счастливо подчиняется ограничениям, установленным ей при рождении. Но обречены на страдания именно потому, что мы этого не можем сделать. У нас есть страсть, которая борется с нашей судьбой, ведя нас к нашим падениям. Это стихотворение забавно из-за его формы, пунктуации и многого другого. Баратынский показывает, насколько закована природа, контролируя, когда он начинает и заканчивает предложения относительно строки.
Во всяком случае, мне нравится Баратынский, как и Леопарди. Оба они шли против течения со своим пессимизмом, но мне он нравится как противоядие от беспочвенного оптимизма, с которым мы иногда сталкиваемся в наши дни. В отчаянии есть своего рода гламур, который захватывают оба, и хотя купаться в нем опасно, проводить время в компании поэтов, безусловно, может быть приятно.
Вот две статьи с дополнительной информацией о Баратынском.
В этот входит перевод замечательного длинного стихотворения Баратынского «Осень», которое я никак не мог попытаться перевести сам. Другой, между тем, сравнивает два недавних книжных перевода и дает некоторые сведения о жизни Баратынского.
Евгений Баратынский
Ugly Duckling Presse | |
|---|
Баратынский писал элегии в середине девятнадцатого века, в то время в России, когда проза была ожидаемой формой серьезной мысли. В его поэзии есть эмоциональная насыщенность романтизма и странные интеллектуальные повороты. Наблюдая, как он последовательно исследует классические идеи, а затем позволяет себе момент резкой самокритики, превращая надежду в отчаяние или отчаяние в надежду, я всегда чувствовал укол:
О мысль, судьба цветка твоя!
В свежем виде приманивает бабочку,золотая пчела завораживает;
к ней с любовью прильнет мошка,
о ней запоет стрекоза —
но когда ее юное очарование уляжется
и погаснет весь ее блеск,
где же тогда пчела, мошка, бабочка?
Забытый своими крылатыми войсками,
никому не нужный.
Но сейчас, в семени, которое падает,
рождается новый цветок.
Он бессердечно представляет тьму заброшенного цветка, с пренебрежением к свету, принесенному заботой о насекомых.
Вместо этого единственное семя, продолжение цикла, искупает цветок. Уже взгляды Баратынского на знание и письмо резко выступают на фоне цветка.
Когда он был мальчиком, Баратынский украл у учителя в рамках ограбления, организованного тайным обществом студентов; царь лишил его дворянства, и он в качестве покаяния служил русским военным в Финляндии. В его ранних письмах чувство вины и стыда, которые он испытывает за свою семью, захлестывают его письма, даже несмотря на то, что его любовь к природе и истории растет в его новом доме:
Уже поздно, день закончился; но еще горит купол неба,
на финских скалах ночь ложится без мрака,
и словно надев на себя драгоценности
выводит на край горизонта
бриллиантовые звезды ненужным хором.
Ранняя поэзия Баратынского наполнена общей меланхолией романтической юности (темы смерти и любви), но по мере взросления он начинает использовать натуру в попытке сопоставить мысль с чувством.
Как он пишет в «Знаках», самоанализ на самом деле может быть пороком, и следование своим эмоциям по мере их возникновения ведет к пониманию более чистому, чем чрезмерное созерцание:
Пока он любил ее, Природа даровала
Свою любовь к нему в ответ,
Изобретая для него язык, как друг
Переполненный дружеской заботой
. . .
Заметив беду над головой
Ворон выкрикнет предостережение
И человек смирится перед судьбой
И обуздает свой слишком дерзкий замысел.
Даже в мире, где «Человек покорил весь мир / все, кроме темно-синего моря», контроль, который представляют эти новые рационалистические мысли, никогда не бывает тотальным, и в их попытках что-то теряется. В его стихах повторяется его неуверенность в цене, которую воздаст человечеству прилив индустриализации в России: «Век идет своим железным путем: / сердца набухают от жадности». Но в его письмах мы обнаруживаем, что Баратынский тоже следует мечте о том, чтобы превзойти стоимость жизни и труда с помощью технического прогресса:
Как только я подсчитал, какую невероятную прибыль мы получим от строительства подобного [лесопильного] завода, я ухватился за эту идею .
. . Я, между прочим, весел и счастлив, как моряк при виде гавани. Дай бог не ошибиться.
Баратынского преследует его навязчивая потребность в уверенности, он беспокоится, что его научная поэзия, его желание понять и объяснить, действительно удалит его от мира. Трагедия его элегий есть трагедия непроходимой дали.
Баратынский считал, что поэзия вполне совместима с критическим мышлением. Однако ему постоянно приходилось отстаивать свой стиль композиции от современников. В то время Виссарион Белинский критиковал сборник произведений Баратынского, говоря: «В наш век, в наш холодный, прозаический век, в поэзии нам нужен огонь и еще раз огонь; иначе нас трудно сжечь». Тогда для поэтов было нормальным писать страстные романтические стихи в молодости, а затем склоняться к написанию трезвой прозы, когда они становились старше. Даже великий Пушкин следовал этой тенденции, но поздние стихи Баратынского с их отстраненным повествованием не вписывались в эту форму. Его работы сияют, а не горят.
Как писал он своему другу Киреевскому, «пылкую деятельность вы называете счастьем; она меня пугает, и я предпочитаю видеть счастье в спокойствии… Но это не только мнения, это чувства». И хотя у него был научный взгляд на поэзию, как он это называл, он по-прежнему критически относился к последствиям, которые этот взгляд имел бы в других областях жизни.
Темы романтизма девятнадцатого века кажутся современному читателю странными, но саму идею устаревания — взлета и падения идей, людей — постоянно вертит в руках Баратынский: «храм рухнул, / и сегодняшний потомок не может / угадать язык его руин». Как и другие романтики, Баратынский беспокоится о смертности и любви, но рефлекторно зацикливается на собственной мысли. По мере того как он это делает, страх индивидуальной смерти, экзистенциальной бессмысленности становится все более масштабным.
С глобальным потеплением, концепцией антропоцена и появлением спекулятивной фантастики современная культура заставляет нас чувствовать, что мы смотрим в будущее больше, чем когда-либо прежде.
Это нелепое заявление, но на данный момент цена отвода нашего взгляда кажется выше, чем когда-либо. Во множестве своих стихотворений — «Последний поэт», «Последняя смерть», «Осень» — Баратынский также доводит свои скорбные элегии до апокалиптического предела. Он является напоминанием о том, что наша эпоха не первая, кто смотрит на надвигающиеся потрясения и беспокоится о нашем виде в целом:
[На] горизонте показался свет дня,
но теперь на земле ничто не могло
произнести какое-либо приветствие при своем восхождении.
Был только туман, темно-синий и извивающийся,
как очищающий дым жертвенной жертвы.
Но Баратынский не утопает в этих грандиозных темах. От нас он ищет товарищества и понимания, даже если мы можем быть далеки во времени и пространстве: «И как я нашел друга в своем поколении / Читателя в потомстве я найду». Он был ребенком своего времени и места, ищущим дружбы от другого. Эта искренность, выраженная так сладко, делает его таким дорогим для меня.
. . Я, между прочим, весел и счастлив, как моряк при виде гавани. Дай бог не ошибиться.