Главная > Рассказы > Рассказы Михаила Пришвина > Ребята и утята
Михаил Пришвин
Ребята и утята — произведение Михаила Пришвина, которое обязательно нужно прочесть детям. В нём рассказывается, как ребята пугали и ловили утят дикой утки через дорогу, когда она вела их впервые к воде. Это заметил рассказчик и строго спросил ребят, что бы они сделали дальше с выводком чирка. Как ответили ему проказники, и чем закончилась эта история, узнайте из короткого рассказа. Он учит бережному обращению к любому живому существу, не допускать и других до скверных поступков по отношению к слабым и беззащитным существам.
Время чтения: 2 мин.
Маленькая дикая уточка чирок-свистунок решилась наконец-то перевести своих утят из лесу, в обход деревни, в озеро на свободу. Весной это озеро далеко разливалось, и прочное место для гнезда можно было найти только версты за три, на кочке, в болотном лесу. А когда вода спала, пришлось все три версты путешествовать к озеру.
Мать отлетела немного и, когда ребята ушли, бросилась спасать своих сыновей и дочерей. По-своему она им что-то быстро сказала и побежала к овсяному полю. За ней побежали утята — пять штук. И так по овсяному полю, в обход деревни, семья продолжала свое путешествие к озеру.4979878
Добавить в избранноеРаспечатать
Оцените, пожалуйста, это произведение. Помогите другим читателям найти лучшие сказки.
СохранитьОтмена
4.
57
Оценок: 2080
Похожие рассказы
Разговор птиц и зверейМихаил Пришвин4 минПтицы под снегомМихаил Пришвин3 минПредательская колбасаМихаил Пришвин7 минПервая стойкаМихаил Пришвин4 мин
Еще рассказы
В ту первую мировую войну 1914 года я поехал военным корреспондентом на фронт в костюме санитара и скоро попал в сражение на западе в Августовских лесах. Я записывал своим кратким способом все мои впечатления, но, признаюсь, ни на одну минуту не оставляло меня чувство личной ненужности и невозможности словом своим догнать то страшное, что вокруг меня совершалось.
Я шел по дороге навстречу войне и поигрывал со смертью: то падал снаряд, взрывая глубокую воронку, то пуля пчелкой жужжала, я же все шел, с любопытством разглядывая стайки куропаток, летающих от батареи к батарее.
– Вы с ума сошли, – сказал мне строгий голос из-под земли.
Я глянул и увидел голову Максима Максимыча: бронзовое лицо его с седыми усами было строго и почти торжественно. В то же время старый капитан сумел выразить мне и сочувствие и покровительство. Через минуту я хлебал у него в блиндаже щи. Вскоре, когда дело разгорелось, он крикнул мне:
– Да как же вам, писатель вы такой-рассякой, не стыдно в такие минуты заниматься своими пустяками?
– Что же мне делать? – спросил я, очень обрадованный его решительным тоном.
– Бегите немедленно, поднимайте вон тех людей, велите из школы скамейки тащить, подбирать и укладывать раненых.
Я поднимал людей, тащил скамейки, укладывал раненых, забыл в себе литератора, и вдруг почувствовал, наконец, себя настоящим человеком, и мне было так радостно, что я здесь, на войне, не только писатель.
В это время один умирающий шептал мне:
– Вот бы водицы.
Я по первому слову раненого побежал за водой.
Но он не пил и повторял мне:
– Водицы, водицы, ручья.
С изумлением поглядел я на него, и вдруг все понял: это был почти мальчик с блестящими глазами, с тонкими трепетными губами, отражавшими трепет души.
Мы с санитаром взяли носилки и отнесли его на берег ручья. Санитар удалился, я остался с глазу на глаз с умирающим мальчиком на берегу лесного ручья.
В косых лучах вечернего солнца особенным зеленым светом, как бы исходящим изнутри растений, светились минаретки хвощей, листки телореза, водяных лилий, над заводью кружилась голубая стрекоза. А совсем близко от нас, где заводь кончалась, струйки ручья, соединяясь на камушках, пели свою обычную прекрасную песенку. Раненый слушал, закрыв глаза, его бескровные губы судорожно двигались, выражая сильную борьбу. И вот борьба закончилась милой детской улыбкой, и открылись глаза.
– Спасибо, – прошептал он.
Увидев голубую стрекозу, летающую у заводи, он еще раз улыбнулся, еще раз сказал спасибо и снова закрыл глаза.
Прошло сколько-то времени в молчании, как вдруг губы опять зашевелились, возникла новая борьба, и я услышал:
– А что, она еще летает?
Голубая стрекоза еще кружилась.
– Летает, – ответил я, – и еще как!
Он опять улыбнулся и впал в забытье.
Между тем мало-помалу смерклось, и я тоже мыслями своими улетел далеко, и забылся. Как вдруг слышу, он спрашивает:
– Все еще летает?
– Летает, – сказал я, не глядя, не думая.
– Почему же я не вижу? – спросил он, с трудом открывая глаза.
Я испугался. Мне случилось раз видеть умирающего, который перед смертью вдруг потерял зрение, а с нами говорил еще вполне разумно. Не так ли и тут: глаза его умерли раньше. Но я сам посмотрел на то место, где летала стрекоза, и ничего не увидел.
Больной понял, что я его обманул, огорчился моим невниманием и молча закрыл глаза.
Мне стало больно, и вдруг я увидел в чистой воде отражение летающей стрекозы. Мы не могли заметить ее на фоне темнеющего леса, но вода – эти глаза земли остаются светлыми, когда и стемнеет: эти глаза как будто видят во тьме.
– Летает, летает! – воскликнул я так решительно, так радостно, что больной сразу открыл глаза.
И я ему показал отражение. И он улыбнулся.
Я не буду описывать, как мы спасли этого раненого, – по-видимому, его спасли доктора.
Но я крепко верю: им, докторам, помогла песнь ручья и мои решительные и взволнованные слова о том, что голубая стрекоза и в темноте летала над заводью.
Михаил Пришвин, прославленный русский писатель, прежде всего известен как поэт русской природы, описавший ее в реалистических подробностях и ярких романтических метафорах. Географ, этнограф, естествоиспытатель, путешественник и философ, он называл себя живописцем и был проницательным наблюдателем жизни, как природы, так и общества.
Михаил Михайлович Пришвин родился 23 января (4 февраля по н.с.) 1873 года в имении Хрушово близ города Ельца Орловской губернии (ныне Липецкой области). Его отец был обанкротившимся купцом. Михаил был исключен из Елецкой гимназии за конфликт с учителем географии, впоследствии известным как писатель и философ Василий Васильевич Розановым, который через несколько лет стал другом и единомышленником Пришвина.
Затем учился в реальном училище в Тюмени и политехникуме в Риге; за участие в выступлениях марксистских кружков был подвергнут одиночной камере в 189 г.7. В дальнейшем будущий писатель окончил сельскохозяйственное отделение философского факультета Лейпцигского университета (1900–1902), а затем работал агрономом в земстве Клина и Луги до 1905 г., одновременно время публикации нескольких книг и статей по сельскому хозяйству. Журналист-фронтовик в годы Первой мировой войны, после Октябрьской революции переключился на преподавательскую деятельность, краеведение, охоту. Жил в Ельце, на Смоленщине и в Московской области. Увлекаясь фольклором и этнографией, много путешествовал.
Первый рассказ Пришвина Сашок был опубликован в 1906 году. Впечатления от Европейского Севера (Олонец, Карелия, Норвегия) вдохновили его первые книги: записки путешественника В краю непуганных птиц ( 1907) и (Булочка) За волшебным колобком (1908), что помогло автору очутиться в центре литературной жизни Петербурга.
Близость Пришвина к среде писателей-символистов и декадентов нашла отражение в его рассказах Зверь Крутоярский , Птичье кладбище (оба 1911 г.), эскиз У стен невидимого города (1909 г.) посвящен легендарному Китежу. Результатом поездок Пришвина в Крым и Казахстан стали очерки Адам и Ева (1909), Черный араб (Черный арап) (1910), Бубны славы (1913) и другие.
Его многочисленные натурописные очерки, охотничьи рассказы, фенологические заметки и рассказы для детей отмечены «родственным вниманием» к природе, в котором автор видел «лицо самой жизни». Ярким примером тому является книга Родники Берендея (1925), дополненный и изданный под названием Календарь природы в 1935 году.
От научных знаний и фольклора писатель перешел к поэтической художественной прозе. Так, его эссе о дорогих Дорогие животные Пришвин, Джен Шэн: Корень жизни (1933). Слияние реалистического и романтического видения, правды и сказки определило специфику прозы Пришвина.
Изменчивый лик природы был схвачен и в его рассказе Весна раздетая о Костромской и Ярославской земле, и в цикле лирико-философских миниатюр Капли из леса (Лесная капелла) и примыкающее стихотворение в прозе Facelia (все 1940 г.).
Иное направление в творчестве Пришвина представлено его автобиографическим романом Цепь Кащея (Кашеева цеп) (1923–1954; издан в 1960 г.) и примыкающим к нему романом о творчестве Родина журавлей (1929). В этих произведениях духовные искания главного героя разворачиваются на фоне реальных исторических событий в России ХХ века, переданных критически и трезво.
Наблюдательная точность художника и естествоиспытателя, напряженная мысль, высокое нравственное чувство, свежий образный язык, питаемый соками народной речи, способствовали неослабевающему интересу читателей к творчеству Пришвина. Замечательное место среди них принадлежит сказке Сокровищница Солнца (Кладовая солнце) (1945), сказка Корабельная чаща (1954) и повесть-сказка Осударева дорога (приблизительно переводится как Государева дорога) (опубликована в 1957 году).
Постоянный духовный труд Пришвина и его путь к внутренняя свобода наиболее ярко проявляется в его богатых наблюдениями дневниках, таких как « Глаза Земли » (1957 г.; полностью издан в 1990-е гг.), дающих правдивую картину процесса лишения крестьян земельных наделов и сталинских репрессий, и выражающих гуманистическое стремление автора поддерживать «сакральность жизни» как высшую ценность.0003
Российские читатели познакомились с творчеством Пришвина во всей его глубине не раньше конца ХХ века; писатель поставил проблему «собирания человека» в рассказе « Кубок мира » (он же «Раб обезьян», 1920 г., полностью опубликован в 1982 г.), который соединил реформы Петра I с большевистскими преобразованиями, а последние рассматривал как «новый крест» для России и знак «тупика христианского царства».
Михаил Пришвин умер в Москве 16 января 1954 года.
ИСТОЧНИК: «Михаил Пришвин (1873–1954)», в г.
История советской литературы: 1917–1964 гг., От Горького до Солженицына, в переводе Мирры Гинзбург, Anchor Books, 1964, стр. 222–35.
[ В следующем эссе, впервые опубликованном на русском языке в 1963 году, Александрова предлагает обзор жизни и творчества Пришвина. ]
Среди писателей старшего поколения, завоевавших литературную славу до революции 1917, но впоследствии органично вошедшей в советскую литературу, мы должны назвать прежде всего покойного Михаила Пришвина.
В своей автобиографии, написанной для сборника « писателей » (под редакцией В. Лидина, Москва, 1928 г.), Пришвин сообщает лишь несколько основных фактов из своей жизни:
Из моего детства, отрочества и ранней юности я вылепил сказку, которую еще не совсем пережил и которая доставляет мне большую радость. Название этой автобиографической повести Курымушка. Было бы утомительно сейчас снова говорить о том периоде.
Моя молодость была революционной — обычная молодость русского интеллигента. Я принадлежал к кругу архаичного большевика, всем известного Василия Даниловича Ульриха. Отбыв тюремный срок в Риге, я отправился в Лейпциг, где изучал агрономию в университете. Вернувшись в Россию, я полтора года занимался агрономическими работами. Специальная литература в этой области сохранилась еще с того периода [19].04] объемистый труд по Картофель в поле и огороде и несколько брошюр и статей. В то же время я посвятил себя изучению народной речи. В 1905 году я навсегда отказался от профессии агронома и уехал на север, где написал книгу «
В стране непуганых птиц».
В этом автобиографическом очерке Пришвин не упоминает о своем первом рассказе «Сашок», опубликованном в детском журнале 9.0007 Родник, в 1906 г. Мы могли бы также не упомянуть его, если бы писатель не использовал его сюжет снова в рассказе «У сгоревшего пня», напечатанном в журнале Аполлон в 1910 г.
Позднее тот же сюжет— об охотнике и мечтателе Гусёке — получило третье развитие во вступительной части большой автобиографической эпопеи Цепь Кащей, , начавшей выходить в печати в 1923 году.
Первый рассказ Пришвина «Сашок» остался незамеченным критикой. Писатель получил признание только после выхода в свет его книги очерков В стране непуганых птиц (1906). У этой книги есть своя любопытная история. Еще будучи агрономом, Пришвин начал писать рассказы и очерки для детей. Вскоре после этого он уехал жить в Петербург. Здесь он познакомился с будущим академиком и этнографом. Н. Ончукова, который посоветовал ему отправиться на север для изучения и записи фольклора. Пришвин отправился на Выг-озеро, что в Архангельской губернии. Вернувшись, он привез с собой рукопись книги очерков. Книгу не просто заметили; это произвело большое впечатление.
Вскоре после этого писатель Алексей Ремизов ввел Пришвина в круг молодых писателей-декадентов, оказавших на него некоторое влияние.
Однако внутренне они оставались ему чужды. Среди писателей, оказавших на него длительное влияние, он упоминает только Лермонтова, Тютчева, Аксакова и Льва Толстого.
Вторая книга Пришвина, Колобок, , использует в качестве сюжета известную русскую народную сказку о колобоке (
И главное среди мечтаний Пришвина — стремление к свободе мысли и свободе творчества.Именно об этой книге Александр Блок сказал, что это не поэзия, но через мгновение добавил: «Нет, это поэзия, и еще что-то». Пришвин ссылается на этот комментарий в своем эссе «Обнажая метод» в книге Crane Homeland. После долгих раздумий над смыслом блоковского «чего-то» Пришвин пришел к выводу, что очерк или очерк всегда содержат два элемента: писатель начинает с непосредственного наблюдения за людьми и природой; что-то из этого ему удается сжать в поэтические образы, остальное дается как непосредственный материал, переплетенный с его комментариями и идеями. Пришвин начал свой литературный путь, соединив элементы народной сказки с самобытной философской лирикой. Такого синтеза двух совершенно разных жанров в эссе еще не было в русской литературе.
Среди произведений, изданных Пришвиным до революции 1917 года, надо назвать Адам и Ева (1909), Черный араб (1910), У стен невидимого города (1907 ), Никон Староколенный (1907 г.
В отличие от других писателей, которые неохотно приводят автобиографические данные, Пришвин охотно и даже радостно рассказывает о своей жизни. В дополнение к краткому эссе, написанному для антологии Писатели, мы знаем еще четыре автобиографических очерка, каждый из которых содержит страницы несравненной свежести и совершенства. В «Охоте за счастьем» (входит в книгу Журавлиная Родина ) писатель рассказывает об ошибке, которую он совершил незадолго до революции, построив дом на участке земли, доставшемся ему в наследство от матери. В глазах крестьян Пришвин был помещиком, “помещиком”. После революции к писателю какое-то время не приставали, уважая память его матери. Однако позже прибыли «чужие» из «других мест», и вскоре Пришвин получил официальный приказ освободить помещение. На собрании, принявшем решение о его выселении, в его защиту попытался вступиться друг писателя: «Когда-нибудь мы, может быть, поставим ему памятник, как мы поставили Пушкину».
В очерке «Обнажая метод» Пришвин подробно рассказывает, как он пришел к своему литературному жанру и как вообще получилось, что он избрал такой «медленный путь в литературу, через этнографию, как бы на конке»:
Я пришел в литературу в том возрасте, когда человеку уже не нужно позировать и не думать о том, чтобы завоевать положение в обществе… Я начал писать в эпоху лишних людей, чеховских персонажей. Отсутствие образа жизни, при котором личность художника развивается бездумно, как цветок, должно было обречь и меня на бессильные размышления о проблеме нравственного примирения жизни с детским видением…
Пришвин впервые описал, как он преодолел эту «бессильную медитацию», в своей книге « Адам и Ева » (1909), в которой он использовал библейскую легенду о двух Адамах. Согласно этой легенде, второй Адам явился в мир много позже того, как первый согрешил и подвергся изгнанию из рая, после того, как он размножился, и его дети заселили землю.
Этот второй Адам стал Безземельным Адамом; взялся за работу по обработке узкой полосы земли. очерк или «эскизная» форма, разработанная Пришвиным, была именно такой «узкой полоской земли». И одно из наиболее характерных качеств его очерка — его богатая суггестивность, богатство «подтекстового» содержания.
Вступительная глава автобиографической прозаической эпопеи Пришвина Цепь Кащея проливает много света на Пришвина-писателя. В этой главе — «Кролик» — Пришвин описывает прогулку, которую он совершил одним осенним днем, которая привела его к загородному дому, где он провел свое детство. Глядя на дом и окружающий пейзаж, Пришвина поражала картина «тройного умирания»: все вокруг казалось умирающим — и дом, и день, и год с его золотым опавшим листом. И посреди всего этого, в конце длинной, усыпанной кленовыми листьями аллеи, на увитой плющом террасе сидел кролик. Поначалу присутствие этого кролика показалось писателю чуть ли не нарочитой насмешкой.
В то время он боролся с идеей романа, в котором надеялся описать дом и годы своей юности, проведенные в нем. Многие образы уже сложились в его сознании, но центрального героя у него еще не было. И он спрашивал себя: «Неужели моя любимая родина не даст мне героя? Я думал о многих замечательных людях, родившихся на этой земле. Там, недалеко, лежали поля, некогда вспаханные Толстым; были леса, в которых охотился Тургенев, сюда приходил Гоголь за советом к необыкновенному старому монаху Амвросию… Сколько великих людей вышло из этого черноземья, но они, казалось, действительно приходили и уходили, как духи, а земля осталась еще беднее — истощенной, выпотрошенной глиняными оврагами, покрытой недостойными человека жилищами, похожими на навозные кучи».
Писателю пришло в голову, что какой-нибудь старичок-крестьянин, не сделавший в своей жизни ничего, кроме скромной посадки садов в оврагах для укрепления почвы, был, может быть, более достойным героем для его романа, чем многие великие люди, покинувшие его.
эта земля. Вскоре к Пришвину пришла другая мысль: не обязательно иметь героя; роман мог бы прекрасно обойтись и без него — «он может просто выйти, как кролик, посидеть несколько минут на террасе, и последуют самые грандиозные события».
Придя к такому выводу, Пришвин перестал себя мучить и начал писать рассказ, рассказанный от первого лица его alter ego Алпатовым, чье детское прозвище было Курымушка, что в местном выражении означает «Кролик». Курымушка впервые была издана как детская книга. В это же время Пришвин начал свой большой роман, Цепь Кащея, , отдельные части которого он назвал «звеньями».
Цепь Кащей задуман как цикл повести или «сказок», связанных событиями жизни его главного героя Михаила Алпатова, начиная с периода царя Александра II и кончая свержением Николая II. В известном смысле Цепь является параллелью горьковского Клима Самгина, и помогает нам в какой-то мере увидеть, где согрешил Горький в своей работе против дореволюционной интеллигенции.
Пришвин прав, конечно, в том, что Цепочка Кащея выросла из зарисовок и очерков. Он напоминает старинное лоскутное одеяло, в котором множество кусочков сшито в одну большую ткань. Не случайно повествование изобилует лирическими отступлениями, адресованными современному читателю. Каждое отступление богато аллюзиями, которые усиливают интерес современного читателя к повести о далеком прошлом. Так, в «Зеленой двери» (шестое звено) автор говорит, что во времена юности Алпатова «был в нашей стране закон для совестливых людей, который гласил: «так жить нельзя». Тюремная камера казалась единственно возможным жилищем для совестливого человека, временным испытанием, которое предстоит вытерпеть до дня мировой катастрофы, после которой станет дозволено жить хорошо, ибо тогда останется в прошлом ужасное неравенство. .”
В другом отрывке этой ссылки писатель снова обращается к современному читателю, объясняя:
Друг мой, это упоминание о нашем возрасте придает мне еще большую смелость поддаться моему воображению, ибо я убедился, что наши отцы не передавали своим детям никаких готовых форм брака; что в эти революционные времена матери обменивали приданое своих дочерей на хлеб; и в этой пустоте жизни сны Алпатова реальны и найдут своих истолкователей.
Первое звено эпоса — «Лазурные бобры» — описывает раннее детство Алпатова и смерть его отца. Отец Курымушки, человек легкого энтузиазма, довел свою семью до финансового краха. Когда он умирает, он оставляет свою жену Марью Ивановну и их пятерых детей без средств. К счастью, Марья Ивановна, как и мать писателя, происходит из старинного купеческого рода и обладает немалой деловой хваткой, помогающей ей справиться с трудным положением.
Чувствуя приближение конца, отец зовет Курымушку и дает ему листок бумаги с рисунком каких-то странных «лазурных бобров» — как бы пытаясь завещать ему дар воображения и жажду «неизвестного». Лейтмотивом этого первого звена является мечта о чем-то необыкновенном, мечта, усиленная встречей со сказочной девой Марьей Моревной. Для Курымушки эта девица перевоплотилась в юную дочь генерала, у которого его родители купили имение. Как настоящий странствующий рыцарь, Курымушка загорелся идеей спасти Марью Моревну из плена в стране злого волшебника Кащея.
И в его воображении Кащей — это тот старик, о котором он слышал в разговоре взрослых, рассказывавший о каком-то старике, который «устраивал дела» для молодых женщин.
Второе звено — «Маленький Каин» — описывает крушение иллюзии, первую неудачу, осложненную эпизодом, впервые нарисованным Пришвиным в Булочка. Эта тема — поиски забытой или еще неизвестной земли — играет важную роль в творчестве Пришвина. Второе звено, как и очерк «Охота за счастьем», повествует о попытках Курымушки с несколькими одноклассниками бежать в некую загадочную страну под названием «Азия». На третий день беглецов схватил участковый. Юные авантюристы являются предметом многих шуток, и по этому случаю сочинена песенка: «В Азию ходили, а в гимназии пришли». Вся жизнь Курымушки как бы протекает через два непримиримых мира: детский мир, полный загадок, иллюзий и мечтаний, и пугающий мир взрослых, скрывающих от детей свои тайны. Детский мир населен угнетенными детьми и несчастными нищими, как нищий мечтатель и страстный охотник Гусёк, которого мы впервые встретили в образе Сашока в самом раннем опубликованном рассказе Пришвина (19).
06).
Когда Курымушка открывает для себя страшный мир взрослых, он проникается к нему неприязнью. Стремление освободиться от страшной «цепи Кащея» рождается и крепнет в юном герое под воздействием этого грозного темного мира, которым правят «взрослые».
Пришвин описывает молодость Алпатова в третьем звене; и возвращение Курымушки к матери и его желание продолжить образование в четвертом.
Пятое звено — «Государственный преступник» — повествует о зарождении его большой любви к Инне Ростовцевой, с которой Алпатов знакомится во время заключения за революционную деятельность. В то время ряд молодых женщин, сочувствовавших революционному движению, выдавали себя за сестер или невест бессемейных заключенных, чтобы получить разрешение посетить их в тюрьме. Ина становится «тюремной невестой» Алпатова, но он влюбляется в нее не на шутку и после освобождения ищет ее по всему Петербургу.
Большая часть звеньев второй части цепочки посвящена любви Алпатова к Ине, его поискам ее, их кратким встречам, их дружбе и отчуждению, и его окончательному разрыву с ней.
Эта тема большой любви, которая так и осталась нереализованной, стала центральной темой многих поздних произведений Пришвина, в частности его книги Женьшень (1933), его замечательного цикла очерков Весна раздетая (1933).40) и Facelia (1940).
Среди звеньев второй части Цепь Кащей, шестая — «Зеленая дверь» — особенно важна для проникновения в творческий мир Пришвина. На фоне поисков неуловимой возлюбленной писатель зарисовывает свои впечатления о предвоенной Германии и свои размышления о великой и малой правде простых людей. С теплотой и уважением характеризуя немецкого рабочего Шварца и его крестьянскую жену, Алпатов находит, что многие люди их круга стремятся лишь к честному служению той «короткой правде», которую в России называют мещанским бытом. Но и в Германии Алпатов осознает свое несоответствие миру своих революционных товарищей. Это открытие он делает во время одного из своих посещений Дрезденской художественной галереи, куда он часто приходит полюбоваться Сикстинской Мадонной.
Однажды он встречает в галерее своего друга и товарища Несговорова. Далее следует короткий, но насыщенный диалог. Прямой и прямой Несговоров, не интересующийся искусством и не понимающий его, спрашивает:
— Что с тобой случилось? Почему ты сидишь здесь, среди буржуазии, вся разодетая и смотришь на Мадонну, как сова?
Алпатов пытается объяснить, почему его так глубоко трогает Сикстинская мадонна (её лицо напоминает ему русскую жницу, которую он однажды видел в поле). Но его слова не доходят до Несговорова. Быть может, с сознательным преувеличением своего неприятия искусства Несговоров говорит, что единственное его желание, когда он смотрит на Мадонну, — это спрятаться под одним из сидений до вечера, когда часовые разойдутся по домам, а затем уничтожить картину. Он убежден, что посетители галереи — «бездельники», которые находят в Мадонне «убежище, благословенное убежище, помогающее им забыть свои обязательства перед человечеством».
Алпатов отвечает, что он мог «убить» любого человека, разрушившего Мадонну. Несговоров еще раз напоминает Алпатову, что революционеры — это «акушерки», которые должны перерезать «пуповину, связывающую людей с Богом». И Алпатов острее, чем когда-либо, чувствует, что он никогда не сможет принять прямолинейную и простую философию Несговорова.
В седьмом звене («Молодой Фауст») Пришвин описывает жизнь своего героя в немецком университете, изучение немецкой философии и свои встречи с другими русскими студентами за границей, которые изображены на ряде очаровательных портретов, некоторые из которых напоминают героев Достоевского Бесов. Эта ссылка также указывает направление дальнейшей работы Алпатова. С дипломом «Торфмейстера» он планирует вернуться в Россию и посвятить себя осушению ее многочисленных болот.
Заключительные звенья Цепь Кащей посвящены развитию отношений Алпатова и Ины. Но короткие эпизоды дружбы чередуются с новыми периодами отчуждения.
Вскоре после возвращения в Петербург Алпатов приходит к выводу, что его большая любовь не вызывает искреннего отклика в Ине, молодой женщине иного, привилегированного мира, и они расстаются. Получив диплом торфмейстера, Алпатов-Пришвин вскоре находит работу в провинции. Его жизнь там, освещенная внутренними переживаниями и размышлениями, дает материал для цикла очерков, собранных в книге 9.0007 Журавль Родина (1929), который в некотором роде является продолжением Цепь Кащей. Примечательно, что у него есть подзаголовок «История одной неудачной любви».
Для сбора материала для этой книги Пришвин неоднократно ездил в течение нескольких лет в Дубненский уезд и Московское Полесье. Рассказы о его встречах с местными жителями, его размышления о жизни и описания природы, поражающие своим совершенством, занимают 9 место.0007 Журавлиная Родина и Царство Берендеев среди лучших достижений новейшей русской литературы. Нет, пожалуй, другого писателя с таким слухом на народную речь, с таким талантом схватывать и передавать лукавую своеобразность человека из народа.
Пришвин никогда не стремился к сенсационному материалу или ярким сюжетам. Он лишь собирал то, что лежало на пути его многочисленных скитаний с ружьем в руках по лесам, болотам и полям широких просторов средней России. Но, увиденные сквозь призму «любящего внимания» писателя, собранные таким образом мелочи превращались в сверкающие драгоценности чарующей красоты.
Вот несколько иллюстраций. Однажды писатель узнает о начальнике милиции в захолустной деревне с невероятным именем Шопенгауэр. Пришвин едет в деревню и находит Шопенгауэра, уже не начальника милиции, а пенсионера-инвалида. Знакомясь с ним, Пришвин вскоре узнает тайну своего имени. Его прежняя фамилия была Асленков. Будучи рядовым в Первую мировую войну, Асленков был ранен и попал в плен. В немецкой больнице он находился под присмотром медсестры по имени Луиза Шопенгауэр. Вернувшись в Россию после революции, Асленков обнаружил, что все его родственники склоняются к старому образу жизни; один из них даже стал кулаком.
Но сам Асленков сочувствовал революции и вступил в Коммунистическую партию. И вот он хотел стряхнуть с ног «всю асленковскую пыль». Когда он узнал, что теперь можно изменить имя, он вспомнил о Луизе Шопенгауэр. Для него она осталась воплощением всего самого светлого и прекрасного в жизни, и он решил взять ее имя. Конечно, он ничего не знал о существовании знаменитого немецкого философа с таким именем и об отдаленности его философии от философии Карла Маркса.
Пришвина, кажется, больше всего увлекают эпизоды и встречи, в которых причудливо переплетаются старое и новое в жизни народа. Описывая геологическую экскурсию в недра Переяславского уезда ( Тайны Земли ), Пришвин рисует замечательный портрет отца Филимона, бывшего священника, ныне работающего перевозчиком на Плещеевом озере. Сначала отец Филимон продолжал и после революции исполнять обрядовые обязанности священника в старинной церквушке своего села. Вскоре диакон и сторож ушли, а их работу взял на себя и священник.
Тем временем его семья терпела большие лишения, и жена пошла работать на завод. Но только после того, как он потерял последнего члена своей паствы, отец Филимон запер церковь и стал паромщиком, вскоре развив в себе большую любовь к озеру. А местные жители придумали новое выражение для переправы через озеро: они называли это «переправа со священником».
Несмотря на народный характер его тем и языка, Пришвин не питал иллюзий относительно скорого принятия его произведений народом. «Лучшее, на что я могу надеяться, — писал он в Журавлиная Родина, , — это всенародный успех какой-нибудь любовной песенки моего сочинения. издевательство.… Журавлиная Родина придет сюда много лет спустя, и то лишь обрывками, вошедшими в какие-то школьные учебники….”
Эту же мысль прекрасно иллюстрирует случай с маленьким другом писателя, мальчиком-пастушком Ванюшкой. Ванюшка не читал рассказа Пришвина. Он начал, но ему надоело, и он говорит, как бы оправдываясь: «Если бы вы писали правду! .
Когда Пришвин просит его рассказать, рассказ мальчика о ночи на болоте состоит всего из дюжины слов: «Ночь. У воды огромный-огромный куст. Я сижу под кустом, а утята все идут — ти, ти, ти». Писатель замечает, что повесть очень короткая, но Ванюшка неустрашим: «Почему короткая? Всю ночь трещали со своим «ми-ми-ми»…» После этого разговора Пришвин долго размышляет «о великой творческой силе». и чувство свободы», присущие каждому живому существу и ярко выраженные в отпоре Ванюшки писателю и собственной истории мальчика.
В первые дни войны Пришвин написал два цикла очерков: Весна раздетая (впервые опубликовано в журнале Октябрь, апрель-май 1940 г.) и Facelia (опубликовано в Новый Мир, сентябрь, 1940), и собрал фрагменты своего «Дневника писателя» в книгу под названием Весна мира. Во всех этих произведениях мы находим одного и того же Пришвина, с неугасающим чувством правды жизни и правды искусства, рассказывающего множество историй своих встреч с людьми, часто с несравненным артистизмом.
Один из таких рассказов повествует о встрече писателя с кучером, человеком богатырских размеров, по имени Пчелка, или Пчелка.
Мы увидели перед собой великана с длинной белокурой бородой, сидевшего на кучерском сиденье старинных саней, каких сегодня редко увидишь. В повозке великана была гордость, которая, казалось, вытекала из изобилия силы и свободы, как будто он был не просто возницей, а безраздельным хозяином всего Поволжья. Этим качеством обладал и Максим Горький, и еще одно, тоже великий певец, тоже уроженец Волги. Как будто из самой Волги вытащили. Она разливается потопом, а эти мужчины готовы разливаться всей душой, обращая на мелочи не больше внимания, чем на пыль под ногами.
Пришвин завел разговор с Пчелкой, к которому присоединились несколько окрестных рыбаков. Когда писатель употребил слово «мелкопористый», маленький человек, с серым, острым и умным лицом, который тоже оказался рыбаком, заметил ему, что он разговаривал с «темными, невежественными людьми некрасовских времен, им такое простое слово, как «тонкопористый», менее понятно, чем китайское».
К изумлению Пришвина, другой член группы повернулся к скептически настроенному гражданину, выкрикивая: «Ты сам довольно дырявый!»
Нелегко быть независимым писателем в стране, находящейся в жесткой хватке диктатуры. Пришвину не всегда удавалось сохранять свою независимость. Достаточно вспомнить его уход из литературной группы «Перевал» в тот момент, когда она подверглась резкой критике со стороны официальной критики. Но в самом своем творчестве Пришвин лучше многих своих современников сумел остаться свободным и независимым — писателем со своим творческим «меридианом».
Богатый материал по этой проблеме можно найти в трудах писателя.0007 Литературный дневник, , который он вел пятьдесят лет. Некоторые записи были использованы самим писателем при жизни в таких произведениях, как «Раздетая весна», «Лацелия», «Кладовая Солнца» (1945) и «Очи Земли» (1945-46). Но большая часть Дневник стала появляться посмертно.
Некоторые идеи Пришвина о природе творчества близки размышлениям Бориса Пастернака в Доктор Жияго. «Я оставил далеко позади себя, — замечает Пришвин в одной из своих записей, — всякие гордые попытки управлять своим творчеством, как механизмом. произведений: первое из них – целостность моей индивидуальности. И поэтому признание и защита условий, необходимых для поддержания этой целостности, стали моими руководящими принципами по отношению к творчеству. Я не направляю свою творческую деятельность, как если бы она была механизм, но я веду себя так, чтобы гарантировать, что из меня выйдет прочная работа».
Во время празднования 75-летия Пришвина в 1948 году писатель признался в беседе с корреспондентом «Литературной газеты », что не имеет ни малейшего стремления к славе «мастера» или «певца»; больше всего ему хотелось быть «современником». В одной из своих дневниковых записей 1952 года (опубликованной уже после его смерти) Пришвин останавливается на этой теме более подробно:
Я смотрю на некоторых людей и думаю о том, как они следуют за временем и проходят со всем, что временно.
Моя молодость была революционной — обычная молодость русского интеллигента. Я принадлежал к кругу архаичного большевика, всем известного Василия Даниловича Ульриха. Отбыв тюремный срок в Риге, я отправился в Лейпциг, где изучал агрономию в университете. Вернувшись в Россию, я полтора года занимался агрономическими работами. Специальная литература в этой области сохранилась еще с того периода [19].04] объемистый труд по Картофель в поле и огороде и несколько брошюр и статей. В то же время я посвятил себя изучению народной речи. В 1905 году я навсегда отказался от профессии агронома и уехал на север, где написал книгу «
