Князь ты мой прекрасный а пушкин: «Здравствуй, князь ты мой... (Цитата из книги «Сказка о царе Салтане, о сыне его славном и могучем богатыре князе Гвидоне Салтановиче и о прекрасной царевне Лебеди» Александра Сергеевича Пушкина)

23.02.1986| alexxlab| 0 Comment

Князь ты мой прекрасный а пушкин: «Здравствуй, князь ты мой… (Цитата из книги «Сказка о царе Салтане, о сыне его славном и могучем богатыре князе Гвидоне Салтановиче и о прекрасной царевне Лебеди» Александра Сергеевича Пушкина)

Содержание

Сказка о царе Салтане, о сыне его славном и могучем богатыре князе Гвидоне Салтановиче и о прекрасной царевне Лебеди

А. С. Пушкин.

Три девицы под окном

Пряли поздно вечерком.

“Кабы я была царица-

Говорит одна девица,-

То на весь крещёный мир

Приготовила б я пир”.-

“Кабы я была царица,-

Говорит её сестрица,-

То на весь бы мир одна

Наткала я полотна”.-

“Кабы я была царица,-

Третья молвила сестрица,-

Я б для батюшки-царя родила богатыря”.

Только вымолвить успела,

Дверь тихонько заскрипела,

И в светлицу входит царь,

Стороны той государь.

Во всё время разговора

Он стоял позадь забора;

Речь последней по всему

Полюбилася ему.

“Здравствуй, красная девица,-

Говорит он,- будь царица

И роди богатыря

Мне к исходу сентября.

Вы ж, голубушки-сестрицы,

Выбирайтесь из светлицы,

Поезжайте вслед за мной,

Вслед за мной и за сестрой:

Будь одна из вас ткачиха,

А другая повариха”.

В сени вышел царь-отец.

Все пустились во дворец.

Царь недолго собирался:

В тот же вечер обвенчался.

Царь Салтан за пир честной

Сел с царицей молодой;

А потом честные гости

На кровать слоновой кости

Положили молодых

И оставили одних.

В кухне злится повариха,

Плачет у станка ткачиха,

И завидуют оне¹

Государевой жене.

А царица молодая,

Дела вдаль не отлагая,

С первой ночи понесла.

В те поры война была.

Царь Салтан, с женой простяся,

На добра коня садяся,

Ей наказывал себя

Поберечь, его любя.

Между тем как он далёко

Бьётся долго и жестоко,

Наступает срок родин;

Сына бог им дал в аршин,

И царица над ребёнком,

Как орлица над орлёнком;

Шлёт с письмом она гонца,

Чтоб обрадовать отца.

А ткачиха с поварихой,

С сватьей² бабой Бабарихой

Извести её хотят,

Перенять гонца велят;

Сами шлют гонца другого

Вот с чем от слова до слова:

“Родила царица в ночь

Не то сына, не то дочь;

Не мышонка, не лягушку,

А неведому зверюшку”.

Как услышал царь-отец,

Что донёс ему гонец,

В гневе начал он чудесить

И гонца хотел повесить;

Но, смягчившись, на сей раз,

Дал гонцу такой приказ:

“Ждать царёва возвращенья

Для законного решенья”.

Едет с грамотой гонец,

И, приехал наконец.

А ткачиха с поварихой,

С сватьей бабой Бабарихой

Обобрать его велят;

Допьяна гонца поят

И в суму его пустую

Суют грамоту другую –

И привёз гонец хмельной

В тот же день приказ такой:

“Царь велит своим боярам,

Времени не тратя даром,

И царицу и приплод

Тайно бросить в бездну вод”.

Делать нечего: бояре,

Потужив о государе

И царице молодой,

В спальню к ней пришли толпой.

Объявили царску волю –

Ей и сыну злую долю,

Прочитали вслух указ.

И царицу в тот же час

В бочку с сыном посадили,

Засмолили, покатили

И пустили в Окиян –

Так велел-де царь Салтан.

В синем небе звёзды блещут,

В синем море волны хлещут;

Туча по небу идёт,

Бочка по морю плывёт.

Словно горькая вдовица,

Плачет, бьётся в ней царица;

И растёт ребёнок там

Не по дням, а по часам.

День прошёл, царица вопит…

А дитя волну торопит:

“Ты, волна моя, волна!

Ты гульлива и вольна;

Плещешь ты, куда захочешь,

Ты морские камни точишь,

Топишь берег ты земли,

Подымаешь корабли –

Не губи ты нашу душу:

Выплесни ты нас на сушу!”

И послушалась волна:

Тут же на берег она

Бочку вынесла легонько

И отхлынула тихонько.

Мать с младенцем спасена;

Землю чувствует она.

Но из бочки кто их вынет?

Бог неужто их покинет?

Сын на ножки поднялся,

В дно головкой уперся,

Понатужился немножко:

“Как бы здесь на двор окошко

Нам проделать?” – молвил он,

Вышиб дно и вышел вон.

Мать и сын теперь на воле;

Видят холм в широком поле,

Море синее кругом,

Дуб зелёный над холмом.

Сын подумал: добрый ужин

Был бы нам, однако, нужен.

Ломит он у дуба сук

И в тугой сгибает лук,

Со креста снурок³ шелковый

Натянул на лук дубовый,

Тонку тросточку сломил,

Стрелкой лёгкой завострил

И пошёл на край долины

У моря искать дичины.

К морю лишь подходит он,

Вот и слышит будто стон…

Видно, на море не тихо;

Смотрит – видит дело лихо:|

Бьётся лебедь средь зыбей,

Коршун носится над ней;

Та бедняжка так и плещет,

Воду вкруг мутит и хлещет…

Тот уж когти распустил,

Клёв кровавый навострил…

Но как раз стрела запела,

В шею коршуна задела –

Коршун в море кровь пролил,

Лук царевич опустил;

Смотрит: коршун в море тонет

И не птичьим криком стонет,

Лебедь около плывёт,

Злого коршуна клюёт,

Гибель близкую торопит,

Бьёт крылом и в море топит –

И царевичу потом

Молвит русским языком:

“Ты, царевич, мой спаситель,

Мой могучий избавитель,

Не тужи, что за меня

Есть не будешь ты три дня,

Что стрела пропала в море;

Это горе – всё не горе.

Отплачу тебе добром,

Сослужу тебе потом:

Ты не лебедь ведь избавил,

Девицу в живых оставил,

Ты не коршуна убил,

Чародея подстрелил.

Ввек тебя я не забуду:

Ты найдёшь меня повсюду,

А теперь ты воротись,

Не горюй, и спать ложись”.

Улетела лебедь-птица,

А царевич и царица,

Целый день проведши так,

Лечь решились натощак.

Вот открыл царевич очи;

Отрясая грёзы ночи

И дивясь, перед собой

Видит город он большой,

Стены с частыми зубцами,

И за белыми стенами

Блещут маковки церквей

И святых монастырей.

Он скорей царицу будит;

Та как ахнет!.. “То ли будет?-

Говорит он.- Вижу я:

Лебедь тешится моя”.

Мать и сын идут ко граду.

Лишь ступили за ограду,

Оглушительный трезвон

Поднялся со всех сторон:

К ним народ навстречу валит,

Хор церковный бога хвалит;

В колымагах золотых

Пышный двор встречает их;

Все их громко величают

И царевича венчают

Княжей шапкой и главой

Возглашают над собой –

И среди своей столицы,

С разрешения царицы,

В тот же день стал княжить он

И нарёкся: князь Гвидон.

Ветер на море гуляет

И кораблик подгоняет;

Он бежит себе в волнах

На раздутых парусах.

Корабельщики дивятся,

На кораблике толпятся,

На знакомом острову

Чудо видят наяву:

Город новый златоглавый,

Пристань с крепкою заставой.

Пушки с пристани палят,

Кораблю пристать велят.

Пристают к заставе гости;

Князь Гвидон зовёт их в гости,

Их он кормит и поит

И ответ держать велит:

“Чем вы, гости, торг ведёте

И куда теперь плывёте?”

Корабельщики в ответ:

“Мы объехали весь свет,

Торговали соболями,

Чернобурыми лисами;

А теперь нам вышел срок,

Едем прямо на восток,

Мимо острова Буяна,

В царство славного Салтана…”

Князь им вымолвил тогда:

“Добрый путь вам, господа,

По морю, по Окияну

К славному царю Салтану;

От меня ему поклон”.

Гости в путь, а князь Гвидон

С берега душой печальной

Провожает бег их дальный;

Глядь – поверх текучих вод

Лебедь белая плывёт.

“Здравствуй, князь ты мой прекрасный!

Что ты тих, как день ненастный?

Опечалился чему?” –

Говорит она ему.

Князь печально отвечает:

“Грусть-тоска меня съедает,

Одолела молодца:

Видеть я б хотел отца”.

Лебедь князю: “Вот в чём горе!

Ну, послушай: хочешь в море

Полететь за кораблём?

Будь же, князь, ты комаром”.

И крылами замахала,

Воду с шумом расплескала

И обрызгала его

С головы до ног – всего.

Тут он в точку уменьшился,

Комаром оборотился,

Полетел и запищал,

Судно на море догнал,

Потихоньку опустился

На корабль – и в щель забился.

Ветер весело шумит,

Судно весело бежит

Мимо острова Буяна,

К царству славного Салтана,

И желанная страна

Вот уж издали видна.

Вот на берег вышли гости;

Царь Салтан зовёт их в гости,

И за ними во дворец

Полетел наш удалец.

Видит: весь сияя в злате,

Царь Салтан сидит в палате

На престоле и в венце,

С грустной думой на лице;

А ткачиха с поварихой,

С сватьей бабой Бабарихой

Около царя сидят

И в глаза ему глядят.

Царь Салтан гостей сажает

За свой стол и вопрошает:

“Ой, вы, гости-господа,

Долго ль ездили? куда?

Ладно ль за морем иль худо?

И какое в свете чудо?”

Корабельщики в ответ:

“Мы объехали весь свет;

За морем житьё не худо,

В свете ж вот какое чудо:

В море остров был крутой,

Не привальный, не жилой;

Он лежал пустой равниной;

Рос на нём дубок единый;

А теперь стоит на нём

Новый город со дворцом,

С златоглавыми церквами,

С теремами и садами,

А сидит в нём князь Гвидон;

Он прислал тебе поклон”.

Царь Салтан дивится чуду;

Молвит он: “Коль жив я буду,

Чудный остров навещу,

У Гвидона погощу”.

А ткачиха с поварихой,

С сватьей бабой Бабарихой

Не хотят его пустить

Чудный остров навестить.

“Уж диковинка, ну право,-

Подмигнув другим лукаво,

Повариха говорит: –

Город у моря стоит!

Знайте, вот что не безделка:

Ель в лесу, под елью белка,

Белка песенки поёт

И орешки всё грызёт,

А орешки не простые,

Всё скорлупки золотые,

Ядра – чистый изумруд;

Вот что чудом-то зовут”.

Чуду царь Салтан дивится,

А комар-то злится, злится –

И впился комар как раз

Тётке прямо в правый глаз.

Повариха побледнела,

Обмерла и окривела.

Слуги, сватья и сестра

С криком ловят комара.

“Распроклятая ты мошка!

Мы тебя!..” А он в окошко

Да спокойно в свой удел

Через море полетел.

Снова князь у моря ходит,

С синя моря глаз не сводит;

Глядь – поверх текучих вод

Лебедь белая плывёт.

“Здравствуй, князь ты мой прекрасный!

Что ты тих, как день ненастный?

Опечалился чему?” –

Говорит она ему.

Князь Гвидон ей отвечает:

“Грусть-тоска меня съедает;

Чудо чудное завесть

Мне б хотелось. Где-то есть

Ель в лесу, под елью белка;

Диво, право, не безделка –

Белка песенки, поёт

Да орешки всё грызёт,

А орешки не простые,

Всё скорлупки золотые,

Ядра – чистый изумруд;

Но, быть может, люди врут”.

Князю лебедь отвечает:

,,Свет о белке правду бает;

Это чудо знаю я;

Полно, князь, душа моя,

Не печалься; рада службу

Оказать тебе я в дружбу”.

С ободрённою душой

Князь пошёл себе домой;

Лишь ступил на двор широкий –

Что ж? под ёлкою высокой,

Видит, белочка при всех

Золотой грызёт орех,

Изумрудец вынимает,

А скорлупку собирает,

Кучки равные кладёт

И с присвисточкой поёт

При честном при всём народе:

Во саду ли, в огороде.

Изумился князь Гвидон.

“Ну, спасибо,- молвил он.-

Ай да лебедь – дай ей боже,

Что и мне, веселье то же”.

Князь для белочки потом

Выстроил хрустальный дом,

Караул к нему приставил

И притом дьяка заставил

Строгий счёт орехам весть.

Князю прибыль, белке честь.

Ветер по морю гуляет

И кораблик подгоняет;

Он бежит себе в волнах

На поднятых парусах

Мимо острова крутого,

Мимо города большого;

Пушки с пристани палят,

Кораблю пристать велят.

Пристают к заставе гости;

Князь Гвидон зовёт их в гости!|

Их и кормит и поит

И ответ держать велит:

“Чем вы, гости, торг ведёте

И куда теперь плывёте?”

Корабельщики в ответ:

“Мы объехали весь свет,

Торговали мы конями,

Всё донскими жеребцами,

А теперь нам вышел срок –

И лежит нам путь далёк:

Мимо острова Буяна,

В царство славного Салтана…”

Говорит им князь тогда:

“Добрый путь вам, господа,

По морю, по Окияну

К славному царю Салтану;

Да скажите: князь Гвидон

Шлёт царю-де свой поклон”.

Гости князю поклонились,

Вышли вон и в путь пустились.

К морю князь – а лебедь там

Уж гуляет по волнам.

Молит князь: душа-де просит,

Так и тянет и уносит…

Вот опять она его

Вмиг обрызгала всего:

В муху князь оборотился,

Полетел и опустился

Между моря и небес

На корабль – и в щель залез.

Ветер весело шумит,

Судно весело бежит

Мимо острова Буяна

В царство славного Салтана,

И желанная страна

Вот уж издали видна;

Вот на берег вышли гости;

Царь Салтан зовёт их в гости.

И за ними во дворец

Полетел наш удалец.

Видит: весь сияя в злате,

Царь Салтан сидит в палате

На престоле и в венце,

С грустной думой на лице.

А ткачиха с Бабарихой

Да с кривою поварихой

Около царя сидят,

Злыми жабами глядят.

Царь Салтан гостей сажает

За свой стол и вопрошает:

“Ой, вы, гости-господа,

Долго ль ездили? куда?

Ладно ль за морем иль худо

И какое в свете чудо?”

Корабельщики в ответ:

“Мы объехали весь свет;

За морем житьё не худо;

В свете ж вот какое чудо:

Остров на море лежит,

Град на острове стоит

С златоглавыми церквами,

С теремами да садами;

Ель растёт перед дворцом,

А под ней хрустальный дом;

Белка там живёт ручная,

Да затейница какая!

Белка песенки поёт

Да орешки всё грызёт.

А орешки не простые,

Всё скорлупки золотые,

Ядра – чистый изумруд;

Слуги белку стерегут,

Служат ей прислугой разной –

И приставлен дьяк приказный

Строгий счёт орехам весть;

Отдаёт ей войско честь;

Из скорлупок льют монету

Да пускают в ход по свету;

Девки сыплют изумруд

В кладовые да под спуд¹

Все в том острове богаты,

Изоб нет, везде палаты;

И сидит в нём князь Гвидон;

Он прислал тебе поклон”.

Царь Салтан дивится чуду.

“Если только жив я буду,

Чудный остров навещу,

У Гвидона погощу”.

А ткачиха с поварихой,

С сватьей бабой Бабарихой

Не хотят его пустить

Чудный остров навестить.

Усмехнувшись исподтиха,

Говорит царю ткачиха:

“Что тут дивного? Ну, вот!

Белка камушки грызёт,

Мечет золото и в груды

Загребает изумруды;

Этим нас не удивишь,

Правду ль, нет ли говоришь.

В свете есть иное диво:

Море вздуется бурливо,

Закипит, подымет вой,

Хлынет на берег пустой,

Разольётся в шумном беге,

И очутятся на бреге,

В чешуе, как жар горя,

Тридцать три богатыря,

Все красавцы удалые,

Великаны молодые,

Все равны, как на подбор,

С ними дядька Черномор.

Это диво, так уж диво,

Можно молвить справедливо!”

Гости умные молчат,

Спорить с нею не хотят.

Диву царь Салтан дивится,

А Гвидон-то злится, злится…

Зажужжал он и как раз

Тётке сел на левый глаз;

И ткачиха побледнела:

“Ай!” – и тут же окривела;

Все кричат: “Лови, лови,

Да дави её, дави…

Вот ужо! постой немножко,

Погоди…” А князь в окошко,

Да спокойно в свой удел

Через море полетел.

Князь у синя моря ходит,

С синя моря глаз не сводит;

Глядь – поверх текучих вод

Лебедь белая плывёт.

“Здравствуй, князь ты мой прекрасный!

Что ты тих, как день ненастный?

Опечалился чему?” –

Говорит она ему.

Князь Гвидон ей отвечает:

“Грусть-тоска меня съедает –

Диво б дивное хотел

Перенесть я в мой удел”.-

“А какое ж это диво?” –

“Где-то вздуется бурливо

Окиян, подымет вой,

Хлынет на берег пустой,

Расплеснётся в шумном беге,

И очутятся на бреге,

В чешуе, как жар горя,

Тридцать три богатыря,

Все красавцы молодые,

Великаны удалые,

Все равны, как на подбор,

С ними дядька Черномор”.

Князю лебедь отвечает:

“Вот что, князь, тебя смущает?

Не тужи, душа моя,

Это чудо знаю я.

Эти витязи морские

Мне ведь братья все родные.

Не печалься же, ступай,

В гости братцев поджидай”.

Князь пошёл, забывши горе,

Сел на башню, и на море

Стал глядеть он; море вдруг

Всколыхалося вокруг,

Расплескалось в шумном беге

И оставило на бреге

Тридцать три богатыря;

В чешуе, как жар горя,

Идут витязи четами,

И, блистая сединами,

Дядька впереди идёт

И ко граду их ведёт.

С башни князь Гвидон сбегает,

Дорогих гостей встречает;

Второпях народ бежит;

Дядька князю говорит:

“Лебедь нас к тебе послала

И наказом наказала

Славный город твой хранить

И дозором обходить.

Мы отныне ежеденно

Вместе будем непременно

У высоких стен твоих

Выходить из вод морских,

Так увидимся мы вскоре,

А теперь пора нам в море;

Тяжек воздух нам земли”.

Все потом домой ушли.

Ветер по морю гуляет

И кораблик подгоняет;

Он бежит себе в волнах

На поднятых парусах

Мимо острова крутого,

Мимо города большого;

Пушки с пристани палят,

Кораблю пристать велят.

Пристают к заставе гости.

Князь Гвидон зовёт их в гости.

Их и кормит и поит

И ответ держать велит:

“Чем вы, гости, торг ведёте?

И куда теперь плывёте?”

Корабельщики в ответ:

“Мы объехали весь свет;

Торговали мы булатом,

Чистым серебром и златом,

И теперь нам вышел срок;

А лежит нам путь далёк,

Мимо острова Буяна,

В царство славного Салтана”.

Говорит им князь тогда:

“Добрый путь вам, господа,

По морю, по Окияну

К славному царю Салтану.

Да скажите ж: князь Гвидон

Шлёт-де свой царю поклон”.

Гости князю поклонились,

Вышли вон и в путь пустились.

К морю князь, а лебедь там

Уж гуляет по волнам.

Князь опять: душа-де просит…

Так и тянет и уносит…

И опять она его

Вмиг обрызгала всего.

Тут он очень уменьшился,

Шмелем князь оборотился,

Полетел и зажужжал;

Судно на море догнал,

Потихоньку опустился

На корму – и в щель забился.

Ветер весело шумит,

Судно весело бежит

Мимо острова Буяна,

В царство славного Салтана,

И желанная страна

Вот уж издали видна.

Вот на берег вышли гости.

Царь Салтан зовёт их в гости,

И за ними во дворец

Полетел наш удалец.

Видит, весь сияя в злате,

Царь Салтан сидит в палате

На престоле и в венце,

С грустной думой на лице.

А ткачиха с поварихой,

С сватьей бабой Бабарихой

Около царя сидят –

Четырьмя все три глядят.

Царь Салтан гостей сажает

За свой стол и вопрошает:

“Ой вы, гости-господа,

Долго ль ездили? куда?

Ладно ль за морем иль худо?

И какое в свете чудо?”

Корабельщики в ответ:

“Мы объехали весь свет;

За морем житьё не худо;

В свете ж вот какое чудо:

Остров на море лежит,

Град на острове стоит,

Каждый день идёт там диво:

Море вздуется бурливо,

Закипит, подымет вой,

Хлынет на берег пустой,

Расплеснётся в скором беге –

И останутся на бреге

Тридцать три богатыря,

В чешуе златой горя,

Все красавцы молодые,

Великаны удалые,

Все равны, как на подбор;

Старый дядька Черномор

С ними из моря выходит

И попарно их выводит,

Чтобы остров тот хранить

И дозором обходить –

И той стражи нет надежней,

Ни храбрее, ни прилежней.

А сидит там князь Гвидон;

Он прислал тебе поклон”.

Царь Салтан дивится чуду.

“Коли жив я только буду,

Чудный остров навещу

И у князя погощу”.

Повариха и ткачиха –

Ни гугу – но Бабариха,

Усмехнувшись, говорит:

“Кто нас этим удивит?

Люди из моря выходят

И себе дозором бродят!

Правду ль бают или лгут,

Дива я не вижу тут.

В свете есть такие ль дива?

Вот идёт молва правдива:

За морем царевна есть,

Что не можно глаз отвесть:

Днём свет божий затмевает,

Ночью землю освещает,

Месяц под косой блестит,

А во лбу звезда горит.

А сама-то величава,

Выплывает, будто пава;

А как речь-то говорит,

Словно реченька журчит.

Молвить можно справедливо,

Это диво, так уж диво”.

Гости умные молчат:

Спорить с бабой не хотят.

Чуду царь Салтан дивится –

А царевич хоть и злится,

Но жалеет он очей

Старой бабушки своей;

Он над ней жужжит, кружится –

Прямо на нос к ней садится,

Нос ужалил богатырь;

На носу вскочил волдырь.

И опять пошла тревога:

“Помогите, ради бога!

Караул! лови, лови,

Да дави его, дави…

Вот ужо! пожди немножко,

Погоди!..” А шмель в окошко,

Да спокойно в свой удел

Через море полетел.

Князь у синя моря ходит,

С синя моря глаз не сводит;

Глядь – поверх текучих вод

Лебедь белая плывёт.

“Здравствуй, князь ты мой прекрасный!

Что ж ты тих, как день ненастный?

Опечалился чему?” –

Говорит она ему.

Князь Гвидон ей отвечает:

“Грусть-тоска меня съедает:

Люди женятся; гляжу,

Не женат лишь я хожу”.-

“А кого же на примете

Ты имеешь?” – “Да на свете,

Говорят, царевна есть,

Что не можно глаз отвесть:

Днём свет божий затмевает,

Ночью землю освещает –

Месяц под косой блестит,

А во лбу звезда горит.

А сама-то величава,

Выступает, будто пава;

Сладку речь-то говорит,

Будто реченька журчит.

Только, полно, правда ль это?” –

Князь со страхом ждёт ответа.

Лебедь белая молчит

И, подумав, говорит:

“Да! такая есть девица.

Но жена не рукавица:

С белой ручки не стряхнёшь

Да за пояс не заткнёшь.

Услужу тебе советом –

Слушай: обо всём об этом

Пораздумай ты путём,

Не раскаяться б потом”.

Князь пред нею стал божиться,

Что пора ему жениться,

Что об этом обо всём

Передумал он путём;

Что готов душою страстной

За царевною прекрасной

Он пешком идти отсель

Хоть за тридевять земель.

Лебедь тут, вздохнув глубоко,

Молвила: “Зачем далёко?

Знай, близка судьба твоя,

Ведь царевна эта – я”.

Тут она, взмахнув крылами,

Полетела над волнами

И на берег с высоты

Опустилася в кусты,

Встрепенулась, отряхнулась

И царевной обернулась:

Месяц под косой блестит,

А во лбу звезда горит;

А сама-то величава,

Выступает, будто пава;

А как речь-то говорит,

Словно реченька журчит.

Князь царевну обнимает,

К белой груди прижимает

И ведёт её скорей

К милой матушке своей.

Князь ей в ноги, умоляя:

“Государыня родная!

Выбрал я жену себе,

Дочь послушную тебе.

Просим оба разрешенья,

Твоего благословенья:

Ты детей благослови

Жить в совете и любви”.

Над главою их покорной

Мать с иконой чудотворной

Слёзы льёт и говорит:

“Бог вас дети, наградит”.

Князь не долго собирался,

На царевне обвенчался;

Стали жить да поживать,

Да приплода поджидать.

Ветер по морю гуляет

И кораблик подгоняет;

Он бежит себе в волнах

На раздутых парусах

Мимо острова крутого,

Мимо города большого;

Пушки с пристани палят,

Кораблю пристать велят.

Пристают к заставе гости.

Князь Гвидон зовёт их в гости;

Он их кормит и поит

И ответ держать велит:

“Чем вы, гости, торг ведёте

И куда теперь плывёте?”

Корабельщики в ответ:

“Мы объехали весь свет,

Торговали мы недаром

Неуказанным товаром;

А лежит нам путь далёк:

Восвояси на восток,

Мимо острова Буяна,

В царство славного Салтана”.

Князь им вымолвил тогда:

“Добрый путь вам, господа,

По морю, по Окияну

К славному царю Салтану;

Да напомните ему,

Государю своему:

К нам он в гости обещался,

А доселе не собрался –

Шлю ему я свой поклон”.

Гости в путь, а князь Гвидон

Дома на сей раз остался

И с женою не расстался.

Ветер весело шумит,

Судно весело бежит

Мимо острова Буяна,

К царству славного Салтана

И знакомая страна

Вот уж издали видна.

Вот на берег вышли гости.

Царь Салтан зовёт их в гости.

Гости видят: во дворце

Царь сидит в своём венце,

А ткачиха с поварихой,

С сватьей бабой Бабарихой

Около царя сидят –

Четырьмя все три глядят.

Царь Салтан гостей сажает

За свой стол и вопрошает:

“Ой вы, гости-господа,

Долго ль ездили? куда?

Ладно ль за морем иль худо?

И какое в свете чудо?”

Корабельщики в ответ:

“Мы объехали весь свет;

За морем житьё не худо,

В свете ж вот какое чудо:

Остров на море лежит,

Град на острове стоит,

С златоглавыми церквами,

С теремами и садами;

Ель растёт перед дворцом,

А под ней хрустальный дом;

Белка в нём живёт ручная,

Да чудесница какая!

Белка песенки поёт

Да орешки всё грызёт;

А орешки не простые,

Скорлупы-то золотые,

Ядра – чистый изумруд;

Белку холят, берегут.

Там ещё другое диво:

Море вздуется бурливо,

Закипит, подымет вой,

Хлынет на берег пустой,

Расплеснётся в скором беге,

И очутятся на бреге,

В чешуе, как жар горя,

Тридцать три богатыря,

Все красавцы удалые,

Великаны молодые,

Все равны, как на подбор,

С ними дядька Черномор.

И той стражи нет надежней,

Ни храбрее, ни прилежней.

А у князя жёнка есть,

Что не можно глаз отвесть:

Днём свет божий затмевает,

Ночью землю освещает;

Месяц под косой блестит,

А во лбу звезда горит.

Князь Гвидон тот город правит,

Всяк его усердно славит;

Он прислал тебе поклон,

Да тебе пеняет он:

К нам-де в гости обещался,

А доселе не собрался”.

Тут уж царь не утерпел,

Снарядить он флот велел.

А ткачиха с поварихой,

С сватьей бабой Бабарихой

Не хотят царя пустить

Чудный остров навестить.

Но Салтан им не внимает

И как раз их унимает:

“Что я? царь или дитя? –

Говорит он не шутя. –

Нынче ж еду!” – Тут он топнул,

Вышел вон и дверью хлопнул.

Под окном Гвидон сидит,

Молча на море глядит:

Не шумит оно, не хлещет,

Лишь едва, едва трепещет,

И в лазоревой дали

Показались корабли:

По равнинам Окияна

Едет флот царя Салтана.

Князь Гвидон тогда вскочил,

Громогласно возопил:

“Матушка моя родная!

Ты, княгиня молодая!

Посмотрите вы туда:

Едет батюшка сюда”.

Флот уж к острову подходит,

Князь Гвидон трубу наводит:

Царь на палубе стоит

И в трубу на них глядит;

С ним ткачиха с поварихой,

С сватьей бабой Бабарихой;

Удивляются оне

Незнакомой стороне.

Разом пушки запалили;

В колокольнях зазвонили;

К морю сам идёт Гвидон;

Там царя встречает он

С поварихой и ткачихой,

С сватьей бабой Бабарихой;

В город он повёл царя,

Ничего не говоря.

Все теперь идут в палаты:

У ворот блистают латы,

И стоят в глазах царя

Тридцать три богатыря,

Все красавцы молодые,

Великаны удалые,

Все равны, как на подбор,

С ними дядька Черномор.

Царь ступил на двор широкой:

Там под ёлкою высокой

Белка песенку поёт,

Золотой орех грызёт,

Изумрудец вынимает

И в мешочек опускает;

И засеян двор большой

Золотою скорлупой.

Гости дале – торопливо

Смотрят – что ж? княгиня – диво:

Под косой луна блестит,

А во лбу звезда горит;

А сама-то величава,

Выступает, будто пава,

И свекровь свою ведёт.

Царь глядит – и узнаёт…

В нём взыграло ретивое!

“Что я вижу? что такое?

Как!” – и дух в нём занялся…

Царь слезами залился,

Обнимает он царицу

И сынка, и молодицу,

И садятся все за стол;

И весёлый пир пошёл.

А ткачиха с поварихой,

С сватьей бабой Бабарихой

Разбежались по углам;

Их нашли насилу там.

Тут во всём они признались,

Повинились, разрыдались;

Царь для радости такой

Отпустил всех трёх домой.

День прошёл – царя Салтана

Уложили спать вполпьяна.

Я там был; мёд, пиво пил –

И усы лишь обмочил.

______________

¹Оне – старинная форма слова они.

²Сватья – мать (или родственница) жены или мужа они.

³Снурок – так произносилось раньше слово шнурок.

⁴Под спуд – впрок, про запас.

Александр Пушкин: Сказка о царе Салтане, о сыне его славном и могучем богатыре князе Гвидоне Салтановиче и о прекрасной царевне Лебеди

Александр Пушкин

Сказка о царе Салтане, о сыне его славном и могучем богатыре князе Гвидоне Салтановиче и о прекрасной царевне Лебеди

* * *

Три девицы под окном
Пряли поздно вечерком.
«Кабы я была царица, –
Говорит одна девица, –
То на весь крещёный мир
Приготовила б я пир».
«Кабы я была царица, –
Говорит её сестрица, –
То на весь бы мир одна
Наткала я полотна».
«Кабы я была царица, –
Третья молвила сестрица, –
Я б для батюшки-царя
Родила богатыря».

Только вымолвить успела,
Дверь тихонько заскрыпела,
И в светлицу входит царь,
Стороны той государь.
Во всё время разговора
Он стоял позадь забора;
Речь последней по всему
Полюбилася ему.

«Здравствуй, красная девица, –
Говорит он, – будь царица
И роди богатыря
Мне к исходу сентября.
Вы ж, голубушки-сестрицы,
Выбирайтесь из светлицы.
Поезжайте вслед за мной,
Вслед за мной и за сестрой:
Будь одна из вас ткачиха,
А другая повариха».

В сени вышел царь-отец.
Все пустились во дворец.
Царь недолго собирался:
В тот же вечер обвенчался.
Царь Салтан за пир честной
Сел с царицей молодой;
А потом честные гости
На кровать слоновой кости
Положили молодых
И оставили одних.
В кухне злится повариха,
Плачет у станка ткачиха –
И завидуют оне
Государевой жене.
А царица молодая,
Дела вдаль не отлагая,
С первой ночи понесла.

В те поры война была.
Царь Салтан, с женой простяся,
На добра-коня садяся,
Ей наказывал себя
Поберечь, его любя.
Между тем, как он далёко
Бьётся долго и жестоко,
Наступает срок родин;
Сына Бог им дал в аршин[1],
И царица над ребёнком,
Как орлица над орлёнком;
Шлёт с письмом она гонца,
Чтоб обрадовать отца.
А ткачиха с поварихой,
С сватьей бабой Бабарихой
Извести её хотят,
Перенять гонца велят;
Сами шлют гонца другого
Вот с чем от слова до слова:
«Родила царица в ночь
Не то сына, не то дочь;
Не мышонка, не лягушку,
А неведому зверюшку».

Как услышал царь-отец,
Что донёс ему гонец,
В гневе начал он чудесить
И гонца хотел повесить;
Но, смягчившись на сей раз,
Дал гонцу такой приказ:
«Ждать царёва возвращенья
Для законного решенья».

Едет с грамотой гонец,
И приехал наконец.
А ткачиха с поварихой,
С сватьей бабой Бабарихой,
Обобрать его велят;
Допьяна гонца поят
И в суму его пустую
Суют грамоту другую –
И привёз гонец хмельной
В тот же день приказ такой:
«Царь велит своим боярам,
Времени не тратя даром,
И царицу и приплод
Тайно бросить в бездну вод».

Делать нечего: бояре,
Потужив о государе
И царице молодой,
В спальню к ней пришли толпой.
Объявили царску волю –
Ей и сыну злую долю,
Прочитали вслух указ,
И царицу в тот же час
В бочку с сыном посадили,
Засмолили, покатили
И пустили в Окиян –
Так велел-де царь Салтан.

В синем небе звёзды блещут,
В синем море волны хлещут;
Туча по небу идёт,
Бочка по морю плывёт.
Словно горькая вдовица,
Плачет, бьётся в ней царица;
И растёт ребёнок там
Не по дням, а по часам.

День прошёл – царица вопит…
А дитя волну торопит:
«Ты волна моя, волна!
Ты гульлива и вольна;
Плещешь ты, куда захочешь,
Ты морские камни точишь,
Топишь берег ты земли,
Подымаешь корабли –
Не губи ты нашу душу:
Выплесни ты нас на сушу!»
И послушалась волна:
Тут же на́ берег она
Бочку вынесла легонько
И отхлынула тихонько.
Мать с младенцем спасена;
Землю чувствует она.
Но из бочки кто их вынет?
Бог неужто их покинет?
Сын на ножки поднялся,
В дно головкой уперся,
Понатужился немножко:
«Как бы здесь на двор окошко
Нам проделать?» – молвил он,
Вышиб дно и вышел вон.

Мать и сын теперь на воле;
Видят холм в широком поле,
Море синее кругом,
Дуб зелёный над холмом.
Сын подумал: добрый ужин
Был бы нам, однако, нужен.
Ломит он у дуба сук
И в тугой сгибает лук,
Со креста снурок шелко́вый
Натянул на лук дубовый,
Тонку тросточку сломил,
Стрелкой лёгкой завострил
И пошёл на край долины
У моря искать дичины.

К морю лишь подходит он,
Вот и слышит будто стон…
Видно, на́ море не тихо;
Смотрит – видит дело лихо:
Бьётся лебедь средь зыбей,
Коршун носится над ней;
Та бедняжка так и плещет,
Воду вкруг мутит и хлещет…
Тот уж когти распустил,
Клёв кровавый навострил…
Но как раз стрела запела,
В шею коршуна задела –
Коршун в море кровь пролил,
Лук царевич опустил;
Смотрит: коршун в море тонет
И не птичьим криком стонет,
Лебедь около плывёт,
Злого коршуна клюёт,
Гибель близкую торопит,
Бьёт крылом и в море топит –
И царевичу потом
Молвит русским языком:
«Ты, царевич, мой спаситель,
Мой могучий избавитель,
Не тужи, что за меня
Есть не будешь ты три дня,
Что стрела пропала в море;
Это горе – всё не горе.

Отплачу тебе добром,
Сослужу тебе потом:
Ты не лебедь ведь избавил,
Девицу в живых оставил;
Ты не коршуна убил,
Чародея подстрелил.
Ввек тебя я не забуду;
Ты найдёшь меня повсюду,
А теперь ты воротись,
Не горюй и спать ложись».

Улетела лебедь-птица,
А царевич и царица,
Целый день проведши так,
Лечь решились натощак.
Вот открыл царевич очи;
Отрясая грёзы ночи
И дивясь, перед собой
Видит город он большой,
Стены с частыми зубцами,
И за белыми стенами
Блещут маковки церквей
И святых монастырей.
Он скорей царицу будит;
Та как ахнет!.. «То ли будет? –
Говорит он, – вижу я:
Лебедь тешится моя».
Мать и сын идут ко граду.
Лишь ступили за ограду,
Оглушительный трезвон
Поднялся со всех сторон:
К ним народ навстречу валит,
Хор церковный Бога хвалит;
В колымагах золотых
Пышный двор встречает их;

Все их громко величают
И царевича венчают
Княжей шапкой, и главой
Возглашают над собой;
И среди своей столицы,
С разрешения царицы,
В тот же день стал княжить он
И нарёкся: князь Гвидон.

Ветер на́ море гуляет
И кораблик подгоняет;
Он бежит себе в волнах
На раздутых парусах.
Корабельщики дивятся,
На кораблике толпятся,
На знакомом острову
Чудо видят наяву:
Город новый златоглавый,
Пристань с крепкою заставой.
Пушки с пристани палят,
Кораблю пристать велят.

Пристают к заставе гости;
Князь Гвидон зовёт их в гости,
Их он кормит и поит
И ответ держать велит:
«Чем вы, гости, торг ведёте
И куда теперь плывёте?»
Корабельщики в ответ:
«Мы объехали весь свет,
Торговали соболями,
Чёрно-бурыми лисами;
А теперь нам вышел срок,
Едем прямо на восток,
Мимо острова Буяна,
В царство славного Салтана…»
Князь им вымолвил тогда:
«Добрый путь вам, господа,
По морю по Окияну
К славному царю Салтану;
От меня ему поклон».
Гости в путь, а князь Гвидон
С берега душой печальной
Провожает бег их дальный;
Глядь – поверх текучих вод
Лебедь белая плывёт.

«Здравствуй, князь ты мой прекрасный!
Что ты тих, как день ненастный?
Опечалился чему?» –
Говорит она ему.
Князь печально отвечает:
«Грусть-тоска меня съедает,
Одолела молодца:
Видеть я б хотел отца».
Лебедь князю: «Вот в чём горе!
Ну, послушай: хочешь в море
Полететь за кораблём?
Будь же, князь, ты комаром».
И крылами замахала,
Воду с шумом расплескала
И обрызгала его
С головы до ног всего.
Тут он в точку уменьшился,
Комаром оборотился,
Полетел и запищал,
Судно на море догнал.
Потихоньку опустился
На корабль – и в щель забился.

Ветер весело шумит,
Судно весело бежит
Мимо острова Буяна,
К царству славного Салтана,
И желанная страна
Вот уж издали видна.
Вот на берег вышли гости;
Царь Салтан зовёт их в гости,
И за ними во дворец
Полетел наш удалец.
Видит: весь сияя в злате,
Царь Салтан сидит в палате
На престоле и в венце
С грустной думой на лице;
А ткачиха с поварихой,
С сватьей бабой Бабарихой
Около царя сидят
И в глаза ему глядят.
Царь Салтан гостей сажает
За свой стол и вопрошает:
«Ой вы, гости-господа,
Долго ль ездили? куда?
Ладно ль за морем иль худо?
И какое в свете чудо?»
Корабельщики в ответ:
«Мы объехали весь свет;
За морем житьё не худо,
В свете ж вот какое чудо:
В море остров был крутой,
Не привальный, не жилой;
Он лежал пустой равниной;
Рос на нём дубок единый;
А теперь стоит на нём
Новый город со дворцом,
С златоглавыми церквами,
С теремами и садами,
А сидит в нём князь Гвидон;
Он прислал тебе поклон».

Царь Салтан дивится чуду;
Молвит он: «Коль жив я буду,
Чудный остров навещу,
У Гвидона погощу».
А ткачиха с поварихой,
С сватьей бабой Бабарихой
Не хотят его пустить
Чудный остров навестить.
«Уж диковинка, ну право, –
Подмигнув другим лукаво,
Повариха говорит, –
Город у моря стоит!
Знайте, вот что не безделка:
Ель в лесу, под елью белка,
Белка песенки поёт
И орешки всё грызёт,
А орешки не простые,
Всё скорлупки золотые,
Ядра – чистый изумруд;
Вот что чудом-то зовут».
Чуду царь Салтан дивится,
А комар-то злится, злится –
И впился комар как раз
Тётке прямо в правый глаз.

Повариха побледнела,
Обмерла и окривела.
Слуги, сватья и сестра
С криком ловят комара.
«Распроклятая ты мошка!
Мы тебя!..» А он в окошко
Да спокойно в свой удел
Через море полетел.

Снова князь у моря ходит,
С синя моря глаз не сводит;
Глядь – поверх текучих вод
Лебедь белая плывёт.
«Здравствуй, князь ты мой прекрасный!
Что ж ты тих, как день ненастный?
Опечалился чему?» –
Говорит она ему.
Князь Гвидон ей отвечает:
«Грусть-тоска меня съедает;
Чудо чудное завесть
Мне б хотелось. Где-то есть
Ель в лесу, под елью белка;
Диво, право, не безделка –
Белка песенки поёт
Да орешки всё грызёт,
А орешки не простые,
Всё скорлупки золотые,
Ядра – чистый изумруд;
Но, быть может, люди врут».
Князю лебедь отвечает:
«Свет о белке правду бает[2];
Это чудо знаю я;
Полно, князь, душа моя,
Не печалься; рада службу
Оказать тебе я в дружбу».
С ободрённою душой
Князь пошёл себе домой;
Лишь ступил на двор широкий –
Что ж? под ёлкою высокой,
Видит, белочка при всех
Золотой грызёт орех,
Изумрудец вынимает,
А скорлупку собирает,
Кучки равные кладёт
И с присвисточкой поёт
При честном при всём народе:
«Во саду ли, в огороде…»

Изумился князь Гвидон.
«Ну, спасибо, – молвил он, –
Ай да лебедь – дай ей боже,
Что и мне, веселье то же».
Князь для белочки потом
Выстроил хрустальный дом,
Караул к нему приставил
И притом дьяка[3] заставил
Строгий счёт орехам весть,
Князю прибыль, белке честь.

Ветер по морю гуляет
И кораблик подгоняет;
Он бежит себе в волнах
На поднятых парусах
Мимо острова крутого,
Мимо города большого:
Пушки с пристани палят,
Кораблю пристать велят.
Пристают к заставе гости;
Князь Гвидон зовёт их в гости,
Их и кормит и поит
И ответ держать велит:
«Чем вы, гости, торг ведёте
И куда теперь плывёте?»
Корабельщики в ответ:
«Мы объехали весь свет,
Торговали мы конями,
Всё донскими жеребцами,
А теперь нам вышел срок –
И лежит нам путь далёк:
Мимо острова Буяна
В царство славного Салтана…»
Говорит им князь тогда:
«Добрый путь вам, господа,
По морю по Окияну
К славному царю Салтану;
Да скажите: князь Гвидон
Шлёт царю-де свой поклон».

Гости князю поклонились,
Вышли вон и в путь пустились.
К морю князь – а лебедь там
Уж гуляет по волнам.
Молит князь: душа-де просит,
Так и тянет и уносит…
Вот опять она его
Вмиг обрызгала всего:
В муху князь оборотился,
Полетел и опустился
Между моря и небес
На корабль – и в щель залез.

Ветер весело шумит,
Судно весело бежит
Мимо острова Буяна,
В царство славного Салтана –
И желанная страна
Вот уж издали видна;
Вот на берег вышли гости;
Царь Салтан зовёт их в гости,
И за ними во дворец
Полетел наш удалец.
Видит: весь сияя в злате,
Царь Салтан сидит в палате
На престоле и в венце,
С грустной думой на лице.

А ткачиха с Бабарихой
Да с кривою поварихой
Около царя сидят,
Злыми жабами глядят.
Царь Салтан гостей сажает
За свой стол и вопрошает:
«Ой вы, гости-господа,
Долго ль ездили? куда?
Ладно ль за морем иль худо?
И какое в свете чудо?»
Корабельщики в ответ:
«Мы объехали весь свет;
За морем житьё не худо;
В свете ж вот какое чудо:

Остров на море лежит,
Град на острове стоит
С златоглавыми церквами,
С теремами да садами;
Ель растёт перед дворцом,
А под ней хрустальный дом;
Белка там живёт ручная,
Да затейница какая!
Белка песенки поёт
Да орешки всё грызёт,
А орешки не простые,
Всё скорлупки золотые,
Ядра – чистый изумруд;
Слуги белку стерегут,
Служат ей прислугой разной –
И приставлен дьяк приказный[4]
Строгий счёт орехам весть;
Отдаёт ей войско честь;
Из скорлупок льют монету
Да пускают в ход по свету;
Девки сыплют изумруд
В кладовые, да под спуд[5];
Все в том острове богаты,
Изоб нет, везде палаты;
А сидит в нём князь Гвидон;
Он прислал тебе поклон».
Царь Салтан дивится чуду.
«Если только жив я буду,
Чудный остров навещу,
У Гвидона погощу».

А ткачиха с поварихой,
С сватьей бабой Бабарихой
Не хотят его пустить
Чудный остров навестить.
Усмехнувшись исподтиха,
Говорит царю ткачиха:
«Что тут дивного? Ну, вот!
Белка камушки грызёт,
Мечет золото и в груды
Загребает изумруды;
Этим нас не удивишь,
Правду ль, нет ли говоришь.
В свете есть иное диво:
Море вздуется бурливо,
Закипит, подымет вой,
Хлынет на берег пустой,
Разольётся в шумном беге,
И очутятся на бреге,
В чешуе, как жар горя,
Тридцать три богатыря,
Все красавцы удалые,
Великаны молодые,
Все равны, как на подбор,
С ними дядька Черномор.
Это диво, так уж диво,
Можно молвить справедливо!»

Гости умные молчат,
Спорить с нею не хотят.
Диву царь Салтан дивится,
А Гвидон-то злится, злится…
Зажужжал он и как раз
Тётке сел на левый глаз,
И ткачиха побледнела:
«Ай!» – и тут же окривела;
Все кричат: «Лови, лови,
Да дави её, дави…
Вот ужо! постой немножко,
Погоди…» А князь в окошко,
Да спокойно в свой удел
Через море полетел.

Князь у синя моря ходит,
С синя моря глаз не сводит;
Глядь – поверх текучих вод
Лебедь белая плывёт.
«Здравствуй, князь ты мой прекрасный!
Что ты тих, как день ненастный?
Опечалился чему?» –
Говорит она ему.
Князь Гвидон ей отвечает:
«Грусть-тоска меня съедает –
Диво б дивное хотел
Перенесть я в мой удел».
«А какое ж это диво?»
«Где-то вздуется бурливо
Окиян, подымет вой,
Хлынет на берег пустой,
Расплеснётся в шумном беге,
И очутятся на бреге,
В чешуе, как жар горя,
Тридцать три богатыря,
Все красавцы молодые,
Великаны удалые,
Все равны, как на подбор,
С ними дядька Черномор».
Князю лебедь отвечает:
«Вот что, князь, тебя смущает?
Не тужи, душа моя,
Это чудо знаю я.
Эти витязи морские
Мне ведь братья все родные.
Не печалься же, ступай,
В гости братцев поджидай».

Князь пошёл, забывши горе,
Сел на башню, и на море
Стал глядеть он; море вдруг
Всколыхалося вокруг,
Расплескалось в шумном беге
И оставило на бреге
Тридцать три богатыря;
В чешуе, как жар горя,
Идут витязи четами,
И, блистая сединами,
Дядька впереди идёт
И ко граду их ведёт.
С башни князь Гвидон сбегает,
Дорогих гостей встречает;
Второпях народ бежит;
Дядька князю говорит:
«Лебедь нас к тебе послала
И наказом наказала
Славный город твой хранить
И дозором обходить.
Мы отныне ежеденно
Вместе будем непременно
У высоких стен твоих
Выходить из вод морских,
Так увидимся мы вскоре,
А теперь пора нам в море;
Тяжек воздух нам земли».
Все потом домой ушли.

Ветер по морю гуляет
И кораблик подгоняет;
Он бежит себе в волнах
На поднятых парусах
Мимо острова крутого,
Мимо города большого;
Пушки с пристани палят,
Кораблю пристать велят.
Пристают к заставе гости.
Князь Гвидон зовёт их в гости.
Их и кормит и поит
И ответ держать велит:
«Чем вы, гости, торг ведёте?
И куда теперь плывёте?»
Корабельщики в ответ:
«Мы объехали весь свет;
Торговали мы булатом[6],
Чистым серебром и златом,
И теперь нам вышел срок;
А лежит нам путь далёк,
Мимо острова Буяна,
В царство славного Салтана».
Говорит им князь тогда:
«Добрый путь вам, господа,
По морю по Окияну
К славному царю Салтану.
Да скажите ж: князь Гвидон
Шлёт-де свой царю поклон».

Гости князю поклонились,
Вышли вон и в путь пустились.
К морю князь, а лебедь там
Уж гуляет по волнам.
Князь опять: душа-де просит…
Так и тянет и уносит…
И опять она его
Вмиг обрызгала всего.
Тут он очень уменьшился,
Шмелем князь оборотился,
Полетел и зажужжал;
Судно на море догнал,
Потихоньку опустился
На корму – и в щель забился.

Ветер весело шумит,
Судно весело бежит
Мимо острова Буяна,
В царство славного Салтана,
И желанная страна
Вот уж издали видна.
Вот на берег вышли гости.
Царь Салтан зовёт их в гости,
И за ними во дворец
Полетел наш удалец.
Видит, весь сияя в злате,
Царь Салтан сидит в палате
На престоле и в венце,
С грустной думой на лице.

А ткачиха с поварихой,
С сватьей бабой Бабарихой
Около царя сидят –
Четырьмя все три глядят.
Царь Салтан гостей сажает
За свой стол и вопрошает:
«Ой вы, гости-господа,
Долго ль ездили? куда?
Ладно ль за морем иль худо?
И какое в свете чудо?»
Корабельщики в ответ:
«Мы объехали весь свет;
За морем житьё не худо;
В свете ж вот какое чудо:
Остров на море лежит,
Град на острове стоит,
Каждый день идёт там диво:
Море вздуется бурливо,
Закипит, подымет вой,
Хлынет на берег пустой,
Расплеснётся в скором беге –
И останутся на бреге
Тридцать три богатыря,
В чешуе златой горя,
Все красавцы молодые,
Великаны удалые,
Все равны, как на подбор;
Старый дядька Черномор
С ними из моря выходит
И попарно их выводит,
Чтобы остров тот хранить
И дозором обходить –
И той стражи нет надёжней,
Ни храбрее, ни прилежней.
А сидит там князь Гвидон;
Он прислал тебе поклон».
Царь Салтан дивится чуду.
«Коли жив я только буду,
Чудный остров навещу
И у князя погощу».
Повариха и ткачиха
Ни гугу – но Бабариха,
Усмехнувшись, говорит:
«Кто нас этим удивит?
Люди из моря выходят
И себе дозором бродят!
Правду ль бают или лгут,
Дива я не вижу тут.
В свете есть такие ль дива?
Вот идёт молва правдива:
За морем царевна есть,
Что не можно глаз отвесть:
Днём свет божий затмевает,
Ночью землю освещает,
Месяц под косой блестит,
А во лбу звезда горит.
А сама-то величава,
Выступает, будто пава;
А как речь-то говорит,
Словно реченька журчит.
Молвить можно справедливо,
Это диво, так уж диво».
Гости умные молчат:
Спорить с бабой не хотят.
Чуду царь Салтан дивится –
А царевич хоть и злится,
Но жалеет он очей
Старой бабушки своей:
Он над ней жужжит, кружится,
Прямо на нос к ней садится,
Нос ужалил богатырь:
На носу вскочил волдырь.
И опять пошла тревога:
«Помогите, ради бога!
Караул! лови, лови,
Да дави его, дави…
Вот ужо! пожди немножко,
Погоди!..» А шмель в окошко,
Да спокойно в свой удел
Через море полетел.

Князь у синя моря ходит,
С синя моря глаз не сводит;
Глядь – поверх текучих вод
Лебедь белая плывёт.
«Здравствуй, князь ты мой прекрасный!
Что ж ты тих, как день ненастный?
Опечалился чему?» –
Говорит она ему.
Князь Гвидон ей отвечает:
«Грусть-тоска меня съедает:
Люди женятся; гляжу,
Не женат лишь я хожу».
«А кого же на примете
Ты имеешь?» – «Да на свете,
Говорят, царевна есть,
Что не можно глаз отвесть.
Днём свет божий затмевает,
Ночью землю освещает –
Месяц под косой блестит,
А во лбу звезда горит.
А сама-то величава,
Выступает, будто пава;
Сладку речь-то говорит,
Будто реченька журчит.
Только, полно, правда ль это?»
Князь со страхом ждёт ответа.
Лебедь белая молчит
И, подумав, говорит:
«Да! такая есть девица.
Но жена не рукавица:
С белой ручки не стряхнёшь
Да за пояс не заткнёшь.
Услужу тебе советом –
Слушай: обо всём об этом
Пораздумай ты путём,
Не раскаяться б потом».
Князь пред нею стал божиться,
Что пора ему жениться,
Что об этом обо всём
Передумал он путём;
Что готов душою страстной
За царевною прекрасной
Он пешком идти отсель
Хоть за тридевять земель.
Лебедь тут, вздохнув глубоко,
Молвила: «Зачем далёко?
Знай, близка судьба твоя,
Ведь царевна эта – я».
Тут она, взмахнув крылами,
Полетела над волнами,
И на берег с высоты
Опустилася в кусты,
Встрепенулась, отряхнулась
И царевной обернулась:

Месяц под косой блестит,
А во лбу звезда горит;
А сама-то величава,
Выступает, будто пава;
А как речь-то говорит,
Словно реченька журчит.
Князь царевну обнимает,
К белой груди прижимает
И ведёт её скорей
К милой матушке своей.
Князь ей в ноги, умоляя:
«Государыня родная!
Выбрал я жену себе,
Дочь послушную тебе.
Просим оба разрешенья,
Твоего благословенья:
Ты детей благослови
Жить в совете и любви».
Над главою их покорной
Мать с иконой чудотворной
Слёзы льёт и говорит:
«Бог вас, дети, наградит».
Князь не долго собирался,
На царевне обвенчался;
Стали жить да поживать,
Да приплода поджидать.

Ветер по морю гуляет
И кораблик подгоняет;
Он бежит себе в волнах
На раздутых парусах
Мимо острова крутого,
Мимо города большого;
Пушки с пристани палят,
Кораблю пристать велят.
Пристают к заставе гости.
Князь Гвидон зовёт их в гости,
Он их кормит и поит
И ответ держать велит:
«Чем вы, гости, торг ведёте
И куда теперь плывёте?»
Корабельщики в ответ:
«Мы объехали весь свет,
Торговали мы недаром
Неуказанным товаром;
А лежит нам путь далёк:
Восвояси на восток,
Мимо острова Буяна,
В царство славного Салтана».
Князь им вымолвил тогда:
«Добрый путь вам, господа,
По морю по Окияну
К славному царю Салтану;

Да напомните ему,
Государю своему:
К нам он в гости обещался,
А доселе не собрался –
Шлю ему я свой поклон».
Гости в путь, а князь Гвидон
Дома на сей раз остался
И с женою не расстался.

Ветер весело шумит,
Судно весело бежит
Мимо острова Буяна,
К царству славного Салтана,
И знакомая страна
Вот уж издали видна.
Вот на берег вышли гости.
Царь Салтан зовёт их в гости,
Гости видят: во дворце
Царь сидит в своём венце.
А ткачиха с поварихой,
С сватьей бабой Бабарихой
Около царя сидят,
Четырьмя все три глядят.
Царь Салтан гостей сажает
За свой стол и вопрошает:
«Ой вы, гости-господа,
Долго ль ездили? куда?
Ладно ль за морем иль худо?
И какое в свете чудо?»
Корабельщики в ответ:
«Мы объехали весь свет;
За морем житьё не худо,
В свете ж вот какое чудо:
Остров на море лежит,
Град на острове стоит,
С златоглавыми церквами,
С теремами и садами;
Ель растёт перед дворцом,
А под ней хрустальный дом;
Белка в нём живёт ручная,
Да чудесница какая!
Белка песенки поёт
Да орешки всё грызёт;
А орешки не простые,
Скорлупы-то золотые,
Ядра – чистый изумруд;
Белку холят, берегут.
Там ещё другое диво:
Море вздуется бурливо,
Закипит, подымет вой,
Хлынет на берег пустой,
Расплеснётся в скором беге,
И очутятся на бреге,
В чешуе, как жар горя,
Тридцать три богатыря,
Все красавцы удалые,
Великаны молодые,
Все равны, как на подбор –
С ними дядька Черномор.
И той стражи нет надёжней,
Ни храбрее, ни прилежней.
А у князя жёнка есть,
Что не можно глаз отвесть:
Днём свет божий затмевает,
Ночью землю освещает;
Месяц под косой блестит,
А во лбу звезда горит.
Князь Гвидон тот город правит,
Всяк его усердно славит;
Он прислал тебе поклон,
Да тебе пеняет он:
К нам-де в гости обещался,
А доселе не собрался».

Тут уж царь не утерпел,
Снарядить он флот велел.
А ткачиха с поварихой,
С сватьей бабой Бабарихой
Не хотят царя пустить
Чудный остров навестить.
Но Салтан им не внимает
И как раз их унимает:
«Что я? царь или дитя? –
Говорит он не шутя. –
Нынче ж еду!» – Тут он топнул,
Вышел вон и дверью хлопнул.

Под окном Гвидон сидит,
Молча на море глядит:
Не шумит оно, не хлещет,
Лишь едва-едва трепещет.
И в лазоревой дали
Показались корабли:
По равнинам Окияна
Едет флот царя Салтана.
Князь Гвидон тогда вскочил,
Громогласно возопил:
«Матушка моя родная!
Ты, княгиня молодая!
Посмотрите вы туда:
Едет батюшка сюда».
Флот уж к острову подходит.
Князь Гвидон трубу наводит:
Царь на палубе стоит
И в трубу на них глядит;
С ним ткачиха с поварихой,
С сватьей бабой Бабарихой;
Удивляются оне
Незнакомой стороне.
Разом пушки запалили;
В колокольнях зазвонили;
К морю сам идёт Гвидон;
Там царя встречает он
С поварихой и ткачихой,
С сватьей бабой Бабарихой;
В город он повёл царя,
Ничего не говоря.

Все теперь идут в палаты:
У ворот блистают латы,
И стоят в глазах царя
Тридцать три богатыря,
Все красавцы молодые,
Великаны удалые,
Все равны, как на подбор,
С ними дядька Черномор.
Царь ступил на двор широкий:
Там под ёлкою высокой
Белка песенку поёт,
Золотой орех грызёт,
Изумрудец вынимает
И в мешочек опускает;
И засеян двор большой
Золотою скорлупой.
Гости дале – торопливо
Смотрят – что ж? Княгиня – диво:
Под косой луна блестит,
А во лбу звезда горит;
А сама-то величава,
Выступает, будто пава,
И свекровь свою ведёт.
Царь глядит – и узнаёт…
В нём взыграло ретивое[7]!
«Что я вижу? что такое?
Как?» – и дух в нём занялся…
Царь слезами залился,
Обнимает он царицу,
И сынка, и молодицу,
И садятся все за стол;
И весёлый пир пошёл.

А ткачиха с поварихой,
С сватьей бабой Бабарихой
Разбежались по углам;
Их нашли насилу там.
Тут во всём они признались,
Повинились, разрыдались;
Царь для радости такой
Отпустил всех трёх домой.

День прошёл – царя Салтана
Уложили спать вполпьяна.
Я там был; мёд, пиво пил –
И усы лишь обмочил.

“Сказки” Александр Пушкин, Сказка о царе Салтане

Ветер по морю гуляет И кораблик подгоняет; Он бежит себе в волнах На поднятых парусах Мимо острова крутого, Мимо города большого; Пушки с пристани палят, Кораблю пристать велят. Пристают к заставе гости; Князь Гвидон зовет их в гости, Их и кормит и поит И ответ держать велит: “Чем вы, гости, торг ведете И куда теперь плывете?” Корабельщики в ответ: “Мы объехали весь свет Торговали мы конями, Всё донскими жеребцами, А теперь нам вышел срок – И лежит нам путь далек: Мимо острова Буяна, В царство славного Салтана. ..” Говорит им князь тогда: “Добрый путь вам, господа, По морю по окияну К славному царю Салтану; Да скажите: князь Гвидон Шлет царю-де свой поклон”. Гости князю поклонились, Вышли вон и в путь пустились. К морю князь – а лебедь там Уж гуляет по волнам. Молит князь: душа-де просит, Так и тянет и уносит… Вот опять она его Вмиг обрызгала всего: В муху князь оборотился, Полетел и опустился Между моря и небес На корабль – и в щель залез.

Ветер весело шумит, Судно весело бежит Мимо острова Буяна, В царство славного Салтана – И желанная страна Вот уж издали видна; Вот на берег вышли гости; Царь Салтан зовет их в гости, И за ними во дворец Полетел наш удалец. Видит: весь сияя в злате, Царь Салтан сидит в палате На престоле и в венце, С грустной думой на лице. А ткачиха с Бабарихой Да с кривою поварихой Около царя сидят, Злыми жабами глядят. Царь Салтан гостей сажает За свой стол и вопрошает: “Ой вы, гости-господа, Долго ль ездили? куда? Ладно ль за морем, иль худо, И какое в свете чудо?” Корабельщики в ответ: “Мы объехали весь свет; За морем житье нехудо; В свете ж вот какое чудо: Остров на море лежит, Град на острове стоит. С златоглавыми церквами, С теремами да садами; Ель растет перед дворцом, А под ней хрустальный дом; Белка там живет ручная, Да затейница какая! Белка песенки поет, Да орешки всё грызет, А орешки не простые, Всё скорлупки золотые, Ядра – чистый изумруд; Слуги белку стерегут, Служат ей прислугой разной – И приставлен дьяк приказный Строгий счет орехам весть; Отдает ей войско честь; Из скорлупок льют монету, Да пускают в ход по свету; Девки сыплют изумруд В кладовые, да подспуд; Все в том острове богаты, Изоб нет, везде палаты; А сидит в нем князь Гвидон; Он прислал тебе поклон”.La ardilla canta canciones, Sí, roe todas las nueces, Y las nueces no son simples, Todas las cáscaras son doradas, Los granos son pura esmeralda; Los criados cuidan a la ardilla, la sirven como criada de diferentes maneras – Y el secretario es designado por el secretario. Una descripción estricta de las nueces es un mensaje; El ejército le da honor; Se vierte una moneda de las conchas, sí, se ponen en movimiento alrededor del mundo; Las muchachas vierten la esmeralda en los almacenes, pero latente; Todos en esa isla son ricos, Isob no, hay guardias en todas partes; Y el príncipe Guidon está sentado en él; Te envió un arco “. Царь Салтан дивится чуду. “Если только жив я буду, Чудный остров навещу, У Гвидона погощу”. А ткачиха с поварихой, С сватьей бабой Бабарихой, Не хотят его пустить Чудный остров навестить. Усмехнувшись исподтиха, Говорит царю ткачиха: “Что тут дивного? ну, вот! Белка камушки грызет, Мечет золото и в груды Загребает изумруды; Этим нас не удивишь, Правду ль, нет ли говоришь. В свете есть иное диво: Море вздуется бурливо, Закипит, подымет вой, Хлынет на берег пустой, Разольется в шумном беге, И очутятся на бреге, В чешуе, как жар горя, Тридцать три богатыря, Все красавцы удалые, Великаны молодые, Все равны, как на подбор, С ними дядька Черномор, Это диво, так уж диво, Можно молвить справедливо!” Гости умные молчат, Спорить с нею не хотят. Диву царь Салтан дивится, А Гвидон-то злится, злится…. Зажужжал он и как раз Тетке сел на левый глаз, И ткачиха побледнела: “Ай!” и тут же окривела; Все кричат: “Лови, лови, Да дави ее, дави. … Вот ужо! постой немножко, Погоди….” А князь в окошко, Да спокойно в свой удел Через море прилетел. Князь у синя моря ходит, С синя моря глаз не сводит; Глядь – поверх текучих вод Лебедь белая плывет. “Здравствуй, князь ты мой прекрасный! Что ты тих, как день ненастный! Опечалился чему?” – Говорит она ему. Князь Гвидон ей отвечает: “Грусть-тоска меня съедает – Диво б дивное хотел Перенесть я в мой удел”. – “А какое ж это диво?” – “Где-то вздуется бурливо Окиян, подымет вой, Хлынет на берег пустой, Расплеснется в шумном беге, И очутятся на бреге, В чешуе, как жар горя, Тридцать три богатыря, Все красавцы молодые, Великаны удалые, Все равны, как на подбор, С ними дядька Черномор”. Князю лебедь отвечает: “Вот что, князь, тебя смущает? Не тужи, душа моя, Это чудо знаю я. Эти витязи морские Мне ведь братья все родные. Не печалься же, ступай, В гости братцев поджидай”. Князь пошел, забывши горе, Сел на башню, и на море Стал глядеть он; море вдруг Всколыхалося вокруг, Расплескалось в шумном беге И оставило на бреге Тридцать три богатыря; В чешуе, как жар горя, Идут витязи четами, И блистая сединами Дядька впереди идeт И ко граду их ведет. С башни князь Гвидон сбегает, Дорогих гостей встречает; Второпях народ бежит; Дядька князю говорит: “Лебедь нас к тебе послала И наказом наказала Славный город твой хранить И дозором обходить. Мы отныне ежеденно Вместе будем непременно У высоких стен твоих Выходить из вод морских, Так увидимся мы вскоре, А теперь пора нам в море; Тяжек воздух нам земли”. Все потом домой ушли.

Сказка о царе Cалтане А.С.Пушкина на немецком языке

Сказка о царе Салтане, о сыне его славном и могучем богатыре князе Гвидоне Салтановиче и о прекрасной царевне Лебеди

Три девицы под окном
Пряли поздно вечерком.
«Кабы я была царица, —
Говорит одна девица, —
То на весь крещеный мир
Приготовила б я пир».
«Кабы я была царица, —
Говорит ее сестрица, —
То на весь бы мир одна
Наткала я полотна».
«Кабы я была царица, —
Третья молвила сестрица, —
Я б для батюшки-царя
Родила богатыря».
Только вымолвить успела,
Дверь тихонько заскрипела,
И в светлицу входит царь,
Стороны той государь.
Во всё время разговора
Он стоял позадь забора;
Речь последней по всему
Полюбилася ему.
«Здравствуй, красная девица, —
Говорит он, — будь царица
И роди богатыря
Мне к исходу сентября.
Вы ж, голубушки-сестрицы,
Выбирайтесь из светлицы,
Поезжайте вслед за мной,
Вслед за мной и за сестрой:
Будь одна из вас ткачиха,
А другая повариха».
В сени вышел царь-отец.
Все пустились во дворец.
Царь недолго собирался:
В тот же вечер обвенчался.
Царь Салтан за пир честной
Сел с царицей молодой;
А потом честные гости
На кровать слоновой кости
Положили молодых
И оставили одних.
В кухне злится повариха,
Плачет у станка ткачиха,
И завидуют оне
Государевой жене.
А царица молодая,
Дела вдаль не отлагая,
С первой ночи понесла.
В те поры война была.
Царь Салтан, с женой простяся,
На добра-коня садяся,
Ей наказывал себя
Поберечь, его любя.
Между тем, как он далёко
Бьется долго и жестоко,
Наступает срок родин;
Сына бог им дал в аршин,
И царица над ребенком
Как орлица над орленком;
Шлет с письмом она гонца,
Чтоб обрадовать отца.
А ткачиха с поварихой,
Со сватьей бабой Бабарихой,
Извести ее хотят,
Перенять гонца велят;
Сами шлют гонца другого
Вот с чем от слова до слова:
«Родила царица в ночь
Не то сына, не то дочь;
Не мышонка, не лягушку,
А неведому зверюшку».
Как услышал царь-отец,
Что донес ему гонец,
В гневе начал он чудесить
И гонца хотел повесить;
Но, смягчившись на сей раз,
Дал гонцу такой приказ:
«Ждать царева возвращенья
Для законного решенья».
Едет с грамотой гонец,
И приехал наконец.
А ткачиха с поварихой,
Со сватьей бабой Бабарихой,
Обобрать его велят;
Допьяна гонца поят
И в суму его пустую
Суют грамоту другую —
И привез гонец хмельной
В тот же день приказ такой:
«Царь велит своим боярам,
Времени не тратя даром,
И царицу и приплод
Тайно бросить в бездну вод».
Делать нечего: бояре,
Потужив о государе
И царице молодой,
В спальню к ней пришли толпой.
Объявили царску волю —
Ей и сыну злую долю,
Прочитали вслух указ,
И царицу в тот же час
В бочку с сыном посадили,
Засмолили, покатили
И пустили в Окиян —
Так велел-де царь Салтан.
В синем небе звезды блещут,
В синем море волны хлещут;
Туча по небу идет,
Бочка по морю плывет.
Словно горькая вдовица,
Плачет, бьется в ней царица;
И растет ребенок там
Не по дням, а по часам.
День прошел, царица вопит…
А дитя волну торопит:
«Ты, волна моя, волна!
Ты гульлива и вольна;
Плещешь ты, куда захочешь,
Ты морские камни точишь,
Топишь берег ты земли,
Подымаешь корабли —
Не губи ты нашу душу:
Выплесни ты нас на сушу!»
И послушалась волна:
Тут же на берег она
Бочку вынесла легонько
И отхлынула тихонько.
Мать с младенцем спасена;
Землю чувствует она.
Но из бочки кто их вынет?
Бог неужто их покинет?
Сын на ножки поднялся,
В дно головкой уперся,
Понатужился немножко:
«Как бы здесь на двор окошко
Нам проделать?» — молвил он,
Вышиб дно и вышел вон.
Мать и сын теперь на воле;
Видят холм в широком поле,
Море синее кругом,
Дуб зеленый над холмом.
Сын подумал: добрый ужин
Был бы нам, однако, нужен.
Ломит он у дуба сук
И в тугой сгибает лук,
Со креста шнурок шелковый
Натянул на лук дубовый,
Тонку тросточку сломил,
Стрелкой легкой завострил
И пошел на край долины
У моря искать дичины.
К морю лишь подходит он,
Вот и слышит будто стон…
Видно на море не тихо;
Смотрит — видит дело лихо:
Бьется лебедь средь зыбей,
Коршун носится над ней;
Та бедняжка так и плещет,
Воду вкруг мутит и хлещет…
Тот уж когти распустил,
Клюв кровавый навострил…
Но как раз стрела запела,
В шею коршуна задела —
Коршун в море кровь пролил,
Лук царевич опустил;
Смотрит: коршун в море тонет
И не птичьим криком стонет,
Лебедь около плывет,
Злого коршуна клюет,
Гибель близкую торопит,
Бьет крылом и в море топит —
И царевичу потом
Молвит русским языком:
«Ты, царевич, мой спаситель,
Мой могучий избавитель,
Не тужи, что за меня
Есть не будешь ты три дня,
Что стрела пропала в море;
Это горе — всё не горе.
Отплачу тебе добром,
Сослужу тебе потом:
Ты не лебедь ведь избавил,
Девицу в живых оставил;
Ты не коршуна убил,
Чародея подстрелил.
Ввек тебя я не забуду:
Ты найдешь меня повсюду,
А теперь ты воротись,
Не горюй и спать ложись».
Улетела лебедь-птица,
А царевич и царица,
Целый день проведши так,
Лечь решились натощак.
Вот открыл царевич очи;
Отрясая грезы ночи
И дивясь, перед собой
Видит город он большой,
Стены с частыми зубцами,
И за белыми стенами
Блещут маковки церквей
И святых монастырей.
Он скорей царицу будит;
Та как ахнет!.. «То ли будет? —
Говорит он, — вижу я:
Лебедь тешится моя».
Мать и сын идут ко граду.
Лишь ступили за ограду,
Оглушительный трезвон
Поднялся со всех сторон:
К ним народ навстречу валит,
Хор церковный бога хвалит;
В колымагах золотых
Пышный двор встречает их;
Все их громко величают
И царевича венчают
Княжей шапкой, и главой
Возглашают над собой;
И среди своей столицы,
С разрешения царицы,
В тот же день стал княжить он
И нарекся: князь Гвидон.
Ветер на море гуляет
И кораблик подгоняет;
Он бежит себе в волнах
На раздутых парусах.
Корабельщики дивятся,
На кораблике толпятся,
На знакомом острову
Чудо видят наяву:
Город новый златоглавый,
Пристань с крепкою заставой;
Пушки с пристани палят,
Кораблю пристать велят.
Пристают к заставе гости;
Князь Гвидон зовет их в гости,
Их он кормит и поит
И ответ держать велит:
«Чем вы, гости, торг ведете
И куда теперь плывете?»
Корабельщики в ответ:
«Мы объехали весь свет,
Торговали соболями,
Чернобурыми лисами;
А теперь нам вышел срок,
Едем прямо на восток,
Мимо острова Буяна,
В царство славного Салтана…»
Князь им вымолвил тогда:
«Добрый путь вам, господа,
По морю по Окияну
К славному царю Салтану;
От меня ему поклон».
Гости в путь, а князь Гвидон
С берега душой печальной
Провожает бег их дальный;
Глядь — поверх текучих вод
Лебедь белая плывет.
«Здравствуй, князь ты мой прекрасный!
Что ты тих, как день ненастный?
Опечалился чему?» —
Говорит она ему.
Князь печально отвечает:
«Грусть-тоска меня съедает,
Одолела молодца:
Видеть я б хотел отца».
Лебедь князю: «Вот в чем горе!
Ну, послушай: хочешь в море
Полететь за кораблем?
Будь же, князь, ты комаром».
И крылами замахала,
Воду с шумом расплескала
И обрызгала его
С головы до ног всего.
Тут он в точку уменьшился,
Комаром оборотился,
Полетел и запищал,
Судно на море догнал,
Потихоньку опустился
На корабль — и в щель забился.
Ветер весело шумит,
Судно весело бежит
Мимо острова Буяна,
К царству славного Салтана,
И желанная страна
Вот уж издали видна.
Вот на берег вышли гости;
Царь Салтан зовет их в гости,
И за ними во дворец
Полетел наш удалец.
Видит: весь сияя в злате,
Царь Салтан сидит в палате
На престоле и в венце
С грустной думой на лице;
А ткачиха с поварихой,
Со сватьей бабой Бабарихой,
Около царя сидят
И в глаза ему глядят.
Царь Салтан гостей сажает
За свой стол и вопрошает:
«Ой вы, гости-господа,
Долго ль ездили? куда?
Ладно ль за морем, иль худо?
И какое в свете чудо?»
Корабельщики в ответ:
«Мы объехали весь свет;
За морем житье не худо,
В свете ж вот какое чудо:
В море остров был крутой,
Не привальный, не жилой;
Он лежал пустой равниной;
Рос на нем дубок единый;
А теперь стоит на нем
Новый город со дворцом,
С златоглавыми церквами,
С теремами и садами,
А сидит в нем князь Гвидон;
Он прислал тебе поклон».
Царь Салтан дивится чуду;
Молвит он: «Коль жив я буду,
Чудный остров навещу,
У Гвидона погощу».
А ткачиха с поварихой,
С сватьей бабой Бабарихой,
Не хотят его пустить
Чудный остров навестить.
«Уж диковинка, ну право, —
Подмигнув другим лукаво,
Повариха говорит, —
Город у моря стоит!
Знайте, вот что не безделка:
Ель в лесу, под елью белка,
Белка песенки поет
И орешки всё грызет,
А орешки не простые,
Всё скорлупки золотые,
Ядра — чистый изумруд;
Вот что чудом-то зовут».
Чуду царь Салтан дивится,
А комар-то злится, злится-
И впился комар как раз
Тетке прямо в правый глаз.
Повариха побледнела,
Обмерла и окривела.
Слуги, сватья и сестра
С криком ловят комара.
«Распроклятая ты мошка!
Мы тебя!..» А он в окошко,
Да спокойно в свой удел
Через море полетел.
Снова князь у моря ходит,
С синя моря глаз не сводит;
Глядь — поверх текучих вод
Лебедь белая плывет.
«Здравствуй, князь ты мой прекрасный!
Что ж ты тих, как день ненастный?
Опечалился чему?« —
Говорит она ему.
Князь Гвидон ей отвечает:
«Грусть-тоска меня съедает;
Чудо чудное завесть
Мне б хотелось. Где-то есть
Ель в лесу, под елью белка;
Диво, право, не безделка-
Белка песенки поет,
Да орешки всё грызет,
А орешки не простые,
Всё скорлупки золотые,
Ядра — чистый изумруд;
Но, быть может, люди врут».
Князю лебедь отвечает:
«Свет о белке правду бает;
Это чудо знаю я;
Полно, князь, душа моя,
Не печалься; рада службу
Оказать тебе я в дружбу».
С ободренною душой
Князь пошел себе домой;
Лишь ступил на двор широкий —
Что ж под елкою высокой,
Видит, белочка при всех
Золотой грызет орех,
Изумрудец вынимает,
А скорлупку собирает,
Кучки равные кладет
И с присвисточкой поет
При честном при всем народе:
Во саду ли, в огороде.
Изумился князь Гвидон.
«Ну, спасибо, — молвил он, —
Ай да лебедь — дай ей боже,
Что и мне, веселье то же».
Князь для белочки потом
Выстроил хрустальный дом,
Караул к нему приставил
И притом дьяка заставил
Строгий счет орехам весть.
Князю прибыль, белке честь.
Ветер по морю гуляет
И кораблик подгоняет;
Он бежит себе в волнах
На поднятых парусах
Мимо острова крутого,
Мимо города большого:
Пушки с пристани палят,
Кораблю пристать велят.
Пристают к заставе гости;
Князь Гвидон зовет их в гости,
Их и кормит и поит
И ответ держать велит:
«Чем вы, гости, торг ведете
И куда теперь плывете?»
Корабельщики в ответ:
«Мы объехали весь свет,
Торговали мы конями,
Всё донскими жеребцами,
А теперь нам вышел срок-
И лежит нам путь далек:
Мимо острова Буяна,
В царство славного Салтана…»
Говорит им князь тогда:
«Добрый путь вам, господа,
По морю по Окияну
К славному царю Салтану;
Да скажите: князь Гвидон
Шлет царю-де свой поклон».
Гости князю поклонились,
Вышли вон и в путь пустились.
К морю князь — а лебедь там
Уж гуляет по волнам.
Молит князь: душа-де просит,
Так и тянет и уносит…
Вот опять она его
Вмиг обрызгала всего:
В муху князь оборотился,
Полетел и опустился
Между моря и небес
На корабль — и в щель залез.
Ветер весело шумит,
Судно весело бежит
Мимо острова Буяна,
В царство славного Салтана-
И желанная страна
Вот уж издали видна;
Вот на берег вышли гости;
Царь Салтан зовет их в гости,
И за ними во дворец
Полетел наш удалец.
Видит: весь сияя в злате,
Царь Салтан сидит в палате
На престоле и в венце,
С грустной думой на лице.
А ткачиха с Бабарихой
Да с кривою поварихой
Около царя сидят,
Злыми жабами глядят.
Царь Салтан гостей сажает
За свой стол и вопрошает:
«Ой вы, гости-господа,
Долго ль ездили? куда?
Ладно ль за морем, иль худо,
И какое в свете чудо?»
Корабельщики в ответ:
«Мы объехали весь свет;
За морем житье не худо;
В свете ж вот какое чудо:
Остров на море лежит,
Град на острове стоит
С златоглавыми церквами,
С теремами да садами;
Ель растет перед дворцом,
А под ней хрустальный дом;
Белка там живет ручная,
Да затейница какая!
Белка песенки поет,
Да орешки всё грызет,
А орешки не простые,
Всё скорлупки золотые,
Ядра — чистый изумруд;
Слуги белку стерегут,
Служат ей прислугой разной-
И приставлен дьяк приказный
Строгий счет орехам весть;
Отдает ей войско честь;
Из скорлупок льют монету,
Да пускают в ход по свету;
Девки сыплют изумруд
В кладовые, да под спуд;
Все в том острове богаты,
Изоб нет, везде палаты;
А сидит в нем князь Гвидон;
Он прислал тебе поклон».
Царь Салтан дивится чуду.
«Если только жив я буду,
Чудный остров навещу,
У Гвидона погощу».
А ткачиха с поварихой,
С сватьей бабой Бабарихой,
Не хотят его пустить
Чудный остров навестить.
Усмехнувшись исподтиха,
Говорит царю ткачиха:
«Что тут дивного? ну, вот!
Белка камушки грызет,
Мечет золото и в груды
Загребает изумруды;
Этим нас не удивишь,
Правду ль, нет ли говоришь.
В свете есть иное диво:
Море вздуется бурливо,
Закипит, подымет вой,
Хлынет на берег пустой,
Разольется в шумном беге,
И очутятся на бреге,
В чешуе, как жар горя,
Тридцать три богатыря,
Все красавцы удалые,
Великаны молодые,
Все равны, как на подбор,
С ними дядька Черномор.
Это диво, так уж диво,
Можно молвить справедливо!»
Гости умные молчат,
Спорить с нею не хотят.
Диву царь Салтан дивится,
А Гвидон-то злится, злится…
Зажужжал он и как раз
Тетке сел на левый глаз,
И ткачиха побледнела:
«Ай!» и тут же окривела;
Все кричат: «Лови, лови,
Да дави ее, дави…
Вот ужо! постой немножко,
Погоди…» А князь в окошко,
Да спокойно в свой удел
Через море прилетел.
Князь у синя моря ходит,
С синя моря глаз не сводит;
Глядь — поверх текучих вод
Лебедь белая плывет.
«Здравствуй, князь ты мой прекрасный!
Что ты тих, как день ненастный?
Опечалился чему?» —
Говорит она ему.
Князь Гвидон ей отвечает:
«Грусть-тоска меня съедает-
Диво б дивное хотел
Перенесть я в мой удел».
«А какое ж это диво?»
— Где-то вздуется бурливо
Окиян, подымет вой,
Хлынет на берег пустой,
Расплеснется в шумном беге,
И очутятся на бреге,
В чешуе, как жар горя,
Тридцать три богатыря,
Все красавцы молодые,
Великаны удалые,
Все равны, как на подбор,
С ними дядька Черномор.
Князю лебедь отвечает:
«Вот что, князь, тебя смущает?
Не тужи, душа моя,
Это чудо знаю я.
Эти витязи морские
Мне ведь братья все родные.
Не печалься же, ступай,
В гости братцев поджидай».
Князь пошел, забывши горе,
Сел на башню, и на море
Стал глядеть он; море вдруг
Всколыхалося вокруг,
Расплескалось в шумном беге
И оставило на бреге
Тридцать три богатыря;
В чешуе, как жар горя,
Идут витязи четами,
И, блистая сединами,
Дядька впереди идет
И ко граду их ведет.
С башни князь Гвидон сбегает,
Дорогих гостей встречает;
Второпях народ бежит;
Дядька князю говорит:
«Лебедь нас к тебе послала
И наказом наказала
Славный город твой хранить
И дозором обходить.
Мы отныне ежеденно
Вместе будем непременно
У высоких стен твоих
Выходить из вод морских,
Так увидимся мы вскоре,
А теперь пора нам в море;
Тяжек воздух нам земли».
Все потом домой ушли.
Ветер по морю гуляет
И кораблик подгоняет;
Он бежит себе в волнах
На поднятых парусах
Мимо острова крутого,
Мимо города большого;
Пушки с пристани палят,
Кораблю пристать велят.
Пристают к заставе гости.
Князь Гвидон зовет их в гости,
Их и кормит и поит
И ответ держать велит:
«Чем вы, гости, торг ведете?
И куда теперь плывете?»
Корабельщики в ответ:
«Мы объехали весь свет;
Торговали мы булатом,
Чистым серебром и златом,
И теперь нам вышел срок;
А лежит нам путь далек,
Мимо острова Буяна,
В царство славного Салтана».
Говорит им князь тогда:
«Добрый путь вам, господа,
По морю по Окияну
К славному царю Салтану.
Да скажите ж: князь Гвидон
Шлет-де свой царю поклон».
Гости князю поклонились,
Вышли вон и в путь пустились.
К морю князь, а лебедь там
Уж гуляет по волнам.
Князь опять: душа-де просит…
Так и тянет и уносит…
И опять она его
Вмиг обрызгала всего.
Тут он очень уменьшился,
Шмелем князь оборотился,
Полетел и зажужжал;
Судно на море догнал,
Потихоньку опустился
На корму — и в щель забился.
Ветер весело шумит,
Судно весело бежит
Мимо острова Буяна,
В царство славного Салтана,
И желанная страна
Вот уж издали видна.
Вот на берег вышли гости.
Царь Салтан зовет их в гости,
И за ними во дворец
Полетел наш удалец.
Видит, весь сияя в злате,
Царь Салтан сидит в палате
На престоле и в венце,
С грустной думой на лице.
А ткачиха с поварихой,
С сватьей бабой Бабарихой,
Около царя сидят-
Четырьмя все три глядят.
Царь Салтан гостей сажает
За свой стол и вопрошает:
«Ой вы, гости-господа,
Долго ль ездили? куда?
Ладно ль за морем иль худо?
И какое в свете чудо?»
Корабельщики в ответ:
«Мы объехали весь свет;
За морем житье не худо;
В свете ж вот какое чудо:
Остров на море лежит,
Град на острове стоит,
Каждый день идет там диво:
Море вздуется бурливо,
Закипит, подымет вой,
Хлынет на берег пустой,
Расплеснется в скором беге-
И останутся на бреге
Тридцать три богатыря,
В чешуе златой горя,
Все красавцы молодые,
Великаны удалые,
Все равны, как на подбор;
Старый дядька Черномор
С ними из моря выходит
И попарно их выводит,
Чтобы остров тот хранить
И дозором обходить —
И той стражи нет надежней,
Ни храбрее, ни прилежней.
А сидит там князь Гвидон;
Он прислал тебе поклон».
Царь Салтан дивится чуду.
«Коли жив я только буду,
Чудный остров навещу
И у князя погощу».
Повариха и ткачиха
Ни гугу — но Бабариха
Усмехнувшись говорит:
«Кто нас этим удивит?
Люди из моря выходят
И себе дозором бродят!
Правду ль бают, или лгут,
Дива я не вижу тут.
В свете есть такие ль дива?
Вот идет молва правдива:
За морем царевна есть,
Что не можно глаз отвесть:
Днем свет божий затмевает,
Ночью землю освещает,
Месяц под косой блестит,
А во лбу звезда горит.
А сама-то величава,
Выплывает, будто пава;
А как речь-то говорит,
Словно реченька журчит.
Молвить можно справедливо,
Это диво, так уж диво».
Гости умные молчат:
Спорить с бабой не хотят.
Чуду царь Салтан дивится —
А царевич хоть и злится,
Но жалеет он очей
Старой бабушки своей:
Он над ней жужжит, кружится —
Прямо на нос к ней садится,
Нос ужалил богатырь:
На носу вскочил волдырь.
И опять пошла тревога:
«Помогите, ради бога!
Караул! лови, лови,
Да дави его, дави…
Вот ужо! пожди немножко,
Погоди!..» А шмель в окошко,
Да спокойно в свой удел
Через море полетел.
Князь у синя моря ходит,
С синя моря глаз не сводит;
Глядь — поверх текучих вод
Лебедь белая плывет.
«Здравствуй, князь ты мой прекрасный!
Что ж ты тих, как день ненастный?
Опечалился чему?» —
Говорит она ему.
Князь Гвидон ей отвечает:
«Грусть-тоска меня съедает:
Люди женятся; гляжу,
Неженат лишь я хожу».
— А кого же на примете
Ты имеешь? — «Да на свете,
Говорят, царевна есть,
Что не можно глаз отвесть.
Днем свет божий затмевает,
Ночью землю освещает-
Месяц под косой блестит,
А во лбу звезда горит.
А сама-то величава,
Выступает, будто пава;
Сладку речь-то говорит,
Будто реченька журчит.
Только, полно, правда ль это?»
Князь со страхом ждет ответа.
Лебедь белая молчит
И, подумав, говорит:
«Да! такая есть девица.
Но жена не рукавица:
С белой ручки не стряхнешь,
Да за пояс не заткнешь.
Услужу тебе советом —
Слушай: обо всем об этом
Пораздумай ты путем,
Не раскаяться б потом».
Князь пред нею стал божиться,
Что пора ему жениться,
Что об этом обо всем
Передумал он путем;
Что готов душою страстной
За царевною прекрасной
Он пешком идти отсель
Хоть за тридевять земель.
Лебедь тут, вздохнув глубоко,
Молвила: «Зачем далёко?
Знай, близка судьба твоя,
Ведь царевна эта — я».
Тут она, взмахнув крылами,
Полетела над волнами
И на берег с высоты
Опустилася в кусты,
Встрепенулась, отряхнулась
И царевной обернулась:
Месяц под косой блестит,
А во лбу звезда горит;
А сама-то величава,
Выступает, будто пава;
А как речь-то говорит,
Словно реченька журчит.
Князь царевну обнимает,
К белой груди прижимает
И ведет ее скорей
К милой матушки своей.
Князь ей в ноги, умоляя:
«Государыня-родная!
Выбрал я жену себе,
Дочь послушную тебе,
Просим оба разрешенья,
Твоего благословенья:
Ты детей благослови
Жить в совете и любви».
Над главою их покорной
Мать с иконой чудотворной
Слезы льет и говорит:
«Бог вас, дети, наградит».
Князь не долго собирался,
На царевне обвенчался;
Стали жить да поживать,
Да приплода поджидать.
Ветер по морю гуляет
И кораблик подгоняет;
Он бежит себе в волнах
На раздутых парусах
Мимо острова крутого,
Мимо города большого;
Пушки с пристани палят,
Кораблю пристать велят.
Пристают к заставе гости.
Князь Гвидон зовет их в гости,
Он их кормит и поит
И ответ держать велит:
«Чем вы, гости, торг ведете
И куда теперь плывете?»
Корабельщики в ответ:
«Мы объехали весь свет,
Торговали мы недаром
Неуказанным товаром;
А лежит нам путь далек:
Восвояси на восток,
Мимо острова Буяна,
В царство славного Салтана».
Князь им вымолвил тогда:
«Добрый путь вам, господа,
По морю по Окияну
К славному дарю Салтану;
Да напомните ему,
Государю своему:
К нам он в гости обещался,
А доселе не собрался-
Шлю ему я свой поклон».
Гости в путь, а князь Гвидон
Дома на сей раз остался
И с женою не расстался.
Ветер весело шумит,
Судно весело бежит
Мимо острова Буяна
К царству славного Салтана,
И знакомая страна
Вот уж издали видна.
Вот на берег вышли гости.
Царь Салтан зовет их в гости.
Гости видят: во дворце
Царь сидит в своем венце,
А ткачиха с поварихой,
С сватьей бабой Бабарихой,
Около царя сидят,
Четырьмя все три глядят.
Царь Салтан гостей сажает
За свой стол и вопрошает:
«Ой вы, гости-господа,
Долго ль ездили? куда?
Ладно ль за морем, иль худо?
И какое в свете чудо?»
Корабельщики в ответ:
«Мы объехали весь свет;
За морем житье не худо,
В свете ж вот какое чудо:
Остров на море лежит,
Град на острове стоит,
С златоглавыми церквами,
С теремами и садами;
Ель растет перед дворцом,
А под ней хрустальный дом;
Белка в нем живет ручная,
Да чудесница какая!
Белка песенки поет
Да орешки всё грызет;
А орешки не простые,
Скорлупы-то золотые,
Ядра — чистый изумруд;
Белку холят, берегут.
Там еще другое диво:
Море вздуется бурливо,
Закипит, подымет вой,
Хлынет на берег пустой,
Расплеснется в скором беге,
И очутятся на бреге,
В чешуе, как жар горя,
Тридцать три богатыря,
Все красавцы удалые,
Великаны молодые,
Все равны, как на подбор-
С ними дядька Черномор.
И той стражи нет надежней,
Ни храбрее, ни прилежней.
А у князя женка есть,
Что не можно глаз отвесть:
Днем свет божий затмевает,
Ночью землю освещает;
Месяц под косой блестит,
А во лбу звезда горит.
Князь Гвидон тот город правит,
Всяк его усердно славит;
Он прислал тебе поклон,
Да тебе пеняет он:
К нам-де в гости обещался,
А доселе не собрался».
Тут уж царь не утерпел,
Снарядить он флот велел.
А ткачиха с поварихой,
С сватьей бабой Бабарихой,
Не хотят царя пустить
Чудный остров навестить.
Но Салтан им не внимает
И как раз их унимает:
«Что я? царь или дитя? —
Говорит он не шутя: —
Нынче ж еду!» — Тут он топнул,
Вышел вон и дверью хлопнул.
Под окном Гвидон сидит,
Молча на море глядит:
Не шумит оно, не хлещет,
Лишь едва, едва трепещет,
И в лазоревой дали
Показались корабли:
По равнинам Окияна
Едет флот царя Салтана.
Князь Гвидон тогда вскочил,
Громогласно возопил:
«Матушка моя родная!
Ты, княгиня молодая!
Посмотрите вы туда:
Едет батюшка сюда».
Флот уж к острову подходит.
Князь Гвидон трубу наводит:
Царь на палубе стоит
И в трубу на них глядит;
С ним ткачиха с поварихой,
С сватьей бабой Бабарихой;
Удивляются оне
Незнакомой стороне.
Разом пушки запалили;
В колокольнях зазвонили;
К морю сам идет Гвидон;
Там царя встречает он
С поварихой и ткачихой,
Со сватьей бабой Бабарихой;
В город он повел царя,
Ничего не говоря.
Все теперь идут в палаты:
У ворот блистают латы,
И стоят в глазах царя
Тридцать три богатыря,
Все красавцы молодые,
Великаны удалые,
Все равны, как на подбор,
С ними дядька Черномор.
Царь ступил на двор широкой:
Там под елкою высокой
Белка песенку поет,
Золотой орех грызет,
Изумрудец вынимает
И в мешочек опускает;
И засеян двор большой
Золотою скорлупой.
Гости дале — торопливо
Смотрят — что ж княгиня — диво:
Под косой луна блестит,
А во лбу звезда горит;
А сама-то величава,
Выступает, будто пава,
И свекровь свою ведет.
Царь глядит — и узнает…
В нем взыграло ретивое!
«Что я вижу? что такое?
Как!» — и дух в нем занялся…
Царь слезами залился,
Обнимает он царицу,
И сынка, и молодицу,
И садятся все за стол;
И веселый пир пошел.
А ткачиха с поварихой,
Со сватьей бабой Бабарихой,
Разбежались по углам;
Их нашли насилу там.
Тут во всем они признались,
Повинились, разрыдались;
Царь для радости такой
Отпустил всех трех домой.
День прошел — царя Салтана
Уложили спать вполпьяна.
Я там был; мед, пиво пил —
И усы лишь обмочил.

Александр Пушкин (1799-1837)

Märchen vom Zaren Saltan, von seinem Sohn, dem berühmten, mächtigen Recken Fürst Gwidon Saltanowitsch, und von der wunderschönen Schwanenprinzessin

Saßen spät drei junge Mädchen,
schnurrend ging ihr Spinnerädchen,
redet eine von den drein:
»Ach, könnt ich doch Zarin sein!
Für die ganze weite Welt
hätt ich selbst ein Fest bestellt!«
Sprach die zweite von den drein:
»Schwester, könnt ich Zarin sein,
aller Welt mit eigner Hand
webt ich feine Leinewand!«
Sprach die Jüngste von den drein:
»Kam ein Zar, um mich zu frein,
schenkt ich ihm auf seinen Thron
einen rechten Heldensohn!«
Kaum der Wunsch gesprochen ward,
als die Türe leise knarrt:
Zu den Mädchen, zu den drein,
tritt der Zar des Landes ein.
Draußen stand er bei dem Reden,
hört’ die Wünsche einer jeden,
was die Jüngste grad gesagt,
hat am meisten ihm behagt.
Sagt der Zar: »Gruß dir, der Schönen,
dich will ich zur Zarin nehmen.
Und bis zum September schon
schenk mir einen Heldensohn!
Aber ihr, ihr beiden andern,
macht euch auf, mit uns zu wandern,
bei der Schwester sollt ihr bleiben,
was ihr wünscht, das sollt ihr treiben:
Eine soll als Köchin leben
und die andre Leinwand weben.«

Die drei Mädchen, wie sie waren,
folgten zum Palast dem Zaren.
Gleich am Abend ward die Braut
ihm als Zarin angetraut.
Zar Saltan im Kreis der Gäste
mit der Zarin saß beim Feste;
drauf die Ehrengäste schreiten
und das Hochzeitsbett bereiten,
fein geschnitzt aus Elfenbein;
und man ließ das Paar allein.
Weberin und Köchin einen
sich, ihr Schicksal zu beweinen;
und es einen sich die beiden,
ihre Herrin zu beneiden;
doch das junge Zarenpaar
machte sein Versprechen wahr:
Eh die Hochzeitsnacht vergangen,
war der Heldensohn empfangen.

Zu derselben Zeit gab’s Krieg.
Zar Saltan sein Roß bestieg,
bat die Zarin, sich zu wahren
ihm zuliebe vor Gefahren. –
Und indes er ferne weilt,
stark von Kampf zu Kampfe eilt
mit den rauhen Kriegsgenossen,
ist die Kindesfrist verflossen,
und Gott schenkt ihm einen Sohn,
ellenlang geboren schon.
Ihren Sprößling pflegt die Zarin,
wie ihr Junges pflegt die Aarin;
einen Boten, einen raschen,
schickt sie, froh zu überraschen
ihren Zaren. Doch die beiden
Schwestern, die ihr Glück beneiden,
mit der Base Babariche
sinnen sie auf arge Schliche,
fangen ab den ersten Boten,
den die Zarin selbst entboten,
senden einen andern fort
mit der Botschaft Wort für Wort:
»Deine Zarin hat geboren,
doch Gott weiß, was dir erkoren,
‘s ist kein Sproß für deinen Thron,
keine Tochter und kein Sohn –
‘s ist nicht Frosch und ist nicht Maus:
sieht fast wie ein Untier aus.«

Wie die Botschaft ihm gekommen
und der Zar den Sinn vernommen,
ward er zornig, und es drohten
seine Worte Tod dem Boten.
Doch das Töten unterblieb,
und der Zar zur Antwort schrieb:
»Schweigt jetzt still von der Geschichte,
bis ich selber seh und richte.«

Mit der Schrift, auf schnellem Roß,
kehrt der Bote heim zum Schloß.
Doch der bösen Schwestern Neid
schuf der Zarin neues Leid:
Mit der Base Babariche
sannen sie auf arge Schliche,
machten erst den Boten trunken,
bis er tief in Schlaf versunken;
nähten in sein Brustgewand
einen Brief von ihrer Hand.
Als der Bote dann erwacht,
ward die Botschaft überbracht:
»Zar Saltan an die Bojaren:
Was geschehn, hab ich erfahren,
drum die Zarin und ihr Kind
sollt ihr beide, wie sie sind,
alsofort ins Meer versenken,
sie im Wasser still ertränken.«
Trauernd folgten die Bojaren
dem gefälschten Brief des Zaren,
drangen, zu der Zarin Schmach,
nächtlich in ihr Schlafgemach,
lasen ihr mit lauter Stimme,
was der Zar in seinem Grimme
anbefohlen. In ein Faß
wurden ohne Unterlaß
Kind und Mutter eingesteckt,
und das Faß ward zugedeckt,
dicht verstopft mit Werg und Teer
und gerollt ins blaue Meer.

Glänzt der Himmel sternenhelle,
rauscht im Meer die dunkle Welle;
Wolken ziehn am Himmel schwer,
und das Faß schwimmt auf dem Meer.
Klagt die Zarin in dem Faß,
jammert ohne Unterlaß;
doch ihr Kind wächst wunderbar,
nicht bloß täglich, stündlich gar.
Und indes die Mutter klagt,
singt das Kind im Faß und sagt:
»Ach, du Welle, Meereswelle,
wie du plätscherst frei und helle,
keinen Zwang noch Fesseln fühlend,
bald das Meergestein umspülend,
bald ans hohe Ufer schlagend,
mastenhohe Schiffe tragend –
oh, erlös uns unsrer Bande,
trag uns hin zum festen Lande!«
Und die Welle hört das Wort,
trägt das Faß zum Ufer fort,
läßt es sanft am Strande nieder,
gleitet dann zum Meere wieder.

Kind und Mutter sind gerettet,
sind auf festem Land gebettet.
Aber wer macht jetzt die zwei
aus der Haft des Fasses frei?
Auf den Füßen steht das Kind,
mit dem Köpfchen preßt es lind
an den Boden ihrer Tonne:
»Mach ein Fenster für die Sonne!«
sprach er, brach den Boden aus
und verließ das enge Haus.

Frei sind Sohn und Mutter beide,
sehn sich um in großer Freude.
Steigt vom Strand ein Hügel auf,
eine Eiche steht darauf.
Denkt der Sohn: Ein Abendbrot
tut uns jetzt vor allem not!
»Doch wo find ich Speise?« spricht er,
einen Zweig vom Baume bricht er,
biegt den Zweig zu einem Bogen,
hat die Schnur schnell abgezogen
seinem Kreuz, mit fester Hand
sie dem Bogen aufgespannt,
kleine Zweiglein dann in Eile
zugespitzt als scharfe Pfeile –
und er sucht am Dünenhügel
an der Bucht nach Seegeflügel.

Kaum jedoch kam er ans Meer,
hört er: Jemand stöhnt gar sehr …
Sieht: Ein Schwan im Schaume bebt,
über ihm ein Geier schwebt;
und der Schwan schaut bang unsäglich,
windet sich und zittert kläglich,
wild gespreizt hat – welch ein Graun! –
schon der Geier seine Klaun …
Doch von dem gespannten Bogen
plötzlich kommt ein Pfeil geflogen
in des Geiers Hals – sein Blut
färbt mit Purpur rings die Flut,
und in Todesqual und Grimme
schreit er wie mit Menschenstimme.
Und der Schwan mit Schlagen, Beißen
sucht ihn in die Flut zu reißen,
sicher ihn zu töten. Drauf
tut der Schwan den Schnabel auf,
russisch und mit Menschenton
spricht er zu dem Zarensohn:
»Zarensohn! Mich zu erlösen,
kamst du, von der Macht des Bösen;
kannst du jetzt um meinetwillen
auch nicht deinen Hunger stillen,
ging verloren auch dein Pfeil,
Glück wird dir dafür und Heil!
Keinen Schwan hast du befreit –
eine stolze Königsmaid!
Und der Geier, der als Ziel
deines sichern Schusses fiel,
war ein Zaubrer – reicher Lohn
soll dir werden, Zarensohn!
Deinem Dienst will ich mich weihn,
überall dir nahe sein,
was du wünschest, will ich tun,
doch jetzt geh, dich auszuruhn!«

Sprach’s der Schwan und war entflohn.
Und die Zarin und der Sohn
schliefen ein mit leerem Magen.
Aber kaum begann’s zu tagen,
war der Sohn bereits erwacht.
Staunend sieht er, über Nacht
auf dem weiten öden Strand
eine große Stadt erstand,
um das weite Häusermeer
laufen weiße Mauern her,
goldne Kuppeln sieht er blitzen,
Klöster, Kirchen, Turmesspitzen.
Weckt der Sohn die Mutter – oh,
wie wird sie des Anblicks froh!
»Komm und laß der Stadt uns nahn«,
ruft er, »Wunder tut mein Schwan.«
Und sie gehn mit schnellen Schritten,
haben kaum das Tor durchschritten,
hören sie von allen Seiten
feierliches Glockenläuten;
mit Gesang auf allen Wegen
wallt das Volk dem Paar entgegen;
durch die festgeschmückten Scharen
goldne Hofkarossen fahren,
und das Volk von nah und fern
ruft hurra dem neuen Herrn!
Und man setzt dem Zarensohne
auf das Haupt die Fürstenkrone,
da die Mutter eingewilligt
und des Volkes Wahl gebilligt,
herrscht im Land der Zarensohn,
und man nennt ihn Fürst Gwidon.

Weht der Wind vom Meere her,
treibt ein Schifflein auf dem Meer,
das, die Segel ausgebreitet,
leicht und schnell die Flut durchgleitet.
Plötzlich ruft das Schiffsvolk laut:
»Welch ein Wunder! Kommt und schaut!
Auf dem alten Inselland
eine neue Stadt erstand.
Stolz gebaut mit Türmen, Zinnen,
goldne Kuppeln blitzen drinnen. «
Ein Kanonenschuß vom Walle
grüßt das Schiff. Zur Fürstenhalte
führt man bald die fremden Gäste
und bewirtet sie aufs beste.
Fürst Gwidon hebt an zu fragen,
welcher Wind sie hergetragen,
was der Reise Zweck und Ziel
und noch andrer Fragen viel.
Sprachen sie: »Mit Pelzwerkwaren
haben wir die Welt durchfahren,
führten Fuchs und Zobel aus,
und jetzt kehren wir nach Haus.
Ostwärts führt uns unsre Bahn,
um beim Inselland Bujan
in das Reich Saltans zu fahren,
des berühmten, mächt’gen Zaren.«
Sprach der Fürst: »Ein guter Stern
führe euch, ihr lieben Herrn,
durch den weiten Ozean
bis zum mächt’gen Zar Saltan;
sollt ihm meinen Gruß bestellen.«
Weiter zogen die Gesellen.
Doch das Herz von Kummer schwer,
ging der Fürst zum blauen Meer.
Siehe – durch die blauen Wogen
kommt der weiße Schwan gezogen.
»Sei gegrüßt, mein Fürst! Warum
wandelst du so trüb und stumm?
Sprich, was ist dir angetan?«
So den Fürsten fragt der Schwan.
Trüb der Fürst dem Schwan entgegnet:
»Ist kein Unglück mir begegnet,
und doch traurig ist mein Sinn,

zu dem Vater zieht mich’s hin!«
Drauf der Schwan: »Wünschst du nichts mehr!
Folg dem Schiffe übers Meer,
fliege hin zu deinem Glücke,
nimm Gestalt an einer Mücke!«
Und der Schwan bewegt die Schwingen,
daß die Wellen hochauf springen,
übers Ufer springen sie,
Fürst Gwidon verschlingen sie,
der ins Meer bis übers Ohr kommt
und als Mücke dann hervorkommt.
Und die Mücke schwirrt einher,
fliegt zum Schiffe übers Meer,
sucht in einer Spalte dort
einen sichern Zufluchtsort.

Lustig weht und pfeift der Wind,
und das Schifflein fliegt geschwind,
fliegt vom Inselland Bujan
zu dem Reich des Zarn Saltan.
Und das heißersehnte Land
taucht empor am Himmelsrand.
Schon am Ufer sind die Gäste,
Zar Saltan lädt sie zum Feste,
und es fliegt die Mücke klein
ihnen nach ins Schloß hinein.
Auf dem goldnen Herrscherthrone
sitzt Saltan mit goldner Krone.
Finster seine Augen blitzen.
Weberin und Köchin sitzen
ihm zu Füßen, und als Dritte
Babariche in der Mitte.
Sehen scharf auf sein Gesicht,
hören eifrig, was er spricht,
da der Zar das Wort genommen:
»Liebe Gäste, seid willkommen!
Sagt mir doch, wo kommt ihr her?
Wart ihr lange auf dem Meer?
Und jenseits des Meers, wie war es,
saht ihr dort viel Wunderbares?«
Und der Schiffsherr sprach zum Zaren:
»Haben alle Welt umfahren,
jenseits auch der Meeresflut
ist es schön und lebt sich’s gut;
doch das größte Wunder sahn
wir im blauen Ozean!
Ragte aus den Fluten weiland
nackt und kalt ein Felseneiland;
nichts wuchs da als eine Eiche –
jetzt steht eine wunderreiche
große, schöne Stadt am Meer,
Gärten liegen ringsumher;
im Palast, auf goldnem Thron
sitzt der Herrscher, Fürst Gwidon,
der uns auftrug, als wir gingen,
seine Grüße dir zu bringen.«
Staunend sprach der mächt’ge Zar
zu den Schiffern: »Sprecht ihr wahr,
will ich, läßt mich Gott am Leben,
selbst zum Fürsten mich begeben. «
Weberin und Köchin sinnen,
zu verhindern das Beginnen
Zar Saltans; mit Babariche
sinnen sie auf arge Schliche,
eine von dem Schwesternpaar
spöttisch ruft: »Warum nicht gar!
Nachzulaufen solchem Plunder!
Ich weiß ein viel größres Wunder:
Fern am grünen Waldessaum,
unter einem Tannenbaum,
sitzt ein Eichhorn, singt und knackt
Nüsse zu des Liedchens Takt,
Nüsse, gar nicht zu bezahlen:
Ganz von Golde sind die Schalen.
Jeder Kern ist ein Smaragd –
‘s ist ein Wunder, wie gesagt!

Zar Saltan erstaunte höchlich,
daß ein solches Wunder möglich;
doch die Mücke, zornerpicht,
in das Aug die Muhme sticht,
daß sie sich vor Schmerzen windet
und am rechten Aug erblindet.
Diener, Base, Schwestern sprangen
auf, das kleine Tier zu fangen:
»Warte du, wir wollen dich!«
Doch die Mücke rettet sich
schnell durchs Fenster, fliegt hinaus
übers blaue Meer nach Haus.

Fürst Gwidon geht spähend wieder
an dem Strande auf und nieder.
Siehe! Durch die dunkeln Wogen
kommt der weiße Schwan gezogen.
»Sei gegrüßt, mein Fürst! Warum
wandelst du so trüb und stumm?
Sprich, was ist dir angetan?«
So den Fürsten fragt der Schwan.
Und der Fürst zur Antwort sagt:
»Nur ein Wunsch ist’s, der mich plagt,
eines großen Wunders gern
macht ich mich durch dich zum Herrn:
Fern am grünen Waldessaum,
unter einem Tannenbaum,
sitzt ein Eichhorn, singt und knackt
Nüsse zu des Liedchens Takt.
Nüsse, gar nicht zu bezahlen:
Ganz von Golde sind die Schalen,
jeder Kern ist ein Smaragd –
wenn es wahr ist, was man sagt.«
Drauf der Schwan: »Ist es nichts weiter,
was dich plagt, mein Fürst, sei heiter!
Jene Wundermär ist richtig,
doch dein Gram darob ist nichtig,
denn das Wunder kommt von mir,
und in Freuden schenk ich’s dir!«
Voll von seinem neuen Glück,
kehrt der Fürst zum Schloß zurück:
Auf des Hofes breitem Raum
steht ein schöner Tannenbaum;
sieht der Fürst das Eichhorn sitzen,
sieht die goldnen Nüsse blitzen,
sieht es vor sich auf zwei Seiten
Gold und Edelsteine breiten,
hört es dabei pfeifen, singen,
und des Eichhorns Lieder klingen
weit im Hofe auf und nieder,
laut vor allem Volke wider.
Hoch erstaunte Fürst Gwidon,
und er rief im Jubelton:
»Dank dir, Schwan, du machst mich reich!«
Und er ließ dem Eichhorn gleich
ein kristallnes Haus bereiten,
stellt davor zu beiden Seiten
Wachen; und ein Schreiber muß
schriftlich zählen jede Nuß,
daß des Eichhorns Ruhm und Ehre
und des Fürsten Schatz sich mehre.

Weht der Wind vom Meere her,
treibt ein Schifflein auf dem Meer,
das, die Segel ausgebreitet,
leicht und schnell die Flut durchgleitet,
zu der steilen Insel schwimmt es,
seinen Lauf zum Hafen nimmt es,
als der Schuß vom Wall erschallt,
macht das Schiff im Hafen halt;
ladet man die Schiffer alle
gastlich ein zur Fürstenhalle.
Als das reiche Mahl geendet,
sich der Fürst zum Schiffsherrn wendet:
Fragt nach Herkunft, Reiseziel,
tut noch andrer Fragen viel.

Und er hört zur Antwort sagen:
»Weit hat uns das Meer verschlagen,
haben alle Welt durchwandelt,
Hengste gar vom Don gehandelt;
jetzt zur Heimkehr ist es Zeit,
unser Weg führt uns noch weit:
Nach dem Inselland Bujan
in das Reich des Zarn Saltan …«
Sprach der Fürst: »Ein guter Stern
führe euch, ihr lieben Herrn,
durch den weiten Ozean
in das Reich des Zarn Saltan;
seid ihr glücklich heimgefahren,
grüßt von mir den mächt’gen Zaren!«

Schifften sich die Gäste ein.
ging der Fürst zum Meer allein:
Siehe! Durch die blauen Wogen
kommt der weiße Schwan gezogen.
Spricht der Fürst: »Mich zieht mein Sinn
wiederum zur Ferne hin!«
Wieder ließ der Schwan die Wellen
an dem Fürsten hochauf schnellen,
der ins Meer bis übers Ohr kommt
und als Fliege dann hervorkommt.
Auf dem Schiff bot ihm ein Spalt
einen sichern Aufenthalt.

Lustig pfeift und weht der Wind,
und das Schifflein fliegt geschwind
nach dem Inselland Bujan,
nach dem Reich des Zarn Saltan;
und das heißersehnte Land
taucht empor am Himmelsrand.
Schon am Ufer sind die Gäste,
Zar Saltan lädt sie zum Feste.
Und es fliegt die Fliege klein
ihnen nach ins Schloß hinein.

Auf dem goldnen Herrscherthrone
sitzt Saltan mit goldner Krone.
Finster seine Augen blitzen.
Weberin und Köchin sitzen
ihm zu Füßen, und als Dritte
Babariche in der Mitte;
sehen scharf auf sein Gesicht,
merken eifrig, was er spricht,
da der Zar das Wort genommen:
»Liebe Gäste, seid willkommen!
Sagt mir doch, wo kommt ihr her?
Wart ihr lange auf dem Meer?
Und jenseits des Meers, wie war es,
saht ihr dort viel Wunderbares?«
Und der Schiffsherr sprach zum Zaren:
»Haben alle Welt umfahren,
jenseits auch der Meeresflut
ist es schön und lebt sich’s gut:
Doch das größte Wunder sahn
wir im blauen Ozean:
Eine Insel steigt dort auf,
eine Stadt dehnt sich darauf,
stolz gebaut mit Türmen, Zinnen,
goldne Kuppeln blitzen drinnen.
Vor dem Schloß auf weitem Raum
steht ein hoher Tannenbaum;
im kristallnen Häuschen drunter
sitzt ein Eichhorn, zahm und munter,
und dies Eichhorn singt und knackt
Nüsse zu des Liedchens Takt,
Nüsse, gar nicht zu bezahlen,
ganz von Golde sind die Schalen,
jeder Kern ist ein Smaragd.
Krieger, Diener halten Wacht.
Ein besondrer Schreiber muß
schriftlich zählen jede Nuß,
die es knackt, und von dem Heere
wird ihm kriegerische Ehre.

Aus den Schalen prägt man Geld
und verteilt es in der Welt.
Mit den bunten Edelsteinen
füllt man Kisten dort und Scheunen.
Hütten gibt’s dort nicht zu sehn,
weit und breit Paläste stehn,
in der Burg, auf goldnem Thron
herrscht der mächt’ge Fürst Gwidon,
der uns auftrug, als wir gingen,
seine Grüße dir zu bringen.«
Staunend sprach der mächt’ge Zar
zu den Schiffern: »Sprecht ihr wahr,
will ich, läßt mich Gott am Leben,
selbst zum Fürsten mich begeben.«
Weberin und Köchin sinnen,
zu verhindern das Beginnen
Zar Saltans, mit Barbariche
sinnen sie auf arge Schliche.
Spricht die Weberin zum Zar:
»Nun, was ist da wunderbar,
daß ein Eichhorn Nüsse nagt,
ganz von Gold und von Smaragd!
Ob auch wahr sei, was er spricht,
Wunderbares ist es nicht!
Ich will dir ein Wunder sagen:
Hoch im Meer die Wellen schlagen,
brausen, zischen, stürmen, toben,
wälzen schäumend sich nach oben
auf den nackten, öden Strand,
überschwemmen rings das Land
Plötzlich, flammend wie Gewitter,
springen dreiunddreißig Ritter
aus der Flut, in blankem Stahl,
junge Riesen allzumal,
hochgemut, von stolzer Schöne,
auserwählte Heldensöhne,
ein gewalt’ger Reckenchor,
und es führt sie Tschernomor.
Solch ein Wunder läßt sich hören,
daß es wahr ist, will ich schwören.«
Und die Gäste schweigen still,
da sich niemand zanken will.
Zar Saltan erstaunte höchlich,
daß ein solches Wunder möglich;
doch die Fliege zornerpicht
in das Aug die Muhme sticht,
daß sie sich vor Schmerzen windet
und am linken Aug erblindet.
Diener, Base, Schwester sprangen
auf, das kleine Tier zu fangen:
»Warte nur, wir wollen dich!«
Doch Gwidon im Nu entwich
durch das Fenster, flog hinaus
übers blaue Meer nach Haus.

Und am Meeresstrande wieder
geht er spähend auf und nieder.
Siehe! Durch die dunklen Wogen
kommt der weiße Schwan gezogen:
»Sei gegrüßt, mein Fürst! Warum
wandelst du so trüb und stumm?
Sprich, was ist dir angetan?«
So den Fürsten fragt der Schwan.
Und der Fürst zur Antwort sagt:
»Höre, was mein Herz zernagt:
Eines großen Wunders gern
macht ich mich durch dich zum Herrn!«
»Willst du mir das Wunder sagen?«
»Hoch im Meer die Wellen schlagen,
brausen, zischen, stürmen, toben,
wälzen schäumend sich nach oben
auf den nackten, öden Strand,
überschwemmen rings das Land –
Plötzlich, flammend wie Gewitter,
springen dreiunddreißig Ritter
aus der Flut, in blankem Stahl,
junge Riesen allzumal,
hochgemut, von stolzer Schöne,
auserwählte Heldensöhne,
ein gewalt’ger Reckenchor,
und es führt sie Tschernomor. «
Und der Schwan zur Antwort sagt:
»Das ist alles, was dich plagt?
Jene Wundermär ist richtig,
doch dein Gram darob ist nichtig,
denn die Ritter alle sind
meine Brüder, und geschwind
kommen sie, wenn ich es will.
Geh nur heim und warte still.«

Ging der Fürst getröstet wieder
in sein Schloß. Vom Turme nieder
schaut er: Sieht das Meer sich bäumen,
übers nackte Ufer schäumen;
plötzlich, flammend wie Gewitter,
springen dreiunddreißig Ritter
aus der Flut, in blankem Stahl,
junge Riesen allzumal;
paarweis zieht die stolze Schar.
Glänzend in schneeweißem Haar
schreitet Tschernomor voran,
führt sie zu der Stadt hinan.
Und vom Turm, auf schnellen Füßen,
seine Gäste zu begrüßen,
eilt Gwidon, das Volk ihm nach,
und der Führer also sprach:
»Auf Befehl des Schwans erschienen
sind wir, Fürst, um dir zu dienen,
deine stolze Stadt zu wahren
und zu schützen vor Gefahren.
Jeden Tag um diese Stunde
steigen wir vom Meeresgrunde
künftig auf an dieser Stelle
und umschreiten deine Wälle.
Laß uns nun zurück zum Meer,
denn die Erdenluft ist schwer,
drückt uns hart, sooft wir landen.«
Sprach’s, und allesamt verschwanden.

Weht der Wind vom Meere her,
treibt ein Schifflein auf dem Meer,
das, die Segel ausgebreitet,
leicht und schnell die Flut durchgleitet.
Zu der steilen Insel schwimmt es,
seinen Lauf zum Hafen nimmt es.
Als der Schuß vom Wall erschallt,
macht das Schiff im Hafen halt;
ladet man die Schiffer alle
gastlich ein zur Fürstenhalle.
Als das reiche Mahl geendet,
sich der Fürst zum Schiffsherrn wendet:
Fragt nach Herkunft, Reiseziel,
tut noch andrer Fragen viel.
Und er hört zur Antwort sagen:
»Weit hat uns das Meer verschlagen,
haben alle Welt durchwandelt,
Silber, Gold und Stahl verhandelt;
jetzt zur Heimkehr ist es Zeit,
denn uns führt der Weg noch weit:
nach dem Inselland Bujan
in das Reich des Zarn Saltan …«
Sprach der Fürst: »Ein guter Stern
führe euch, ihr lieben Herrn,
durch den weiten Ozean
zum berühmten Zar Saltan;
seid ihr glücklich heimgefahren,
grüßt von mir den mächt’gen Zaren!«

Schifften sich die Gäste ein.
Ging der Fürst zum Meer allein:
Siehe! Durch die blauen Wogen
kommt der weiße Schwan gezogen.

Spricht der Fürst: »Mich zieht mein Sinn
wiederum zur Ferne hin!«
Wieder ließ der Schwan die Wellen
an dem Fürsten hochauf schnellen,
der ins Meer bis übers Ohr kommt
und als Wespe dann hervorkommt.
Und die Wespe summt und streicht,
hat das Schifflein bald erreicht,
sucht in einer Spalte dort
einen sichern Zufluchtsort.

Lustig pfeift und weht der Wind,
und das Schifflein fliegt geschwind
nach dem Inselland Bujan,
nach dem Reich des Zarn Saltan.
Und das heißersehnte Land
taucht empor am Himmelsrand.
Schon am Ufer sind die Gäste,
Zar Saltan lädt sie zum Feste.
Und es fliegt die Wespe klein
ihnen nach ins Schloß hinein.
Auf dem goldnen Herrscherthrone
sitzt Saltan mit goldner Krone.
Finster seine Augen blitzen.
Weberin und Köchin sitzen
ihm zu Füßen, und als Dritte
Babariche in der Mitte.
Und vieräugig, wie sie waren,
sehn die dreie auf den Zaren,
der alsbald das Wort genommen:
»Liebe Gäste, seid willkommen!
Sagt mir doch, wo kommt ihr her?
Wart ihr lange auf dem Meer?
Und jenseits des Meers, wie war es,
saht ihr dort viel Wunderbares?«

Solche Antwort ward dem Zaren:
»Haben alle Welt umfahren,
jenseits auch der Meeresflut
ist es schön und lebt sich’s gut.
Doch das größte Wunder sahn
wir im blauen Ozean:
Eine Insel steigt dort auf,
eine Stadt dehnt sich darauf;
Meereswellen stürmen, toben,
wälzen schäumend sich nach oben
auf den nackten, öden Strand,
überschwemmen rings das Land –
Plötzlich, flammend wie Gewitter,
springen dreiunddreißig Ritter
aus der Flut, in blankem Stahl,
junge Riesen allzumal,
hochgemut, von stolzer Schöne,
auserwählte Heldensöhne,
ein gewalt’ger Reckenchor,
und es führt sie Tschernomor.
Täglich zu bestimmter Stunde
steigen sie vom Meeresgrunde
auf, die stolze Stadt zu wahren
und zu schützen vor Gefahren.
Keine Wächterschar gleicht diesen
auserkornen Heldenriesen.
In der Stadt auf goldnem Thron
herrscht der mächt’ge Fürst Gwidon,
der uns auftrug, als wir gingen,
seine Grüße dir zu bringen.«
Staunend sprach der mächt’ge Zar
zu den Schiffern: »Ist das wahr,
will ich, läßt mich Gott am Leben,
mich zum Fürsten selbst begeben.«
Weberin und Köchin wagen
dieses Mal kein Wort zu sagen.
Mit verschmitztem Angesicht
lächelnd Babariche spricht:
»Ob es falsch ist oder wahr,
doch was ist da wunderbar,
daß in Waffen und in Wehre
Menschen steigen aus dem Meere,
besser als von solchen Helden
will ich dir ein Wunder melden:
Lebt ein Zarentöchterlein
überm Meer, so schön und fein,
daß sie tags das Licht verdunkelt,
nächtens wie die Sonne funkelt,
glänzt ein Mond in ihrem Haar,
auf der Stirn ein Sternklein klar.
Majestätisch ist die Frau,
schreitet stolz, gleich einem Pfau,
und ihr Stimmchen klingt so hell
wie im Wald ein Rieselquell.
Solche Wundermär wie meine
gibt es sonst auf Erden keine!«
Und die Gäste schweigen still,
da sich niemand zanken will.
Zar Saltan erstaunte höchlich,
daß ein solches Wunder möglich.
Fürst Gwidon war ungehalten,
doch es jammert ihn der Alten;
mit Gebrumm und mit Gesumm
fliegt er lang um sie herum,
fliegt ihr mitten auf die Nase,
sticht sie – eine große Blase
schwoll empor –, und alles schrie:
»Fangt die Wespe, tötet sie!
Warte du, wir wollen dich!«
Doch Gwidon im Nu entwich
durch das Fenster, flog hinaus
übers blaue Meer nach Haus.

Und am Meeresstrande wieder
geht er spähend auf und nieder:
Siehe! Durch die dunklen Wogen
kommt der weiße Schwan gezogen:
»Sei gegrüßt, mein Fürst! Warum
wandelst du so trüb und stumm?
Sprich, was ist dir angetan?«
So den Fürsten fragt der Schwan.
Und der Fürst zur Antwort sagt:
»Höre, was mein Herz zernagt:
Alle Menschen frein, ich sehe,
daß nur ich noch ledig gehe …«
»Wen hast du dir denn erkoren?«
fragt der Schwan. – »Mir kam zu Ohren,
daß ein Zarentöchterlein
lebt, so wunderschön und fein,
daß sie tags das Licht verdunkelt,
nächtens wie die Sonne funkelt,
glänzt ein Mond in ihrem Haar,
auf der Stirn ein Sternlein klar,
majestätisch ist die Frau,
schreitet stolz, gleich einem Pfau,
und ihr Stimmchen tönt so hell
wie im Wald ein Rieselquell.
Aber ist es wahr auch, sage?«
Voller Angst stellt er die Frage.
Sinnend schweigt der weiße Schwan,
und dann hebt er also an :
»Ehestand hat schwere Pflicht,
eine Gattin kann man nicht
von der Hand wie Handschuh streifen
und nach einer andern greifen.
Drum erwäg es erst vernünftig,
daß du nichts bereuest künftig.«
»Möge Gott mein Zeuge sein,
daß es Zeit für mich, zu frein«,
sprach der Fürst. »Schon Rat gepflogen
hab ich, alles wohl erwogen,
und so stark treibt mich mein Sinn
zu der Zarentochter hin:
Sie zu sehn, zu Fuße gerne
ging’ ich bis zur weitsten Ferne!«
Seufzt der Schwan tief auf und spricht:
»Weit zu gehen brauchst du nicht,
sieh, dein Schicksal ist dir nah,
bin die Zarentochter ja!«
Sprach’s und schwang sich aus den Wogen,
kam zum Uferland geflogen,
ins Gebüsch sank er geschwind
und erschien als Zarenkind.
Glänzt ein Mond in ihrem Haar,
an der Stirn ein Sternlein klar,
majestätisch ist die Frau,
stolz geht sie, gleich wie ein Pfau,
und ihr Stimmchen klingt so hell
wie im Wald ein Rieselquell.
Fürst Gwidon in Wonne schaut
seine königliche Braut,
küßt sie, und mit frohem Sinn
führt er sie zur Mutter hin,
der zu Füßen sinkt der Sohn,
spricht in flehentlichem Ton:
»Mütterchen, der Wunsch mich quälte,
daß ich mir ein Weib erwählte,
diese hab ich nun geminnt
mir zum Weib und dir zum Kind.
Liebend kam sie mir entgegen,
und nichts fehlt uns als dein Segen!«
Und gerührt die Mutter stand,
nahm ein Heil’genbild zur Hand,
ein geweihtes, wunderbares,
hielt es übers Haupt des Paares,
weinte, schluchzte laut vor Freude,
segnete die Kinder beide.
Was in Liebe sich gefunden,
ward in Liebe bald verbunden.
Und sie lebten wohlgemut,
wartend auf die junge Brut.

Weht ein Wind vom Meere her,
treibt ein Schifflein auf dem Meer,
das, die Segel ausgebreitet,
leicht und schnell die Flut durchgleitet,
zu der steilen Insel schwimmt es,
seinen Lauf zum Hafen nimmt es.
Als der Schuß vom Wall erschallt,
macht das Schiff im Hafen halt.
Ladet man die Schiffer alle
gastlich ein zur Fürstenhalle,
Als das reiche Mahl geendet,
sich der Fürst zum Schiffsherrn wendet:
Fragt nach Herkunft, Reiseziel,
stellt noch andrer Fragen viel.
Und er hört zur Antwort sagen:
»Weit hat uns das Meer verschlagen.
Haben alle Welt durchfahren,
handeln mit verbotnen Waren.
Jetzt zur Heimkehr ist es Zeit,
denn uns führt der Weg noch weit:
nach dem Inselland Bujan
in das Reich des Zarn Saltan.«
Sprach der Fürst: »Ein guter Stern
führe euch, ihr lieben Herrn,
durch den weiten Ozean
zum berühmten Zarn Saltan!
Seid ihr glücklich heimgefahren,
grüßt von mir den mächt’gen Zaren,
und erinnert ihn, zu kommen,
wie er oft sich vorgenommen.«
Und das Schifflein zog hinaus.
Doch der Fürst blieb heut zu Haus.

Lustig pfeift und weht der Wind,
und das Schifflein fliegt geschwind
nach dem Inselland Bujan,
nach dem Reich des Zarn Saltan.
Und das heißersehnte Land
taucht empor am Himmelsrand.
Schon am Ufer sind die Gäste,
Zar Saltan lädt sie zum Feste.
Auf dem goldnen Herrscherthrone
sitzt Saltan mit goldner Krone.
Finster seine Augen blitzen.
Weberin und Köchin sitzen
ihm zu Füßen, und als Dritte
Babariche in der Mitte.
Und vieräugig, wie sie waren,
sahn die dreie auf zum Zaren,
der alsbald das Wort genommen:
»Liebe Gäste, seid willkommen!
Sagt mir doch, wo kommt ihr her?
Wart ihr lange auf dem Meer?
Und jenseits des Meers, wie war es,
saht ihr dort viel Wunderbares?«
Solche Antwort ward dem Zaren:
»Haben alle Welt umfahren,
jenseits auch der Meeresflut
Ist es schön und lebt sich’s gut;
doch die größten Wunder sahn
wir im blauen Ozean:
Eine Insel steigt dort auf,
eine Stadt dehnt sich darauf,
stolz gebaut mit Türmen, Zinnen,
goldne Kuppeln blitzen drinnen.
Vor dem Schloß auf weitem Raum
steht ein hoher Tannenbaum;
im kristallnen Häuschen drunter
sitzt ein Eichhorn zahm und munter,
und dies Eichhorn singt und knackt
Nüsse zu des Liedchens Takt,
Nüsse, gar nicht zu bezahlen,
ganz von Golde sind die Schalen,
jeder Kern ist ein Smaragd;
treulich wird das Tier bewacht.
Noch von Wundern kann ich sagen:
Hoch im Meer die Wellen schlagen,
brausen, zischen, stürmen, toben,
wälzen schäumend sich nach oben
auf den nackten, öden Strand,
überschwemmen rings das Land –
Plötzlich, flammend wie Gewitter,
springen dreiunddreißig Ritter
aus der Flut, in blankem Stahl,
junge Riesen allzumal,
hochgemut, von stolzer Schöne,
auserwählte Heldensöhne,
ein gewalt’ger Reckenchor,
und es führt sie Tschernornor.
Keine Kriegerschar gleicht diesen
auserkornen Heldenriesen!
Und der Herrscher jener Stadt
solch ein schönes Frauchen hat,
daß sie tags das Licht verdunkelt,
nächtens wie die Sonne funkelt,
glänzt ein Mond in ihrem Haar,
an der Stirn ein Sternlein klar.
In dem goldenen Palaste
lud uns Fürst Gwidon zu Gaste
und befahl uns, als wir gingen,
seine Grüße dir zu bringen,
dich zu mahnen, bald zu kommen,
wie du oft dir vorgenommen.«

Neu erwacht des Zars Gelüsten.
Eilig läßt er Schiffe rüsten.
Weberin und Köchin sinnen,
zu verhindern das Beginnen;
mit der Base Babariche
denken sie an neue Schliche –
doch Saltan will sie nicht hören:
»Wollt ihr mich schon wieder stören?
Bin ich Zar noch, bin ich Kind?
Rüstet euch zur Fahrt geschwind,
heut noch fahr ich.« Und er machte
so die Tür zu, daß es krachte.

Sitzt am Fenster Fürst Gwidon,
blickt in Schweigen lange schon
nieder auf das blaue Meer.
Trübt kein Sturm die Fläche mehr,
und es späht der Fürst und sieht,
fern dort eine Flotte zieht –
durch den blauen Ozean
schwimmt das Schiff des Zarn Saltan.
Fürst Gwidon mit einem Satze
springt in Freuden auf vom Platze,
springt hinunter von den Stufen,
Mutter und Gemahl zu rufen:
»Seht des Vaters Schiff, dort schwimmt es!
Seinen Weg zum Hafen nimmt es!«
Kommt der Stadt die Flotte nah.
Fürst Gwidon durchs Fernrohr sah –
sieht er seinen Vater stehn,
vom Verdeck durchs Fernrohr sehn.
Auch das böse Schwesternpaar
und die Base mit ihm war.
Alle drei in Staunen stehen
und das fremde Land besehen.
Plötzlich von Kanonen dröhnt es,
und von Glockenläuten tönt es,
Fürst Gwidon kommt selbst gegangen,
um den Zaren zu empfangen
samt den Fraun, die ihn begleiten;
feierlichen Zuges schreiten
freudevollen Angesichts
sie zur Stadt – Gwidon sagt nichts.

Nach dem goldenen Palaste
führt er allesamt zu Gaste;
sieh: Vor des Palastes Gitter
stehen dreiunddreißig Ritter,
riesenhaft von Wuchs, verwegen,
auserkorne stolze Degen,
ein gewalt’ger Reckenchor,
und es führt sie Tschernomor.
Kommt der Zar zum Hofesraum,
unterm hohen Tannenbaum
sitzt das Eichhorn, singt und knackt
Nüsse zu des Liedchens Takt.
Goldne Nüsse, drin die Kerne
Edelsteine; nah und ferne
liegen auf dem Hof die Schalen
und von eitel Golde strahlen.
Aber starr die Gäste stehn,
wie sie jetzt die Fürstin sehn!
Glänzt ein Mond in ihrem Haar,
an der Stirn ein Sternlein klar,
stolz geht sie, gleich wie ein Pfau,
führt am Arme eine Frau …
»Ist es Wahrheit, ist es Wahn!«
ruft in Staunen Zar Saltan,
als er seine Zarin sieht,
die er schluchzend an sich zieht.
Nun erkannt er auch Gwidon,
herzte, küßte seinen Sohn
und das schöne Weib nicht minder.
Fröhlich führten ihn die Kinder
nun zu Tische in den Saal –
hei, gab das ein frohes Mahl!
Doch die bösen Schwestern schlichen
sich hinweg mit Babarichen,
suchten schnell sich zu verstecken,
kaum noch kann man sie entdecken.
Und sie beichten voller Reue
ihre Untat nach der Reihe;
doch der Zar, der wohlgemut,
schickt sie heim mit Hab und Gut.
Der Tag verging, und halb betrunken
ist Saltan ins Bett gesunken …
Ich war dort, trank Met und Bier,
naß ward nur der Schnauzbart mir.

Alexander Puschkin (1799-1837)
Übersetzt von Friedrich von Bodenstedt

РАБОТЫ УЧАСТНИКОВ И ПОБЕДИТЕЛЕЙ ГОРОДСКИХ ТВОРЧЕСКИХ КОНКУРСОВ

Альбом: КОНКУРС ПЛАКАТОВ АНТИКОРРУПЦИОННОЙ НАПРАВЛЕННОСТИ

Дата: 27.12.2011

Владелец: Евдокимова Н.Р.

Содержит: 6 элементов

Альбом: САМ СЕБЕ КУЛИБИН

городской конкурс

Дата: 24. 03.2012

Владелец: Евдокимова Н.Р.

Содержит: 6 элементов (всего 3320 элементов)

Альбом: Городской конкурс “МОЙ НИЖНИЙ НОВГОРОД”

Дата: 25.09.2012

Владелец: Евдокимова Н.Р.

Содержит: 4 элемента (всего 1376 элементов)

Альбом: ГОРОДСКОЙ КОНКУРС “Я ОТКРЫВАЮ МИР ПРИРОДЫ”

Дата: 24.10.2012

Владелец: Евдокимова Н.Р.

Содержит: 4 элемента (всего 970 элементов)

Альбом: ЖИВОТНЫЕ КРАСНОЙ КНИГИ

РАБОТЫ ПОБЕДИТЕЛЕЙ И ПРИЗЕРОВ ГОРОДСКОГО КОНКУРСА

Дата: 15.11.2012

Владелец: Евдокимова Н.Р.

Содержит: 2 элемента (всего 69 элементов)

Альбом: ЗА ЖИВОТНЫХ И ПТИЦ ЗА СЧАСТЛИВУЮ ЖИЗНЬ

РАБОТЫ ПОБЕДИТЕЛЕЙ И УЧАСТНИКОВ ГОРОДСКОГО КОНКУРСА

Дата: 15.11.2012

Владелец: Евдокимова Н. Р.

Содержит: 5 элементов (всего 656 элементов)

Альбом: С ЧЕГО НАЧИНАЕТСЯ РОДИНА?

РАБОТЫ УЧАСТНИКОВ И ПОБЕДИТЕЛЕЙ ГОРОДСКОГО КОНКУРСА

Дата: 15.11.2012

Владелец: Евдокимова Н.Р.

Содержит: 12 элементов (всего 3493 элемента)

Альбом: Я И МОЙ КЛУБ

ИНТЕРАКТИВНЫЙ КОНКУРС

Дата: 15.11.2012

Владелец: Евдокимова Н.Р.

Содержит: 4 элемента (всего 597 элементов)

Альбом: МИР ГЛАЗАМИ ДЕТЕЙ

Дата: 11.01.2013

Владелец: Евдокимова Н.Р.

Содержит: 4 элемента (всего 571 элемент)

Альбом: КОНКУРС “УЗНАЙ СЕБЯ НА ФОТОГРАФИИ”

Дата: 11.11.2013

Владелец: Евдокимова Н.Р.

Содержит: 16 элементов

Альбом: МОЙ КЛАССНЫЙ – САМЫЙ ТВОРЧЕСКИЙ КЛАССНЫЙ

Конкурсные работы городского конкурса 2014-2015 учебный год

Дата: 16. 10.2014

Владелец: Евдокимова Н.Р.

Содержит: 2 элемента (всего 897 элементов)

Альбом: ТВОЙ СВЕТЛЫЙ ОБРАЗ НЕЗАБВЕННЫЙ

Городской конкурс детских творческих работ, посвященных Дню матери

Дата: 07.11.2014

Владелец: Евдокимова Н.Р.

Содержит: 2 элемента (всего 801 элемент)

Альбом: ТЕХНИКА ПОБЕДЫ

“Проект “Сам себе Кулибин” 2014-2015 учебный год

Дата: 03.02.2015

Владелец: Евдокимова Н.Р.

Содержит: 86 элементов (всего 757 элементов)

Альбом: РОССИИ ВЕРНЫЕ СЫНЫ

Городской интерактивный конкурс детских творческих работ

Дата: 06.12.2015

Владелец: Евдокимова Н.Р.

Содержит: 2 элемента (всего 1014 элементов)

Александр Пушкин.

Сказка о царе Салтане -2

К морю лишь подходит он,

Вот и слышит будто стон…

Видно, на море не тихо:

Смотрит – видит дело лихо:

Бьется лебедь средь зыбей,

Коршун носится над ней;

Та бедняжка так и плещет,

Воду вкруг мутит и хлещет…

Тот уж когти распустил,

Клев кровавый навострил…

Но как раз стрела запела –

В шею коршуна задела –

Коршун в море кровь пролил.

Лук царевич опустил;

Смотрит: коршун в море тонет

И не птичьим криком стонет,

Лебедь около плывет,

Злого коршуна клюет,

Гибель близкую торопит,

Бьет крылом и в море топит –

И царевичу потом

Молвит русским языком:

«Ты царевич, мой спаситель,

Мой могучий избавитель,

Не тужи, что за меня

Есть не будешь ты три дня,

Что стрела пропала в море;

Это горе – все не горе.

Отплачу тебе добром,

Сослужу тебе потом:

Ты не лебедь ведь избавил,

Девицу в живых оставил;

Ты не коршуна убил,

Чародея подстрелил.

Ввек тебя я не забуду:

Ты найдешь меня повсюду,

А теперь ты воротись,

Не горюй и спать ложись».

Улетела лебедь-птица,

А царевич и царица,

Целый день проведши так,

Лечь решились натощак.

Вот открыл царевич очи;

Отрясая грезы ночи

И дивясь, перед собой

Видит город он большой,

Стены с частыми зубцами,

И за белыми стенами

Блещут маковки церквей

И святых монастырей.

Он скорей царицу будит;

Та как ахнет!… «То ли будет? –

Говорит он, – вижу я:

Лебедь тешится моя».

Мать и сын идут ко граду.

Лишь ступили за ограду,

Оглушительный трезвон

Поднялся со всех сторон:

К ним народ навстречу валит,

Хор церковный бога хвалит;

В колымагах золотых

Пышный двор встречает их;

Все их громко величают,

И царевича венчают

Княжей шапкой, и главой

Возглашают над собой;

И среди своей столицы,

С разрешения царицы,

В тот же день стал княжить он

И нарекся: князь Гвидон.

Ветер на море гуляет

И кораблик подгоняет;

Он бежит себе в волнах

На раздутых парусах.

Корабельщики дивятся,

На кораблике толпятся,

На знакомом острову

Чудо видят наяву:

Город новый златоглавый,

Пристань с крепкою заставой –

Пушки с пристани палят,

Кораблю пристать велят.

Пристают к заставе гости

Князь Гвидон зовет их в гости,

Их он кормит и поит

И ответ держать велит:

«Чем вы, гости, торг ведете

И куда теперь плывете?»

Корабельщики в ответ:

«Мы объехали весь свет,

Торговали соболями,

Чорнобурыми лисами;

А теперь нам вышел срок,

Едем прямо на восток,

Мимо острова Буяна,

В царство славного Салтана…»

Князь им вымолвил тогда:

«Добрый путь вам, господа,

По морю по Окияну

К славному царю Салтану;

От меня ему поклон».

Гости в путь, а князь Гвидон

С берега душой печальной

Провожает бег их дальный;

Глядь – поверх текучих вод

Лебедь белая плывет.

«Здравствуй, князь ты мой прекрасный!

Что ты тих, как день ненастный?

Опечалился чему?» –

Говорит она ему.

Князь печально отвечает:

«Грусть-тоска меня съедает,

Одолела молодца:

Видеть я б хотел отца».

Лебедь князю: «Вот в чем горе!

Ну послушай: хочешь в море

Полететь за кораблем?

Будь же, князь, ты комаром».

И крылами замахала,

Воду с шумом расплескала

И обрызгала его

С головы до ног всего.

Тут он в точку уменьшился,

Комаром оборотился,

Полетел и запищал,

Судно на море догнал,

Потихоньку опустился

На корабль – и в щель забился.

Ветер весело шумит,

Судно весело бежит

Мимо острова Буяна,

К царству славного Салтана,

И желанная страна

Вот уж издали видна.

Вот на берег вышли гости;

Царь Салтан зовет их в гости,

И за ними во дворец

Полетел наш удалец.

Видит: весь сияя в злате,

Царь Салтан сидит в палате

На престоле и в венце

С грустной думой на лице;

А ткачиха с поварихой,

С сватьей бабой Бабарихой

Около царя сидят

И в глаза ему глядят.

Царь Салтан гостей сажает

За свой стол и вопрошает:

«Ой вы, гости-господа,

Долго ль ездили? куда?

Ладно ль за морем иль худо?

И какое в свете чудо?»

Корабельщики в ответ:

«Мы объехали весь свет;

За морем житье не худо,

В свете ж вот какое чудо:

В море остров был крутой,

ДАЛЕЕ>>>

«Сказка о царе Салтане»: чем вдохновлялся Пушкин.

Н.А. Римский-Корсаков опера «Сказка о царе Салтане»

Сказочная опера Н.А. Римского-Корсакова была написана им по случаю 100-летия А. С. Пушкина и по словам самого композитора, была одним из любимейших его музыкальных произведений. Он сам признавался в письмах к друзьям, что его одолевает гордость и восхищение от собственного творчества.

Краткое содержание оперы Римского-Корсакова «Сказка о царе Салтане» и множество интересных фактов об этом произведении читайте на нашей странице.

Действующие лица		Описание
Салтан	бас	добрый и справедливый царь Тмутаракани
Милитриса	сопрано	царица, младшая из трех сестер
Ткачиха	меццо-сопрано	средняя сестра, пожелавшая наткать много полотна
Повариха	сопрано	старшая сестра, пожелавшая приготовить пир
Гвидон	тенор	царевич, сын Салтана и Милитрисы
Царевна-Лебедь	сопрано	прекрасная девушка, превращенная в лебедя
Сватья баба Бабариха	контральто	сватья сестер царицы

Краткое содержание

Сюжет сказки начинается в городе Тмутаракани. Царь, проходящий под окнами избы, случайно услышал разговор трех сестер и очень заинтересовался им. Но больше всего ему понравилась речь младшей сестрицы и ее желание родить ему богатыря. Он тут же пригласил их жить во дворец, а третью сестру выбрал себе в супруги. Но как часто это бывает в сказках, две другие девушки от зависти решили отомстить ей. Как только царь уехал на войну, они написали ему письмо, в котором сообщили, что государыня родила «неведому зверушку». Конечно же, такая неожиданная новость сильно огорчила его. Стараниями сестриц, молодую Милитрису и ее новорожденного сына тут же заточили в бочку и пустили в открытое море.

Когда волны прибили большую бочку к берегу острова Буяна, узники наконец-то смогли оказаться на воле. Заметно повзрослевший Гвидон тут же отправился на поиски добычи. Внезапно он услышал крик Царевны Лебедь, за которой гнался злобный Коршун. Гвидон поразил коварного злодея и в благодарность за это, Лебедь пообещала отплатить юноше добром.

Ранним утром Милитриса и Гвидон увидели, что густой туман рассеялся и как по волшебству появился чудесный город Леденец. Жители принялись горячо приветствовать дорогих гостей и попросили Гвидона княжить в их чудесном городе. Однако, не весел юноша, потому что все это время не перестает думать о своем отце и сильно тосковать, надеясь хоть когда-нибудь сможет увидеться с ним. Царевна Лебедь пообещала помочь ему в этом деле. Благодаря ее волшебной силе, Гвидон смог превратиться в шмеля и отправился на корабле в Тмутаракань, чтобы познакомиться с отцом Салтаном. Там же, от богатых купцов он узнал о необычных чудесах: белке, поющей песенки, морских витязях, а также прекрасной царевне. Вернувшись на остров Буян, Гвидон снова обратился за помощью к Царевне Лебедь. И в этом случае она смогла помочь ему, представив ему белку и отважных витязей с Черномором. Когда же Гвидон попросил помочь ему найти прекрасную царевну, то Лебедь-птица раскрыла свой главный секрет. Оказалось, она и есть эта прекрасная царевна! Теперь счастью влюбленных уже ничего не могло помешать и Милитриса с радостью благословила их.

В это время на остров как раз прибыл корабль Салтана вместе с царем и всей свитой. Долгожданные гости зашли в шикарный дворец Гвидона и познакомились с неведомыми чудесами. Удивленный Салтан тут же попросил познакомить его с царицей и к огромной радости узнал в ней свою любимую супругу Милитрису, а в Гвидоне – своего сына, которого уже не надеялся когда-нибудь встретить. Коварные предательницы сестры тут же стали молить о пощаде, испугавшись, что их ждет суровое наказание, но царь Салтан простил их.

Продолжительность спектакля
I Акт	II Акт	III Акт	IV Акт
55 мин.	30 мин.	25 мин.	45 мин.

Фото :

Интересные факты

Когда дирижер В. Сафонов получил партитуру от композитора для ознакомления, чтобы исполнить “музыкальные картинки”, то сразу направил ему телеграмму. В послании он признался, что всю ночь читал это произведение, при этом восхищался гением автора. (Речь идет о мастерстве оркестровки Римского-Корсакова)
Примечательно, что в опере композитор использовал подлинную колыбельную, причем сам Римский-Корсаков признавался, что ее пели ему и его детям когда-то. Это колыбельная младенцу Гвидону.
Музыкальный критик Василий Ястребцев назвал «Салтана» русским «Зигфридом».
В этом спектакле продолжается линия, берущая начало в произведениях «Шехеразада» и «Садко ». Это тема моря и морских образов.
Композитор активно участвовал в процессе постановки оперы и ему удалось переубедить режиссера исключить механические куклы на сцене в роли белки и шмеля. В результате, эти роли были поручены детям по настоянию Римского-Корсакова.
Легендарный и популярный «Полет шмеля» из третьего акта стал визитной карточкой как самого композитора, так и многих виртуозов исполнителей, которые с удовольствием исполняют ее на бис.
А вы знаете, что Римский-Корсаков для своих опер на сказочные сюжеты придумал свой особый лад, который называется уменьшенным? С помощью такой новой краски, композитор подчеркнул загадочные и фантастические образы в своих произведениях.
Сам автор называл свою партитуру «руководством к фокусам» из-за необычной оркестровки
На премьерном показе, партию Царевны исполнила певица Надежда Забела, жена художника Михаила Врубеля, который разрабатывал декорации к спектаклю.

Популярные номера

Ария Царевны Лебедь из II действия – слушать

Три чуда (Белочка, 33 богатыря, Лебедь) – слушать

Полет шмеля – слушать

История создания

В основе оперы лежит «Сказка о царе Салтане» А. Пушкина, автором либретто выступил В. И. Бельский. Примечательно, что именно этот либреттист был постоянным автором у композитора, после оперы «Садко».

Имеются сведения, что мысль написать сказочную оперу на этот сюжет, маэстро подал известный критик В. Стасов. Уже зимой 1898 года Римский-Корсаков активно принялся разрабатывать сценарий, в следующем году он взялся за музыку. Таким образом, осенью 1899 года опера была написана полностью, а в начале 1900 – закончена партитура. Во время работы над спектаклем, между автором и Бельским постоянно велась переписка и они обсуждали все важные моменты, касающиеся оперы. Так, некоторые предложения Бельского, Римский-Корсаков вынужден был отклонять, например, предложение добавить Гвидону реализма за счет его желания лишить себя жизни, если тот не найдет нигде прекрасную Царевну. Также Бельский предлагал показать Гвидона-ребенка за счет утрированных детских интонаций. Но некоторые идеи либреттиста Римский-Корсаков встретил восторженно – намеченный драматургический план, акцентирование на сцене появления волшебного города. К слову, именно эта сцена произвела настоящий фурор во время премьеры, отчасти и благодаря Врубелю, разработавшему декорации.

Примечательно, что композитор, задумывал оперу максимально приближенной к первоисточнику, вместе с тем она содержит ряд существенных различий. Римский-Корсаков намеренно усилил прекрасный образ Царевны Лебедь и максимально увеличил сатирическую линию в образах Салтана, Бабарихи и ее сестер, высмеивая их пороки. Спектакль пестрит народной жизнью, праздничными гуляньями и скоморохами.

Александр Сергеевич Пушкин – русский поэт и прозаик первой половины 19 века. Автор «Сказки о царе Салтане, о сыне его славном и могучем богатыре князе Гвидоне Салтановиче и о прекрасной царевне Лебеди ». Сказка написана в 1831 году. Впоследствии была много раз экранизирована, а также поставлена на сцене в виде оперы и балета.

Сказка написана в стихотворном жанре.

Пушкин создал эту сказку по мотивам народного произведения «По колена ноги в золоте, по локоть руки в серебре», которое имеет абсолютно идентичный ход сюжета, но совершенно разных персонажей и немного другую концовку. Поэт разбавил и дополнил сюжет по своему усмотрению. Например, в исходной народной сказке отсутствует персонаж царевна Лебедь. Образ царевны Пушкин создал сам, в качестве прототипов используя образы Василисы Премудрой и Софьи Премудрой. Также новым персонажем стала сватья баба Бабариха, которая до того момента не упоминалась в каких-либо сказках и произведениях.

Тема сказки

Основные персонажи произведения:

царь Салтан;
князь Гвидон – сын Салтана;
царевна Лебедь, которую Гвидон спасает от нападения черного коршуна; та, в благодарность, во всем помогает Гвидону.

Сказка начинается с рассказа о трех сестрах. Все они мечтают быть женами царя Салтана и стать царицами. Салтан выбирает ту сестру, которая мечтает родить богатыря для «батюшки-царя». Вскоре царица рождает на свет младенца, царь же в это время находится на войне. Старшие сестры завидуют счастливой сестре и решают расстроить ее судьбу, посылая царю обманное письмо, в котором говорится о том, что «родила царица в ночь не то сына, не то дочь; не мышонка, не лягушку, а неведому зверюшку». Разгневанный царь приказывает закрыть царицу с младенцем в бочке и бросить их в море.

Так начинается рассказ о князе Гвидоне. За время, находящееся в бочке, князь вырастает, становится сильным и крепким богатырем. Затем их вместе с царицей выносит на берег острова, где они встречают царевну Лебедь, которая поначалу притворяется белой лебедью и лишь в конце Гвидон узнает, что Лебедь и есть прекрасная царевна.

С того момента, как князь с царицей оказываются на острове, там начинают происходить невообразимые, яркие, сказочные события. О них узнает царь Салтан, который после козней и интриг со стороны завистливых сестер царицы, все-таки приезжает на тот чудесный остров и узнает в Гвидоне своего сына, а в царице жену. Сказка со счастливым концом, царь и царица прощают сестер, после чего описывается пир на весь мир.

Полное название: Иллюстрации к Сказке о царе Салтане

Сказка о царе Салтане, о сыне его

Славном и могучем богатыре

Князе Гвидоне Салтановиче

И о прекрасной царевне Лебеди

Три девицы под окном
Пряли поздно вечерком.
«Кабы я была царица, –
Говорит одна девица, –
То на весь крещеный мир
Приготовила б я пир».
– «Кабы я была царица, –
Говорит ее сестрица, –
То на весь бы мир одна
Наткала я полотна».
– «Кабы я была царица, –
Третья молвила сестрица, –
Я б для батюшки-царя
Родила богатыря».

Только вымолвить успела,
Дверь тихонько заскрипела,
И в светлицу входит царь,
Стороны той государь.
Во всё время разговора
Он стоял позадь забора;
Речь последней по всему
Полюбилася ему.
«Здравствуй, красная девица, –
Говорит он, – будь царица
И роди богатыря
Мне к исходу сентября.
Вы ж, голубушки-сестрицы,
Выбирайтесь из светлицы.
Поезжайте вслед за мной,
Вслед за мной и за сестрой:
Будь одна из вас ткачиха,
А другая повариха».

В те поры война была.
Царь Салтан, с женой простяся,
На добра коня садяся,
Ей наказывал себя
Поберечь, его любя.
Между тем, как он далёко
Бьется долго и жестоко,
Наступает срок родин;
Сына бог им дал в аршин,
И царица над ребенком,
Как орлица над орленком;
Шлет с письмом она гонца,
Чтоб обрадовать отца.
А ткачиха с поварихой,
С сватьей бабой Бабарихой
Извести ее хотят,
Перенять гонца велят;

Сами шлют гонца другого
Вот с чем от слова до слова:
«Родила царица в ночь
Не то сына, не то дочь;
Не мышонка, не лягушку,
А неведому зверюшку».

Как услышал царь-отец,
Что донес ему гонец,
В гневе начал он чудесить
И гонца хотел повесить;
Но, смягчившись на сей раз,
Дал гонцу такой приказ:
«Ждать царева возвращенья
Для законного решенья».

Едет с грамотой гонец
И приехал наконец.
А ткачиха с поварихой
С сватьей бабой Бабарихой
Обобрать его велят;
Допьяна гонца поят
И в суму его пустую
Суют грамоту другую –
И привез гонец хмельной
В тот же день приказ такой:
«Царь велит своим боярам,
Времени не тратя даром,
И царицу и приплод
Тайно бросить в бездну вод».
Делать нечего: бояре,
Потужив о государе
И царице молодой,
В спальню к ней пришли толпой.
Объявили царску волю –
Ей и сыну злую долю,
Прочитали вслух указ
И царицу в тот же час
В бочку с сыном посадили,
Засмолили, покатили
И пустили в Окиян –
Так велел-де царь Салтан.

В синем небе звезды блещут,
В синем море волны хлещут;
Туча по небу идет,
Бочка по морю плывет.
Словно горькая вдовица,
Плачет, бьется в ней царица;
И растет ребенок там
Не по дням, а по часам.
День прошел – царица вопит…
А дитя волну торопит:
«Ты, волна моя, волна!
Ты гульлива и вольна;
Плещешь ты, куда захочешь,
Ты морские камни точишь,
Топишь берег ты земли,
Подымаешь корабли –
Не губи ты нашу душу:
Выплесни ты нас на сушу!»
И послушалась волна:
Тут же на берег она
Бочку вынесла легонько
И отхлынула тихонько.
Мать с младенцем спасена;
Землю чувствует она.
Но из бочки кто их вынет?
Бог неужто их покинет?
Сын на ножки поднялся,
В дно головкой уперся,
Понатужился немножко:
«Как бы здесь на двор окошко
Нам проделать?» – молвил он,
Вышиб дно и вышел вон.

Мать и сын теперь на воле;
Видят холм в широком поле;
Море синее кругом,
Дуб зеленый над холмом.
Сын подумал: добрый ужин
Был бы нам, однако, нужен.
Ломит он у дуба сук
И в тугой сгибает лук,
Со креста снурок шелковый
Натянул на лук дубовый,
Тонку тросточку сломил,
Стрелкой легкой завострил
И пошел на край долины
У моря искать дичины.

К морю лишь подходит он,
Вот и слышит будто стон…
Видно, на´ море не тихо;
Смотрит – видит дело лихо:
Бьется лебедь средь зыбей,
Коршун носится над ней;
Та бедняжка так и плещет,
Воду вкруг мутит и хлещет…
Тот уж когти распустил,
Клёв кровавый навострил…
Но как раз стрела запела,
В шею коршуна задела –
Коршун в море кровь пролил.
Лук царевич опустил;
Смотрит: коршун в море тонет
И не птичьим криком стонет,
Лебедь около плывет,
Злого коршуна клюет,
Гибель близкую торопит,
Бьет крылом и в море топит –
И царевичу потом
Молвит русским языком:
«Ты царевич, мой спаситель,
Мой могучий избавитель,
Не тужи, что за меня
Есть не будешь ты три дня,
Что стрела пропала в море;
Это горе – всё не горе.
Отплачу тебе добром,
Сослужу тебе потом:
Ты не лебедь ведь избавил,
Девицу в живых оставил;
Ты не коршуна убил,
Чародея подстрелил.
Ввек тебя я не забуду:
Ты найдешь меня повсюду,
А теперь ты воротись,
Не горюй и спать ложись».

Улетела лебедь-птица,
А царевич и царица,
Целый день проведши так,
Лечь решились натощак.
Вот открыл царевич очи;
Отрясая грезы ночи
И дивясь, перед собой
Видит город он большой,
Стены с частыми зубцами,
И за белыми стенами
Блещут маковки церквей
И святых монастырей.
Он скорей царицу будит;
Та как ахнет!.. «То ли будет? –
Говорит он, – вижу я:
Лебедь тешится моя».
Мать и сын идут ко граду.
Лишь ступили за ограду,
Оглушительный трезвон
Поднялся со всех сторон:
К ним народ навстречу валит,
Хор церковный бога хвалит;
В колымагах золотых
Пышный двор встречает их;
Все их громко величают,
И царевича венчают
Княжей шапкой, и главой
Возглашают над собой;
И среди своей столицы,
С разрешения царицы,
В тот же день стал княжить он
И нарекся: князь Гвидон.

Ветер на море гуляет
И кораблик подгоняет;
Он бежит себе в волнах
На раздутых парусах.
Корабельщики дивятся,
На кораблике толпятся,
На знакомом острову
Чудо видят наяву:
Город новый златоглавый,
Пристань с крепкою заставой –

Пушки с пристани палят,
Кораблю пристать велят.
Пристают к заставе гости;

Их он кормит и поит
И ответ держать велит:
«Чем вы, гости, торг ведете
И куда теперь плывете?»
Корабельщики в ответ:
«Мы объехали весь свет,
Торговали соболями,
Чорнобурыми лисами;
А теперь нам вышел срок,
Едем прямо на восток,
Мимо острова Буяна,

Князь им вымолвил тогда:
«Добрый путь вам, господа,
По морю по Окияну
К славному царю Салтану;
От меня ему поклон».
Гости в путь, а князь Гвидон
С берега душой печальной
Провожает бег их дальный;
Глядь – поверх текучих вод
Лебедь белая плывет.

Опечалился чему?» –
Говорит она ему.
Князь печально отвечает:
«Грусть-тоска меня съедает,
Одолела молодца:
Видеть я б хотел отца».
Лебедь князю: «Вот в чем горе!
Ну, послушай: хочешь в море
Полететь за кораблем?
Будь же, князь, ты комаром».
И крылами замахала,
Воду с шумом расплескала
И обрызгала его
С головы до ног всего.
Тут он в точку уменьшился,
Комаром оборотился,
Полетел и запищал,
Судно на море догнал,
Потихоньку опустился
На корабль – и в щель забился.

Ветер весело шумит,
Судно весело бежит
Мимо острова Буяна,
К царству славного Салтана,
И желанная страна
Вот уж издали видна.
Вот на берег вышли гости;
Царь Салтан зовет их в гости,
И за ними во дворец
Полетел наш удалец.
Видит: весь сияя в злате,
Царь Салтан сидит в палате
На престоле и в венце
С грустной думой на лице;
А ткачиха с поварихой.
С сватьей бабой Бабарихой
Около царя сидят
И в глаза ему глядят.
Царь Салтан гостей сажает
За свой стол и вопрошает:
«Ой вы, гости-господа,
Долго ль ездили? куда?
Ладно ль за морем иль худо?
И какое в свете чудо?»
Корабельщики в ответ:
«Мы объехали весь свет;
За морем житье не худо,
В свете ж вот какое чудо:
В море остров был крутой,
Не привальный, не жилой;
Он лежал пустой равниной;
Рос на нем дубок единый;
А теперь стоит на нем
Новый город со дворцом,
С златоглавыми церквами,
С теремами и садами,
А сидит в нем князь Гвидон;
Он прислал тебе поклон».
Царь Салтан дивится чуду;
Молвит он: «Коль живя буду,
Чудный остров навещу,
У Гвидона погощу».
А ткачиха с поварихой,
С сватьей бабой Бабарихой
Не хотят его пустить
Чудный остров навестить.
«Уж диковинка, ну право, –
Подмигнув другим лукаво,
Повариха говорит, –
Город у моря стоит!
Знайте, вот что не безделка:
Ель в лесу, под елью белка,
Белка песенки поет
И орешки всё грызет,
А орешки не простые,
Всё скорлупки золотые,
Ядра – чистый изумруд;
Вот что чудом-то зовут».
Чуду царь Салтан дивится,
А комар-то злится, злится –
И впился комар как раз
Тетке прямо в правый глаз.
Повариха побледнела,
Обмерла и окривела.
Слуги, сватья и сестра
С криком ловят комара.
«Распроклятая ты мошка!
Мы тебя!..» А он в окошко
Да спокойно в свой удел
Через море полетел.

Снова князь у моря ходит,
С синя моря глаз не сводит;
Глядь – поверх текучих вод
Лебедь белая плывет.
«Здравствуй, князь ты мой прекрасный!

Опечалился чему?» –
Говорит она ему.
Князь Гвидон ей отвечает:
«Грусть-тоска меня съедает;
Чудо чудное завесть
Мне б хотелось. Где-то есть
Ель в лесу, под елью белка;
Диво, право, не безделка –
Белка песенки поет
Да орешки всё грызет,
А орешки не простые,
Всё скорлупки золотые,
Ядра – чистый изумруд;
Но, быть может, люди врут».
Князю лебедь отвечает:
«Свет о белке правду бает;
Это чудо знаю я;
Полно, князь, душа моя,
Не печалься; рада службу
Оказать тебе я в дружбу».
С ободренною душой
Князь пошел себе домой;
Лишь ступил на двор широкий –
Что ж? под елкою высокой,
Видит, белочка при всех
Золотой грызет орех,
Изумрудец вынимает,
А скорлупку собирает,
Кучки равные кладет
И с присвисточкой поет
При честном при всем народе:
Во саду ли, в огороде.
Изумился князь Гвидон.
«Ну, спасибо, – молвил он, –
Ай да лебедь – дай ей боже,
Что и мне, веселье то же».
Князь для белочки потом
Выстроил хрустальный дом.
Караул к нему приставил
И притом дьяка заставил
Строгий счет орехам весть.
Князю прибыль, белке честь.

Ветер по морю гуляет
И кораблик подгоняет;
Он бежит себе в волнах
На поднятых парусах
Мимо острова крутого,
Мимо города большого:
Пушки с пристани палят,
Кораблю пристать велят.
Пристают к заставе гости;
Князь Гвидон зовет их в гости,
Их и кормит и поит
И ответ держать велит:
«Чем вы, гости, торг ведете
И куда теперь плывете?»
Корабельщики в ответ:
«Мы объехали весь свет,
Торговали мы конями,
Всё донскими жеребцами,
А теперь нам вышел срок –
И лежит нам путь далек:
Мимо острова Буяна
В царство славного Салтана…»
Говорит им князь тогда:
«Добрый путь вам, господа,
По морю по Окияну
К славному царю Салтану;
Да скажите: князь Гвидон
Шлет царю-де свой поклон».

Девки сыплют изумруд
В кладовые, да под спуд;
Все в том острове богаты,
Изоб нет, везде палаты;
А сидит в нем князь Гвидон;
Он прислал тебе поклон».
Царь Салтан дивится чуду.
«Если только жив я буду,
Чудный остров навещу,
У Гвидона погощу».
А ткачиха с поварихой,
С сватьей бабой Бабарихой
Не хотят его пустить
Чудный остров навестить.
Усмехнувшись исподтиха,
Говорит царю ткачиха:
«Что тут дивного? ну, вот!
Белка камушки грызет,
Мечет золото и в груды
Загребает изумруды;
Этим нас не удивишь,
Правду ль, нет ли говоришь.
В свете есть иное диво:
Море вздуется бурливо,
Закипит, подымет вой,
Хлынет на берег пустой,
Разольется в шумном беге,
И очутятся на бреге,
В чешуе, как жар горя,
Тридцать три богатыря,
Все красавцы удалые,
Великаны молодые,
Все равны, как на подбор,
С ними дядька Черномор.
Это диво, так уж диво,
Можно молвить справедливо!»
Гости умные молчат,
Спорить с нею не хотят.
Диву царь Салтан дивится,
А Гвидон-то злится, злится…
Зажужжал он и как раз
Тетке сел на левый глаз,
И ткачиха побледнела:
«Ай!» – и тут же окривела;
Все кричат: «Лови, лови,
Да дави ее, дави…
Вот ужо! постой немножко,
Погоди…» А князь в окошко,
Да спокойно в свой удел
Через море прилетел.

Князь у синя моря ходит,
С синя моря глаз не сводит;
Глядь – поверх текучих вод
Лебедь белая плывет.
«Здравствуй, князь ты мой прекрасный!
Что ты тих, как день ненастный?
Опечалился чему?» –
Говорит она ему.
Князь Гвидон ей отвечает:
«Грусть-тоска меня съедает –
Диво б дивное хотел
Перенесть я в мой удел».
– «А какое ж это диво?»
– «Где-то вздуется бурливо
Окиян, подымет вой,
Хлынет на берег пустой,
Расплеснется в шумном беге,
И очутятся на бреге,
В чешуе, как жар горя,
Тридцать три богатыря,
Все красавцы молодые,
Великаны удалые,
Все равны, как на подбор,
С ними дядька Черномор».
Князю лебедь отвечает:
«Вот что, князь, тебя смущает?
Не тужи, душа моя,
Это чудо знаю я.
Эти витязи морские
Мне ведь братья все родные.
Не печалься же, ступай,
В гости братцев поджидай».

Князь пошел, забывши горе,
Сел на башню, и на море
Стал глядеть он; море вдруг
Всколыхалося вокруг,
Расплескалось в шумном беге
И оставило на бреге
Тридцать три богатыря;
В чешуе, как жар горя,
Идут витязи четами,
И, блистая сединами,
Дядька впереди идет
И ко граду их ведет.
С башни князь Гвидон сбегает,
Дорогих гостей встречает;
Второпях народ бежит;
Дядька князю говорит;
«Лебедь нас к тебе послала
И наказом наказала
Славный город твой хранить
И дозором обходить.
Мы отныне ежеденно
Вместе будем непременно
У высоких стен твоих
Выходить из вод морских,
Так увидимся мы вскоре,
А теперь пора нам в море;
Тяжек воздух нам земли».
Все потом домой ушли.

Ветер весело шумит,
Судно весело бежит
Мимо острова Буяна,
В царство славного Салтана,
И желанная страна
Вот уж издали видна.
Вот на берег вышли гости.
Царь Салтан зовет их в гости,
И за ними во дворец
Полетел наш удалец.
Видит, весь сияя в злате,
Царь Салтан сидит в палате
На престоле и в венце,
С грустной думой на лице.
А ткачиха с поварихой,
С сватьей бабой Бабарихой
Около царя сидят –
Четырьмя все три глядят.
Царь Салтан гостей сажает
За свой стол и вопрошает:
«Ой вы, гости-господа,
Долго ль ездили? куда?
Ладно ль за морем иль худо?
И какое в свете чудо?»
Корабельщики в ответ:
«Мы объехали весь свет;
За морем житье не худо;
В свете ж вот какое чудо:
Остров на море лежит,
Град на острове стоит,
Каждый день идет там диво:
Море вздуется бурливо,
Закипит, подымет вой,
Хлынет на берег пустой,
Расплеснется в скором беге –
И останутся на бреге
Тридцать три богатыря,
В чешуе златой горя,
Все красавцы молодые,
Великаны удалые,
Все равны, как на подбор;
Старый дядька Черномор
С ними из моря выходит
И попарно их выводит,
Чтобы остров тот хранить
И дозором обходить –
И той стражи нет надежней,
Ни храбрее, ни прилежней.
А сидит там князь Гвидон;
Он прислал тебе поклон».
Царь Салтан дивится чуду.
«Коли жив я только буду,
Чудный остров навещу
И у князя погощу».
Повариха и ткачиха
Ни гугу – но Бабариха,
Усмехнувшись, говорит:
«Кто нас этим удивит?
Люди из моря выходят
И себе дозором бродят!
Правду ль бают или лгут,
Дива я не вижу тут.
В свете есть такие ль дива?
Вот идет молва правдива:
За морем царевна есть,
Что не можно глаз отвесть:
Днем свет божий затмевает,
Ночью землю освещает,
Месяц под косой блестит,
А во лбу звезда горит.
А сама-то величава,
Выступает, будто пава;
А как речь-то говорит,
Словно реченька журчит.
Молвить можно справедливо,
Это диво, так уж диво».
Гости умные молчат:
Спорить с бабой не хотят.
Чуду царь Салтан дивится –
А царевич хоть и злится,
Но жалеет он очей
Старой бабушки своей:
Он над ней жужжит, кружится –
Прямо на нос к ней садится,
Нос ужалил богатырь:
На носу вскочил волдырь.
И опять пошла тревога:
«Помогите, ради бога!
Караул! лови, лови,
Да дави его, дави…
Вот ужо! пожди немножко,
Погоди!..» А шмель в окошко,
Да спокойно в свой удел
Через море полетел.

Князь у синя моря ходит,
С синя моря глаз не сводит;
Глядь – поверх текучих вод
Лебедь белая плывет.
«Здравствуй, князь ты мой прекрасный!
Что ж ты тих, как день ненастный?
Опечалился чему?» –
Говорит она ему.
Князь Гвидон ей отвечает:
«Грусть-тоска меня съедает:
Люди женятся; гляжу,
Не женат лишь я хожу».
– «А кого же на примете
Ты имеешь?» – «Да на свете,
Говорят, царевна есть,
Что не можно глаз отвесть.
Днем свет божий затмевает,
Ночью землю освещает –
Месяц под косой блестит,
А во лбу звезда горит.
А сама-то величава,
Выступает, будто пава;
Сладку речь-то говорит,
Будто реченька журчит.
Только, полно, правда ль это?»
Князь со страхом ждет ответа.
Лебедь белая молчит
И, подумав, говорит:
«Да! такая есть девица.
Но жена не рукавица:
С белой ручки не стряхнешь
Да за пояс не заткнешь.
Услужу тебе советом –
Слушай: обо всем об этом
Пораздумай ты путем,
Не раскаяться б потом».
Князь пред нею стал божиться,
Что пора ему жениться,
Что об этом обо всем
Передумал он путем;
Что готов душою страстной
За царевною прекрасной
Он пешком идти отсель
Хоть за тридевять земель.
Лебедь тут, вздохнув глубоко,
Молвила: «Зачем далёко?
Знай, близка судьба твоя,
Ведь царевна эта – я».
Тут она, взмахнув крылами,
Полетела над волнами
И на берег с высоты
Опустилася в кусты,
Встрепенулась, отряхнулась
И царевной обернулась:
Месяц под косой блестит,
А во лбу звезда горит;
А сама-то величава,
Выступает, будто пава;
А как речь-то говорит,
Словно реченька журчит.
Князь царевну обнимает,
К белой груди прижимает
И ведет ее скорей
К милой матушке своей.
Князь ей в ноги, умоляя:
«Государыня-родная!
Выбрал я жену себе,
Дочь послушную тебе.
Просим оба разрешенья,
Твоего благословенья:
Ты детей благослови
Жить в совете и любви».
Над главою их покорной
Мать с иконой чудотворной
Слезы льет и говорит:
«Бог вас, дети, наградит».
Князь не долго собирался,
На царевне обвенчался;
Стали жить да поживать,
Да приплода поджидать.

Ветер по морю гуляет
И кораблик подгоняет;
Он бежит себе в волнах
На раздутых парусах
Мимо острова крутого,
Мимо города большого;
Пушки с пристани палят,
Кораблю пристать велят.
Пристают к заставе гости.
Князь Гвидон зовет их в гости.
Он их кормит, и поит,
И ответ держать велит:
«Чем вы, гости, торг ведете
И куда теперь плывете?»
Корабельщики в ответ:
«Мы объехали весь свет,
Торговали мы недаром
Неуказанным товаром;
А лежит нам путь далек:
Восвояси на восток,
Мимо острова Буяна,
В царство славного Салтана».
Князь им вымолвил тогда:
«Добрый путь вам, господа,
По морю по Окияну
К славному царю Салтану;
Да напомните ему,
Государю своему:
К нам он в гости обещался,
А доселе не собрался –
Шлю ему я свой поклон».
Гости в путь, а князь Гвидон
Дома на сей раз остался
И с женою не расстался.

Ветер весело шумит,
Судно весело бежит
Мимо острова Буяна,
К царству славного Салтана,
И знакомая страна
Вот уж издали видна.
Вот на берег вышли гости.
Царь Салтан зовет их в гости.
Гости видят: во дворце
Царь сидит в своем венце.
А ткачиха с поварихой,
С сватьей бабой Бабарихой
Около царя сидят,
Четырьмя все три глядят.
Царь Салтан гостей сажает
За свой стол и вопрошает:
«Ой вы, гости-господа,
Долго ль ездили? куда?
Ладно ль за морем иль худо?
И какое в свете чудо?»
Корабельщики в ответ:
«Мы объехали весь свет;
За морем житье не худо,
В свете ж вот какое чудо:
Остров на море лежит,
Град на острове стоит,
С златоглавыми церквами,
С теремами и садами;
Ель растет перед дворцом,
А под ней хрустальный дом:
Белка в нем живет ручная,
Да чудесница какая!
Белка песенки поет
Да орешки всё грызет;
А орешки не простые,
Скорлупы-то золотые.
Ядра – чистый изумруд;
Белку холят, берегут.
Там еще другое диво:
Море вздуется бурливо,
Закипит, подымет вой,
Хлынет на берег пустой,
Расплеснется в скором беге,
И очутятся на бреге,
В чешуе, как жар горя,
Тридцать три богатыря,
Все красавцы удалые,
Великаны молодые,
Все равны, как на подбор –
С ними дядька Черномор.
И той стражи нет надежней,
Ни храбрее, ни прилежней.
А у князя женка есть,
Что не можно глаз отвесть:
Днем свет божий затмевает,
Ночью землю освещает;
Месяц под косой блестит,
А во лбу звезда горит.
Князь Гвидон тот город правит,
Всяк его усердно славит;
Он прислал тебе поклон,
Да тебе пеняет он:
К нам-де в гости обещался,
А доселе не собрался».

Тут уж царь не утерпел,
Снарядить он флот велел.
А ткачиха с поварихой,
С сватьей бабой Бабарихой
Не хотят царя пустить
Чудный остров навестить.
Но Салтан им не внимает
И как раз их унимает:
«Что я? царь или дитя? –
Говорит он не шутя –
Нынче ж еду!» – Тут он топнул,
Вышел вон и дверью хлопнул.

Под окном Гвидон сидит,
Молча на море глядит:
Не шумит оно, не хлещет,
Лишь едва-едва трепещет.
И в лазоревой дали
Показались корабли:
По равнинам Окияна
Едет флот царя Салтана.
Князь Гвидон тогда вскочил,
Громогласно возопил:
«Матушка моя родная!
Ты, княгиня молодая!
Посмотрите вы туда:
Едет батюшка сюда».
Флот уж к острову подходит.
Князь Гвидон трубу наводит:
Царь на палубе стоит
И в трубу на них глядит;
С ним ткачиха с поварихой,
С сватьей бабой Бабарихой;
Удивляются оне
Незнакомой стороне.
Разом пушки запалили;
В колокольнях зазвонили;
К морю сам идет Гвидон;
Там царя встречает он
С поварихой и ткачихой,
С сватьей бабой Бабарихой;
В город он повел царя,
Ничего не говоря.

Все теперь идут в палаты:
У ворот блистают латы,
И стоят в глазах царя
Тридцать три богатыря,
Все красавцы молодые,
Великаны удалые,
Все равны, как на подбор,
С ними дядька Черномор.
Царь ступил на двор широкий:
Там под елкою высокой
Белка песенку поет,
Золотой орех грызет,
Изумрудец вынимает
И в мешочек опускает;
И засеян двор большой
Золотою скорлупой.
Гости дале – торопливо
Смотрят – что ж? княгиня – диво:
Под косой луна блестит,
А во лбу звезда горит:
А сама-то величава,
Выступает, будто пава,
И свекровь свою ведет.
Царь глядит – и узнает…
В нем взыграло ретивое!
«Что я вижу? что такое?
Как!» – и дух в нем занялся…
Царь слезами залился,
Обнимает он царицу,
И сынка, и молодицу,
И садятся все за стол;
И веселый пир пошел.
А ткачиха с поварихой,
С сватьей бабой Бабарихой
Разбежались по углам;
Их нашли насилу там.
Тут во всем они признались,
Повинились, разрыдались;
Царь для радости такой
Отпустил всех трех домой.
День прошел – царя Салтана
Уложили спать вполпьяна.
Я там был; мед, пиво пил –
И усы лишь обмочил.

«Ска́зка о царе́ Салта́не, о сы́не его́ сла́вном и могу́чем богатыре́ кня́зе Гвидо́не Салта́новиче и о прекра́сной царе́вне Ле́беди» (укороченный вариант названия – «Сказка о царе Салтане» ) – сказка в стихах А. С. Пушкина . Создана в 1831 году, а впервые издана через год.

Первоначально Пушкин хотел при написании сказки чередовать стихи с прозой , но впоследствии отказался от этой идеи . «Сказка о царе Салтане» написана четырёхстопным хореем с парной рифмовкой: в те времена таким образом часто писались «подражания» народной поэзии.

Сюжет

Одним поздним вечером три сестры пряли. Разговаривая меж собой, они мечтают о том, что бы каждая из них сделала, если б вдруг стала царицей. Первая из них обещает устроить пир на весь мир, вторая – наткать полотна, а третья – «для батюшки-царя» родить богатыря. В этот момент в светлицу входит сам царь Салтан. До этого он подслушивал разговор сестёр под окном, и больше всего ему понравилась мечта последней из них. Именно ей Салтан предлагает стать царицей и родить ему сына. Двум другим сёстрам он предлагает перебраться жить к нему во дворец в качестве поварихи и ткачихи.

Старшие сёстры новоявленной царицы позавидовали младшей сестре. Они написали царю письмо (в то время как последний был на войне), что царица родила ему «неведому зверюшку». Саму царицу и родившегося младенца замуровывают в бочку и сбрасывают в море, ссылаясь на несуществующее письмо царя.

Однако вскоре бочку выносит на необитаемый остров. Из бочки выходят царица и её уже повзрослевший сын, юноша лет двадцати – царевич Гвидон. Для того чтобы прокормить мать, Гвидон мастерит лук и стрелу и идёт к морю, чтобы подстрелить птиц. Перед ним открывается картина: коршун напал на белую лебедь. Царевич убивает коршуна, в благодарность за спасение жизни лебедь обещает ему свою помощь. На пустом острове появляется город, правителем которого становится Гвидон.

Мимо острова проплывают морские купцы и любуются красотой нового города. По прибытии в царство Салтана они рассказывают царю о чудесном городе и приглашают его от имени князя Гвидона в гости. Сам царевич, превратившись (с помощью лебеди) в комара, приплывает с купцами к отцу и слушает этот разговор.

Но одна из завистливых сестёр, повариха, рассказывает Салтану о новом чуде света: поющей белке, которая живёт под елью и грызёт орешки с изумрудами и золотыми скорлупками. Царь Салтан, услышав о новом чуде, отказывается от поездки к князю Гвидону. За это комар жалит повариху в правый глаз. После возвращения князь Гвидон рассказывает белой лебеди о волшебной белке. Под елью у него появляется поющая белка, для которой он (то есть князь) строит хрустальный дом.

В следующий раз купцы рассказывают царю Салтану о поющей белке и передают новое приглашение от князя Гвидона. Сам царевич, которого на этот раз лебедь превратила в муху, слушает очередной разговор. Ткачиха рассказывает о 33 богатырях, выходящих из моря, во главе с дядькой Черномором. Царь Салтан, услышав о новом чуде, опять отказывается от поездки, за что муха жалит ткачиху в левый глаз. Дома князь Гвидон рассказывает белой лебеди о 33 богатырях, и те появляются на острове.

И вновь купцы рассказывают царю Салтану о чудесах, о 33 богатырях и передают новое приглашение от князя Гвидона. Сам царевич, которого на этот раз лебедь превратила в шмеля, слушает и этот разговор. Сватья баба Бабариха рассказывает о царевне, затмевающей «днём свет божий», с месяцем под косой и горящей звездой во лбу. Царь Салтан, услышав о новом чуде, в третий раз отказывается от поездки. За это шмель жалит Бабариху в нос.

После возвращения князь Гвидон рассказывает белой лебеди о прекрасной царевне. Лебедь вновь исполняет желание князя Гвидона, ведь царевна со звездой во лбу – это она и есть. В итоге царь Салтан отправляется в путь к острову князя Гвидона. По прибытии он узнаёт в царице свою жену, а в молодых князе с княгиней – своего сына и невестку. На радостях он прощает злых сестёр. Устраивается весёлый пир на весь мир, и все живут счастливо и богато.

Происхождение сюжета

«Сказка о царе Салтане» – вольная обработка народной сказки, которая была записана Пушкиным в двух различных вариантах. Автор не следовал в точности ни одному из них, свободно изменял и дополнял сюжет, сохраняя при этом народный характер содержания. Длинное заглавие сказки имитирует распространённые в XVIII веке заглавия лубочных повествований. В самом произведении использовались персонажи, заимствованные из народных сказок. Такие например, как волшебный образ царевны Лебеди, имеющий отклик в образе Василисы Премудрой.

Сюжет сказки напоминает сюжет «Рассказа о Констанце» («Рассказ законника», «Рассказ юриста») из «Кентерберийских рассказов » Джеффри Чосера . Заимствование этого сюжета напрямую у Чосера доказывалось в работе Е. Аничковой , однако, эта работа вызывала негативную критику М. К. Азадовского («Источники сказок Пушкина») и Р. М. Волкова, которые отрицали прямое заимствование сюжета у Чосера, но отмечали сходство с ним отдельных мест пушкинской сказки . Русская народная сказка «По колена ноги в золоте, по локоть руки в серебре», записана Александром Афанасьевым в 5 вариантах . В комментариях к изданию 1984-1985 годов Л. Г. Бараг, Н. В. Новиков описывают широчайшую распространённость этого сюжета . В частности Карло Гоцци использовал (до Пушкина) этот сюжет в пьесе «Зелёная птичка».

22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.

«Что за прелесть эти сказки! – восклицал Пушкин – Каждая есть поэма». И не только восклицал, а еще и написал целый цикл, который мы сегодня называем «Сказки Пушкина».

И одной из жемчужин не только этого цикла, но и всего поэтического наследия Пушкина является «Сказка о царе Салтане, о сыне его славном и могучем богатыре Гвидоне Салтановиче и о прекрасной царевне Лебеди». Откуда же черпал вдохновение наш великий поэт, создавая это произведение, в котором фольклорные мотивы причудливо переплелись с его собственной авторской фантазией?

Сюжет

«Сказка о царе Салтане» была написана Пушкиным в 1831 году. Считается, что сюжет был почерпнут им из сказок, которые рассказывала нянюшка Арина Родионовна. Действительно, Арина Родионова (именно так, поскольку по отчеству, Родионовной, няню называли домашние) – крепостная семьи Ганнибал, происходила из северных русских земель, сохранивших в своем фольклоре немало старинных сюжетов и имен. По некоторым сведениям она была ижоркой по происхождению. Но даже если и так, то это не слишком важно, поскольку ощущала себя она, по-видимому, русской. Именно речь няни, ее сказки и прибаутки стали для Пушкина неистощимым кладезем русской национальной поэзии. Это она рассказала Александру Сергеевичу сказки «По колена ноги в золоте, по локоть руки в серебре», «Поющее дерево, живая вода и птица говорунья», а так же «Сказку о трех королевнах, родных сестрах». Названия здесь приведены по сборникам русских сказок, сделанных Афанасьевым и Ончуковым. А как называла эти истории Арина Родионовна нам, конечно же, неизвестно. В этих сказках Пушкин почерпнул основные мотивы будущего шедевра: разговор трех сестер, подслушанный царем, рождение чудесного младенца, наговор завистниц, в результате которого царицу и ее дитя бросают в бочке в воду, чудесные диковины далекого морского острова, 30 витязей, охраняющих этот остров и т.п. Однако, одним лишь русским фольклором источники Пушкина не исчерпываются. Сюжет об оклеветанной матери и чудесных детях очень популярен и встречается в сказках всего мира. Зачастую эти мотивы получали литературную обработку. Так, Пушкин был, безусловно, знаком со сказкой французской баронессы д’Онуа «Принцесса Бель-Этуаль», в которой повествуется о чудесной деве со звездой, а так же с «Повествованием законника» из «Кентерберийских рассказов», где речь идет об оклеветанной дочери императора, отправленной в ладье на волю волн.

Имена

Собственных имен в сказке немного. Это Салтан, Гвидон, царевна Лебедь и сватья баба Бабариха. Остальных персонажей Пушкин называет просто царицей, ткачихой, поварихой и т.п. Каково же происхождение имен?

Салтан – это, очевидно, лубочный «царь-султан», персонаж хорошо известный русскому народу со времен бесконечных войн с турками. Все знали, что где-то далеко есть могучее царство, которым управляет «царь Салтан».

Гвидон – имя, заимствованное из лубочного цикла «О Бове-королевиче», который является переработкой европейского рыцарского романа. Гвидоном в этом цикле зовут отца Бовы. По всей видимости, Гвидон – это производное от итальянского имени Гвидо. Специалисты усматривают в этой паре «Салтан – Гвидон» противопоставление «восток – запад».

Царевна Лебедь – это всецело дитя авторской фантазии Пушкина. Ни в одном из вариантов сказок об оклеветанной супруге и ее чудесном ребенке нет ни слова о прекрасной деве-оборотне. По всей видимости, образ царевны Лебеди родился под влиянием таких персонажей, как Василиса Премудрая или Софья Премудрая и французской принцессы Бель-Этуаль.

Баба Бабариха. Этот персонаж взят поэтом, вероятно, из русских заговоров, в которых присутствует некая Бабариха, «коя на камне на синем море сидит, калену сковороду держит недуги жечь-палить».

География

«Царство славного Салтана» не имеет какой-либо географической привязки. Зато остров, на котором оказываются царица и князь Гвидон, имеет название – Буян. И относительно его происхождения у специалистов имеются несколько версий.

Во-первых, остров Буян имеет общие черты с чудесным царством, расположенным где-то за морем, которое встречается в фольклоре едва ли не всех европейских народов.

Во-вторых, остров Буян иногда связывают с Соловецкими островами. Дело в том, что знаменитый Соловецкий монастырь возник на острове не в одну ночь, конечно же, но достаточно быстро. И стал, как считают исследователи, причиной немалого удивления мореходов. Плавали-плавали мимо пустынного острова, и вдруг видят на нем «Новый город со дворцом, с златоглавыми церквами, с теремами и садами».

И, наконец, наиболее популярная версия связывает фольклорный остров Буян с островом Рюген в Балтийском море. Там, на Рюгене, на мысе Аркона в древности располагалось святилище славянского языческого божества Свентовита (Святовита). Населяли Рюген славяне, и этот остов был, вероятно, важным духовным, сакральным центром славянского мира. Были на Рюгене в изобилии и меловые камни, отсюда, видимо, и образ камня Алатырь в народных поверьях. Многие заговоры начинаются словами: «На море-окияне, на острове Буяне стоит бел-горюч камень Алатырь…». Пушкин, конечно же, слышал от няни сказки и заговоры, в которых поминается остров Буян.

Сказка о царе Салтане, о сыне его славном и могучем богатыре князе Гвидоне Салтановиче и о прекрасной царевне-лебеди

Три прекрасные девицы, поздно ночью,
Сидела и пряла при свечах.
«Если бы наш царь женился на мне»,
Сказал старший из троих,
«Я бы варил, и я бы испек —
О, какие царские пиры я бы сделал».
Сказал второй из троих:
«Если бы наш царь женился на мне,
Я бы соткала золотую ткань
Прекрасна и дивна на вид.
Но младший из троих
Пробормотал: «Если бы он женился на мне —
Я бы дал нашему царю наследника
Красивого, храброго, несравненного».

При этих словах дверь их покоев
Слегка скрипнула – и вот, пред
Этими глазами трех девиц
Стоял их царь, к их удивлению.
Он слушал у их ворот.
Куда судьба его повела.
«Здравствуй, девица прекрасная, — сказал он, —
«Ты будешь моей царицей,
И, пока не кончился следующий сентябрь,
Смотри, родишь мне сына.
Что касается вас, две прекрасные сестры,
Покиньте свой дом без промедления;
Оставь свой дом и следуй за мной
И моей будущей невестой.
Королевский ткач, тебя я сделаю,
тебя возьму королевским поваром».

Тогда царь выступил вперед, и они
Дворцовые все двинулись в путь.
Там он не терял времени и не медлил
В тот же вечер он женился;
Царь Салтан и его юная невеста
На пиру рядышком сидели.
Тогда гости с видом торжественным
Повели молодоженов
На ложе из слоновой кости, белоснежное,
Где оставили их на ночь.
Горько вздохнула ткачиха,
И кухарка от страсти заплакала,
Полна ревности и ненависти
Счастливой судьбы их сестры.
Но любовью и долгом зажжены,
Она зачала, прежде чем ночь истекла,
В объятиях своего царственного мужа.

Это были дни военных тревог.
Прежде чем он выехал на распри,
Царь Салтан обнял жену,
Велит ей беречься
О себе и грядущем наследнике;
Пока он сражался на поле боя,
Заставив бесчисленных врагов сдаться,
Бог дал ей наследника –
Пылкая, крупная и красивая.
Как орлица-мать, она
Очень ревностно охраняла его;
Послал весть о божьем радостном даре
Царю на всаднике Стрижем.
Но царский повар и ткач,
И их мать, хитрая обманщица,
Захотели погубить ее, так они
Похитили его по дороге,
Послали вместо него другого.
Дословно его послание гласило:
«Ваша царица, батюшка, прошлой ночью
От страха избавилась –
Ни сына, ни дочери, ни
Такого мы не видали прежде.

При этих словах королевский сир
Взбесился и взбесился в яростной ярости,
«Повесить этого посланника!» — взревел он.
— Повесь его на ближайшем дереве!
Но, смилостивившись, пощадил его, и
Отослал назад с таким приказом:
«От всяких поспешных шагов воздержись,
Пока царь не вернется домой».

Обратно гонец мчался быстро,
Достиг, наконец, городских ворот.
Но царский повар и ткач,
С их матерью, хитрой обманщицей,
Напоил его; и во сне
Украл сообщение из его крепости
И, прежде чем он смог прийти в себя,
Они заменили его другим.
Так, с шатающимися ногами, он
Дошел до суда с таким указом:
«Возьми королеву и получи ее отродье
Утону в тайне перед рассветом».
Скорбя о монаршем наследнике,
О матери юной и прекрасной,
Торжественно царские бояре
Сказали королеве сей указ,
О жестокой судьбе, которую судьба
Так недобро подстерегала.
Этот неприятный долг выполнен,
Поместите королеву и поместите ее сына
В бочку и запечатайте ее накрепко;
Хорошо просмолили, а потом бросили
Бочку и ношу в море –
Таков, право, царский указ.

Звезды мерцают на синем небе,
Синие волны вздымаются и вздыхают.
Грозовые тучи Над голубым небом ползут,
Пока бочка едет над глубиной.
Как овдовевшая невеста в горе,
Рыдала королева и била ее в грудь,
Пока младенец взрослел,
Как быстро летели часы.
Утро встало, королева еще плакала
Но ее сына волны приветствовали:
«О, ты, беспутные волны, такие голубые –
Свободен ли ты приходить и уходить,
Бросаться, когда и где хочешь,
С легкостью стирая скалы –
Ты, заливающий горы высокие,
Ты, поднимающий в небо корабли –
Услышь мою молитву, о волны, и пощади нас –
На сушу благополучно вынеси нас.
Так волны, не мудрствуя лукаво,
Вынесли бочонок и заключенных двоих
Нежно к песчаному берегу,
Потом, отступив, больше не плескались.
Сын и мать в целости и сохранности,
Чувствовать, что они на твердой земле.
Но кто их возьмет из бочки?
Неужели Бог не оставит их?
Бормотание: «Интересно, как
Мы могли бы сломать нашу тюрьму сейчас?»
Встал сын на цыпочки,
Потянулся и сказал: «Вот идет!» –
Уткнулся головой в крышку,
Вырвал – и вперед скользнул.

Сын и мать снова свободны,
Увидели холмик на равнине;
На его гребне рос дуб;
Вокруг них текла синева океана.
Сын сказал: «Еда и питье
Думаю, не помешает».
От дуба ветку оторвал
И лук крепкий нагнул.
С шелковым шнуром, который
На шее висит, с луком, который он натянул.
Из тонкого камыша и света,
Образованная стрела, верная в полете.
Потом исследовал остров на дичь,
Пока он на берег моря не пришел.

Как только он приблизился к берегу,
Наш молодой охотник услышал визг…
Он говорил о бедствии на море.
Он огляделся, и вот,
Увидел лебедя в бедственном положении;
Кружится над ним – воздушный змей,
Растопыренные когти и окровавленный клюв
Приготовилась, приготовила смерть,
Пока беспомощная птица плескалась,
Крыльями хлестала вода.
Но его древко, с пагубной нотой,
Поразило коршуна полностью в горло.
Истекая кровью, в море она упала,
Визжа, как душа в аду.
Он, с опущенным луком, смотрел на
Как с клювом и крыльями, на лебедя,
Нанося безжалостный удар за ударом
На жестокого коршуна, своего врага,
Ускорил его смерть, пока, наконец,
Безжизненный он утонул в море.
Потом с русским акцентом
Пробормотала просто, как могла бы быть:
«О, царевич, чемпион несравненный,
Избавитель мой бесстрашный –
Не горюй, что из-за меня
Твоя добрая стрела в море;
То, что тебе придется поститься три завтра –
Это лишь наименьшая из печалей.
Я отплачу за твой добрый поступок –
Я тоже буду служить тебе однажды;
Это не лебедь, которого ты выпустил на волю,
Но девица очарована, ты видишь;
Это был волшебник, а не воздушный змей,
То, что ты убил, о благородный рыцарь;
Я никогда не забуду твой поступок –
Я буду с тобой в твоей нужде.
А теперь вернись и отдохни –
Все будет к лучшему.

Тогда птица-лебедь улетела из поля зрения
В то время, как поневоле двое несчастных,
Изголодавшись, уложили их спать,
Моля Бога сохранить их души.
Прогоняя сон из глаз его
Как солнце взошло в небеса,
Наш царевич, изумленный,
На просторный город глядел,
Широким и высоким опоясанный,
Крепко боевой белоснежной стеной.
Церквей златоглавых стояло там,
Святых обителей, хоромов ярмарочных.
«Мать моя, проснись!» воскликнул он –
“О!” она ахнула; он сказал: «Я вижу
Все только началось —
Мой белый лебедь веселится».
К городу свои шаги они склонили,
Через городские ворота они прошли.
Колокольни гремят над головой
Достаточно громко, чтобы разбудить мертвых.
Вокруг них собралась могучая толпа,
Хор мальчиков прославлял Господа в песне;
Дворяне, великолепно одетые,
Приехали в каретах, инкрустированных золотом.
Весь народ безумно приветствовал их,
Как их князь радостно приветствовал его.
С благословения матери он,
Милостиво согласившись,
В тот же день начал править
В своих новообретенных владениях,
Сел на трон
И был коронован как принц Гвидон.

Бриз над океаном играет,
Ускорьте барку в пути;
Все паруса раскинуты, он скользит по морям,
Быстро бежит на ветру.
Моряки, купцы, толпятся на палубах,
Дивятся громко и вытягивают шеи.
Чудесные перемены встречают их взор
На знакомом им острове!
Там золотой город великий
Новопостроенный и крепостной стенд.
Пушки с могучим грохотом
Ставка купцов на берег.
Когда купцы приземляются, Гвидон
предлагает им быть его гостями немедленно;
Угощает их сперва мясом и вином,
Потом говорит: «Ну, господа мои –
Скажи мне, что у тебя есть на продажу,
Куда идешь и откуда родом?»
Сказали купцы: «Пожалуйста,
Мы переплыли семь морей;
Дорогие меха, князь, были нашим товаром,
Чернобурка и соболи редкие.
Нынче наше время просрочено,
На восток-на восток-наш путь проложен,
Мимо острова Буян,
Назад к милостивому царю Салтану».
«Господа, — пробормотал принц Гвидон, —
«Пусть вас понесет попутный ветерок,
И, когда царя Салтана вы увидите,
Низко поклонитесь ему за меня».
Тут купцы раскланялись,
И князь, задумчиво брови,
Смотрел, как их корабль от берега отчаливает
Пока его не стало видно.
Вдруг перед Гвидоном
Проплыл грациозный белоснежный лебедь.
«Здравствуй, мой прекрасный принц, — сказала она, —
— Что ты такой грустный, скажи мне?
Отчего ты так уныл, скажем,
Как день хмурый, пасмурный?»
«Горе гложет мою грудь»,
Отвечал огорченный князь Гвидон.
«У меня есть только одно желание-
Я хотел бы увидеть своего сира».
«И это все?» был ее ответ —
«Слушай — ты хочешь полететь,
Обогнать этот корабль в море?
Да ведь комаром быть!
Затем она взмахнула двумя крыльями,
Громко забила синие воды,
Облив его с головы до ног
Прежде чем он успел сказать да или нет.
И он завис там и там,
Комар, в воздухе.
Зажужжал, да быстро летал,
Догнал в море корабль,
Бесшумно устроился, и
Скрылся с глаз долой, в прорубь.

Весело поет ветерок,
Над волнами плывет корабль
Мимо острова Буян
В царство царя Салтана. Теперь его вожделенная земля так мила
Далеко, ясно стоит.
Теперь корабль стоит на якоре
И купцы, почетные гости,
Во дворце их шаги делают
С нашим галантом в их следе.
Там, в царских одеждах, восседайте
Царь Салтан в царственном строю.
На голове – корона из драгоценных камней;
На его лице – задумчивый хмурый взгляд,
Пока царский повар и ткачиха,
И их мать, хитрая обманщица,
Сидя слева и справа от него,
Смотрели на него изо всех сил.
Царь Салтан, с царской милостью,
Дал купцам место каждому,
Потом сказал: «Ну, господа мои,
Далеко по рассолу плыли?
Хорошо там, где ты был?
Какие странные чудеса ты видел?
Сказали купцы: «Пожалуйста,
Мы переплыли семь морей;
За океаном царит мир, безмятежность.
Там мы увидели эту дивную картину:
В море есть остров,
Берега настолько круты, насколько могут быть круты;
Безрадостный когда-то, безлюдный, голый –
Ничего, кроме дуба, там не росло.
Теперь у него есть новый город,
Величественные особняки, прекрасные сады,
Высокие церкви с золотыми куполами,
Прекрасные и дивные на вид.
Там царствует принц Гвидон, и он
шлет тебе привет.
Тут сказал царь в изумлении:
«Если бы Бог продлил мне дни,
Я побываю на этом чужом острове,
Погощу с этим Гвидоном ненадолго.
Но царский повар, и ткач,
С матерью, хитрой обманщицей,
Не пожелали дать царю своему
Видеть этот дивный остров до сих пор.
«Какое чудо», — сказал повар,
Подмигнув остальным, — «Смотрите:
Город у берега!
Вы слышали подобное раньше?
Вот диво, однако, стоит рассказать –
Жила-была белочка
На елочке; целый день,
Орехи щелкает, песню поет.
Орехи – самое чудесное зрелище!
Каждая раковина из чистого золота;
Ядра – каждое изумрудно-чистое!
Это чудо, конечно.
Царю Салтану показалось это любопытнейшим,
Наш комар взбесился весьма
И, своей москитной мощью,
Тетке правый глаз ужалил, назло.
Побледнев, она упала в обморок от боли –
Но глаз больше не видел.
Сестра, служанки и мать
Преследовали его, сбивая друг друга с ног,
Кричал: «Ты, проклятое насекомое, ты!
Только подожди!» Но только что
Полетел через створку, над главной,
Стремительно к своим владениям.

Задумчивый Гвидон еще раз
Взгляд в сторону моря с берега.
Вдруг перед его взором
Проплыл грациозный лебедь, белоснежный.
«Здравствуй, мой прекрасный принц, — сказала она, —
— Что ты такой грустный, скажи мне?
Отчего ты так уныл, скажем,
Как день хмурый, пасмурный?»
«Горе гложет мне грудь»,
Отвечал князь Гвидон, огорченный, —
«Есть чудо, признаюсь,
Что я горю желанием обладать.
Чудо, о котором стоит рассказать –
Где-то живет белка
На елке; целый день,
Орехи щелкает, песню поет.
Орехи, самые чудесные, как мне сказали;
Каждая раковина из чистого золота,
ядра – каждое из чистого изумруда.
Но могу ли я быть в этом уверен?»
Тут лебедь сказал в ответ:
«Да, этот слух не лжет;
Чудо — нет, хотя это может быть
Странно для вас, но не для меня.
Не горюй — я с радостью окажу тебе
Эту небольшую услугу, князь.
Домой он мчался бодрым шагом,
Широким своим дворцом обошел двор.
Там, под елью, смотри! –
Орехи щелкали все из золота,
Изумруды влево и вправо метались,
Сидела эта чудо-белка и пела:
«По саду идет она,
Спотыкаясь о свои изящные пальчики.
Белка мечет хвостом
Раковины и камни аккуратными кучками,
Пока очарованная и счастливая толпа
Слушала беличью песню.
Удивленный принц Гвидон
Тихо прошептал: «Спасибо, лебедь!
Дай Бог тебе счастья
И такой радости, какую ты мне подарил.
Затем он построил домик для белки,
Хрусталь, стекло и позолоченное серебро;
Поставить охрану, писца в том числе,
Который записывал каждый снаряд.
Так росли сокровища принца,
И беличья слава.

Бриз над океаном играет,
Ускорьте барку в пути;
Все паруса раскинуты, скользят по морям,
Быстро бегут по ветру
Мимо скалистого острова, где
Стоит город, гордый и прекрасный.
Пушки с могучим грохотом
Приказ купцов высадить на берег;
Когда купцы приземляются, Гвидон
предлагает им быть его гостями немедленно;
Угощает их сперва мясом и вином,
Потом говорит: «Ну, господа мои –
Скажи мне, что у тебя есть на продажу,
Куда идешь и откуда родом?»
Сказали купцы: «Извольте,
Мы за семь морей проплыли,
Коней продали, князь Гвидон-
Жеребцов из степей Дона.
Просрочили, знаете ли,
А нам еще далеко идти –
Мимо острова Буян,
Назад к милостивому царю Салтану.
«Господа», — пробормотал князь Гвидон, —
«Пусть
Легкие бризы несут вас по
Над океаном, над магистралью,
Назад к царю Салтану снова.
Когда своего милостивого царя увидишь,
Передай ему комплименты от меня.

Низко поклонившись ему, они
Покинули Гвидона и уплыли.
Он, однако, поспешил на берег,
Там он снова встретил лебедя,
Сказал ей, что его сердце горит,
По его отцу, его душа тосковала…
В мгновение ока
Он стал малюсенькой мухой,
И полетел он через море
Где, «между небом и океаном, он
Сел на палубу и украл
С глаз долой в прорубь.
Весело поет ветерок.
Над волнами плывет корабль,
Мимо острова Буян,
В царство царя Салтана.
Нынче край желанный так дорог,
Вдалеке виднеется ясно,
Вот корабль на якоре стоит,
И купцы, почетные гости,
Во дворце шагают их шаги
С нашими галантами по следу.
Там, в царских одеждах, восседайте
Царь Салтан в царственном строю.
На голове его корона из драгоценных камней,
На лице его – задумчивый хмурый взгляд,
Пока одноглазая кухарка и ткачиха,
И их мать, хитрая обманщица,
Сидят вокруг Царя и смотрят
На него жабой – как блики.

Царь Салтан, с царственной милостью,
Дал купцам место каждому,
Потом сказал: «Ну, господа мои –
Далеко по рассолу плыли?
Хорошо там, где ты был?
Какие странные чудеса ты видел?
Сказали купцы: «Пожалуйста,
Мы переплыли семь морей;
За океаном царит мир, безмятежность.
Там мы увидели эту дивную картину:
На острове, далеком,
Стоит город, величественный и веселый –
Церквей высоких, с золотыми куполами,
Садов зеленых и величественных домов;
У дворца растет ель
В чьей тени, о царственный господин,
Стоит хрустальная клетка; и там
Живет белка, странная и редкая-
Полная шалости; весь день,
Орехи раскалывает, песню поет,
Орехи, самые дивные на вид –
Каждая скорлупа – чистое золото,
Ядра – каждое яркое изумрудное;
Часовые охраняют его день и ночь.
У него есть рабы, как у всякого господина,
Да и писец каждый орех записывает.
Войска мимоходом отдают честь
Под боевой барабан и флейту.
Девы хранят эти драгоценности
Под замком каждый день; Из каждой ракушки чеканится
Монеты,
Монеты на которые покупают и продают.
Там люди в достатке живут,
Не в хижинах, а хоромах ярмарке.
Там царствует принц Гвидон, и он
шлет тебе привет.
Тут царь сказал в изумлении:
«Если только Бог продлит мне дни,
Я побываю на этом чужом острове
Гость с этим Гвидоном ненадолго.

Но повар, да царский ткач,
С матерью, хитрой обманщицей,
Не желал царю
Видеть этот дивный остров до сих пор.
И ткач, криво улыбаясь,
Так обращался к царю лукавейший:
«В чем же это диво, молю?
Белки целый день щелкают орехами –
Нам говорят, что куча изумрудов,
Налево и направо бросают золото!
Ничего странного в этом не вижу я!
Правда это или ложь,
Я знаю лучшее чудо.
Вот! Океан вздымается от грома,
Вздымается с могучим ревом,
Захлестывает бесплодный берег,
Уходит, приятно видеть,
Тридцать рослых рыцарей и трое,
Все в доспехах, сверкающих ярко,
Гордо марширующих влево и вправо;
Каждый несравненно храбр,
Высок ростом, молод и прекрасен,
Все похожи невероятно,
Во главе их Черномор, их вождь.
Вот это чудо для тебя,
Удивительно странно, но правда.
Мудро, однако, гости молчали –
Они с ней не спорили.
Но царю стало очень любопытно,
И Гвидон очень разъярился.
Яростно зажужжал и уселся правый
На левый глаз тетки, назло.
Побледнев, она вскрикнула –
Она ослепла на глаз.
Крики гнева наполнили воздух –
«Лови! Убейте там это насекомое!
О, противное насекомое!
А Гвидон просто спокойно
Через створку, над магистралью,
Стремительно полетел к своим владениям.

По синему морю шагает,
По синему морю глядит:
И снова пред глазами его
Проплыл грациозный лебедь, белоснежный.
«Здравствуй, мой прекрасный принц, — сказала она,
— Что ты так печален, скажи мне?
Отчего ты так уныл, скажем,
Как день хмурый, пасмурный?»
“Горе гложет мою грудь”,
Отвечал князь Гвидон, огорченный-
“Есть чудо, признаюсь,
Которым я жажду обладать”.
«Тогда скажи мне, что это за чудо?»
«Где-то море вздымается с громом,
Волны бурунов и с ревом,
Проносятся над бесплодным берегом,
Оставьте позади, чтобы все видели
Тридцать стойких рыцарей и три,
Все в кольчугах, сверкающих ярко ,
Гордо маршируя влево и вправо;
Каждый храбрый несравненный,
Высок ростом, молод и красив.
Невероятно похожи друг на друга,
Во главе с Черномором, их вождем.
В ответ белоснежный лебедь
Пробормотал: «Это все, Гвидон?
Не удивляйтесь, хотя это может быть».
Странно для вас, это не для меня,
Ибо эти морские рыцари, князь, никто
Но мои братья, все до одного.
Не горюй; иди домой и жди,
Встреть моих братьев у твоих ворот».

Он весело повиновался ей,
Взобрался на свою башню и оглядел море:
Вот! Воды, с ревом,
Бурлили и омывали бесплодный берег,
Уходя, чудесно видеть,
Тридцать рослых рыцарей и трое,
Все в доспехах, сверкающих ярко,
Гордо маршируя влево и вправо,
Двое по двое; и Черномор,
Седой, шел впереди,
Ведя их в боевом состоянии
Вплоть до городских ворот.
Принц Гвидон, на летающих ногах,
Поспешил своих гостей приветствовать;
В недоумении столпились толпы
“Принц”, – провозгласил седой вождь, –
“Это по велению лебедя
И по ее велению,
Мы пришли из-за моря
Твоему прекрасному городу быть стражами.
Отныне из голубого океана,
Мы всегда будем приходить к тебе,
Каждый день на страже стоять
У твоих высоких стен столь великих.
Теперь, однако, мы должны идти –
Мы, знаете ли, не привыкли приземляться;
Мы вернемся, обещаю.
И они исчезли из поля зрения.

Бриз над океаном играет,
Ускорьте барку в пути;
Все паруса раскинуты, скользят по морям,
Быстро бегут на ветру,
Мимо скалистого острова, где
Стоит город гордый и прекрасный.
Пушки с могучим грохотом
Приказ купцов высадить на берег;
Когда купцы приземляются, Гвидон
предлагает им быть его гостями немедленно;
Угощает их сперва мясом и вином,
Потом говорит: «Ну, господа мои –
Скажи мне, что у тебя есть на продажу,
Куда идешь и откуда родом?»
Сказали купцы: «Пожалуйста,
Мы переплыли семь морей;
Мечи дамасской стали у нас проданы,
Чистое серебро тоже и золото.
А теперь просрочили, знаете ли,
А нам еще далеко идти-
Мимо острова Буян,
Назад к милостивому царю Салтану.
«Господа», — прошептал князь Гвидон, —
«Мои прекрасные бризы тебя несут,
Над океаном, над магистралью,
Снова к царю Салтану.
Да, и когда своего царя увидишь,
Передай ему комплименты от меня.

Склонившись перед ним, они
Покинули князя и уплыли.
Он же поспешил на берег
Где встретился еще раз с лебедем;
Сказал ей, что его сердце горит,
По своему отцу тоскует его душа..
Так она облила его с ног до головы.
В мгновение ока он сжался, и вот!
Не успел он даже ахнуть,
Он превратился в осу.
Потом загудел, и быстро
Нагнал корабль в море;
Аккуратно уселся на корму, и угнал
С глаз долой, в прорубь.

Весело поет ветерок,
Над волнами плывет корабль
Мимо острова Буян
В царство царя Салтана.
Теперь его вожделенная земля так дорога
Далеко выделяется, ясна.
Теперь корабль стоит на якоре,
И купцы, почетные гости,
Во дворце их шаги делают
С нашей доблестью в их следе.
Там, в царских одеждах, восседайте
Царь Салтан в царственном строю.
На голове его — корона из драгоценностей,
На лице — задумчивый хмурый взгляд,
Рядом с ним — царственный повар и ткачиха,
И мать их, хитрая обманщица.
С четырьмя глазами, хотя их три,
Смотри на него жадно.
Царь Салтан, с царской милостью,
Дал купцам каждому свое место.
Потом сказал: «Сейчас, господа мои —
Проплыли вы далеко по рассоле?
Хорошо там, где ты был?
Какие странные чудеса ты видел?
Сказали купцы: «Пожалуйста,
Мы переплыли семь морей;
Мир царит за морем, безмятежный,
Там мы увидели эту дивную сцену:
Там остров далеко-
На этом острове – город веселый;
Там каждая заря приносит новые чудеса:
Там океан зыбится и гремит,
Буруны, с могучим ревом,
Пенясь, заливают его бесплодный берег,
Уходят, чудно видеть,
Тридцать доблестных рыцарей и трое,
Все в сверкающих кольчугах,
Гордо маршируют влево и вправо;
Каждый храбрый вне сравнения,
Высокий рост, молодой и красивый,
Все похожи невероятно;
Седой Черномор, их вождь,
Марширует с ними из глубины,
Считает их по двое, чтобы сохранить
Охрану этого прекрасного острова; и они
Перестают патрулировать ни ночью, ни днем.
Так же верных стражников не сыщешь,
Бдительных и бесстрашных тоже.
Там царствует принц Гвидон, и он
шлет тебе привет.

Тут царь сказал в изумлении:
“Если только Бог продлит мои дни,
Я побываю на этом чужом острове,
Погощу с этим Гвидоном ненадолго”.
Молчали повар и ткач.
Но их мать, хитрая обманщица,
Сказала, криво улыбаясь:
«Вы можете подумать это странно – не мы!
Необычно! Ленивые русалки играют в
Sentry — иди на сушу целый день!
Будь это правдой или ложью,
Ничего странного в этом нет, вижу я –
Странные вещи существуют, заметьте –
Этот слух, однако, совершенно верен:
Говорят, есть юная принцесса,
Что она всех очаровывает сердца прочь.
Ярче солнца в полдень,
Она затмевает полуночную луну,
В ее косах сияет полумесяц,
На ее лбу блестит яркая звезда.
Она сама мила лицом,
Полна величия и грации.
Когда она говорит, ее голос кажется
Как музыка ручья.
Вот это чудо для тебя —
Удивительно странно, но правда.
Однако мудро, гости предпочитают
Не перебрасываться с ней словами.
Царь Салтан, он любопытствовал,
Наш царевич взбесился,
Но решил, что пощадит
Бабушкины глаза для ее седины.
Жужжал, как шмель,
Вокруг бабушки кружил он,
Со всей силы ужалил ее в нос,
Поднимал красные и белые волдыри.
Паника снова наполнила воздух:
«Убийство! Поймай это насекомое!
Помогите! О, не отпускай!
Поймай! – Погоди! – Убей! – О!
О противное насекомое!
Подожди!» А Гвидон
пролетал
Сквозь створку, над стропилой,
Снова в свои владения.

По морю принц ходит теперь,
На синее море глядит теперь.
Вдруг перед Гвидоном
Проплыл грациозный белоснежный лебедь.
«Здравствуй, мой прекрасный принц, — сказала она, —
— Что ты такой грустный, скажи мне?
Отчего ты так уныл, скажем,
Как день хмурый, пасмурный?»
«Горе гложет мою грудь»,
Отвечал князь Гвидон, огорченный, —
«Каждый юноша имеет свою невесту —
Только я неженатый лежу».
«На ком ты хочешь жениться?
Скажи мне сейчас же. Тогда Гвидон сказал:
«Есть прекрасная принцесса; говорят
Что она пленяет все сердца –
Ярче солнца в полдень,
Она затмевает полуночную луну;
В ее косах сияет полумесяц,
На ее челе яркая звезда сияет.
Она сама мила лицом,
Полна величия и грации.
Когда она говорит, ее сладкий голос кажется
Словно течение журчащих ручьев.
Правда это или ложь?
В тревоге он ждет ответа.
Молча, белоснежный лебедь
Задумался; тогда она сказала: «Гвидон –
Да – эту девицу я могу найти;
Но жена не варежка, заметьте,
Из вашей лилии руку отлить,
Иль к поясу пристегнуть;
Слушай теперь мой совет:
Хорошо взвесь это дело – подумай дважды,
Чтоб на завтрашний день твоей свадьбы
Ты не каялся в печали.
Тут Гвидон с жаром клялся
Что думал об этом раньше;
Давно пора было ему жениться,
Слишком долго холостым он медлил;
Что для этой прекрасной принцессы
Он посмеет любые опасности,
Пожертвовать душой своей,
Босиком, идти прямо к полюсу.
Задумчиво вздохнув, лебедь
Пробормотал: «Почему так далеко, Гвидон?
Знай, твоя будущая невеста здесь –
Я та самая принцесса, моя дорогая.

Затем она расправила крылья, чтобы взлететь
Над волнами к берегу.
Там, среди купы деревьев,
Сложила их с грациозной легкостью,
Встряхнулась, и тут же
Превратилась в деву красивую –
В косах ее просиял полумесяц,
На ее лбу Яркая звезда засияла;
Она была прекрасна в форме и лице,
Полна величия и грации.
Когда она говорила, ее сладкий голос казался
Похожим на течение звенящих ручьев.
Он обнял прекрасную принцессу,
Прижал ее к своей груди.
Взявшись за руки с нею помчался он
К своей матери милой, и сказал,
Упав на колени:
«Мамочка милая, пожалуйста,
Я выбрал себе невесту –
Она будет твоей любовью и гордостью.
Твоего согласия мы жаждем пожениться,
И твоего благословения тоже, — сказал он, —
«Благослови наш брак, чтобы мы
Жили в любви и согласии».
Над коленопреклоненной парой она стоит,
Святая икона в руках,
Улыбаясь сквозь счастливые слезы,
Говоря: «Благослови вас Господь, мои дорогие».
Князь Гвидон не медлил –
Они поженились в тот же день,
Поселились, счастливая пара,
Не имея ничего, кроме наследника.

Бриз над океаном играет,
Ускорьте барку в пути;
Все паруса раскинуты, скользят по морям,
Бегут быстро, Раздирает ветер,
Мимо скалистого острова, где
Стоит город гордый и справедливый.
Пушки с могучим грохотом
Ставка купцов на берег.
Когда купцы приземляются, Гвидон
предлагает им быть его гостями немедленно;
Угощает их сперва мясом и вином,
Потом говорит: «Ну, господа мои –
Скажи мне, что у тебя есть на продажу,
Куда идешь и откуда родом?»
Сказали купцы: «Пожалуйста,
Мы за семь морей плавали,
Контрабанда, князь, была нашим товаром,
И наша прибыль — богата и редка.
Далеко нам еще идти –
Домой – на восток – курс проложен,
Мимо острова Буян,
Назад к милостивому царю Салтану.
«Господа», — пробормотал князь Гвидон, —
«Пусть вас понесет попутный ветерок,
Над океаном, над магистралью,
Назад к царю Салтану снова.
Прошу напомни от меня твоему царю,
Что его милостивое величество
Сказал, что когда-нибудь приедет к нам в гости;
Мы сожалеем о его длительной задержке.
Передайте ему привет. На этом
Торговцы ушли. Гвидон
На этот раз остался со своей прекрасной невестой,
Никогда больше не покидал ее.

Весело поет ветерок,
Над волнами плывет корабль
Мимо острова Буян
В царство царя Салтана.
Теперь его желанный край, такой родной,
Выступает вдали ясной.
Теперь каждый купец в гостях
Царя по его велению.
На королевском троне государства,
Увенчанный славой, там он сидел,
В то время как королевский повар и ткач,
И их мать, хитрая обманщица,
С четырьмя глазами, хотя их три,
Ненасытно смотрели на него.
Царь Салтан, с царской милостью,
Дал купцам каждому свое место.
Потом сказал: «Сейчас, господа мои-
Проплыли вы далеко по рассоле?
Хорошо там, где ты был?
Какие странные чудеса ты видел?
Купцы сказали: «Пожалуйста,
Мы переплыли семь морей.
За океаном царит мир, безмятежность.
Там мы увидели эту дивную сцену:
На острове, далеком,
Стоит город большой и веселый-
Высокие церкви с золотыми куполами,
Зеленые сады и величественные дома.
Рядом с его дворцом растет ель
В тени которой, о царственный господин,
Стоит хрустальная клетка; и там
Живет белка странная и редкая,
Полная резвости; целый день,
Орехи щелкает, песню поет.
Орехи, дивнейшие на вид –
Скорлупки из чистейшего желтого золота,
Все ядра – изумруды яркие.
Часовые охраняют его день и ночь.
Там мы увидели другое чудо –
Каждое утро гремят буруны
И волны, с могучим ревом,
Зальют бесплодный берег,
Уходят, чудно видеть,
Тридцать богатырей богатырей и трое.
Каждый храбрый несравненный,
Высокий рост, молодой и красивый,
Все в сверкающих кольчугах,
Гордо марширующие влево и вправо;
Невероятно похожи друг на друга,
Во главе с Черномором, их вождем.
И охранников не найдёшь,
Бдительных и бесстрашных.
Принц Гвидон царит там во славе,
Его воспевают в песнях и сказках
И жена его прекрасна, о государь –
Взгляни на нее – никогда не устанешь.
Ярче полуденного солнца,
Она затмевает полуночную луну;
В ее косах сияет полумесяц,
На ее челе яркая звезда сияет.
Князь Гвидон передает привет,
Велел нам сказать, что он все еще ожидает
Ты когда-нибудь навестишь его
И сожалеет о твоей долгой задержке.

Весь нетерпеливый, Царь Салтан
Отдал командование своим флотом человеку,
Но царский повар, и ткачиха,
И мать их, хитрая обманщица,
Все старались удержать своего царя
От этого дивного острова до сих пор.
Он, к их уговорам глухой,
Приказал женщинам затаить дыхание.
«Я твой царь, а не дитя!»
Кричал он в дикой страсти –
«Сегодня мы поплывем. Больше не надо!”
Топнул ногой и захлопнул дверь.

Из своего окна молча
Принц Гвидон смотрел на море.
Едва ли рябь взволновала бездну
И вздохнула, как во сне.
На далеком синем горизонте
Паруса один за другим появлялись в поле зрения.
Флот царя Салтана, наконец,
По морям быстро плыл.
При этом виде Гвидон бросился вон,
Издав могучий крик:
«Мать милая, иди сюда, делай –
Ты, моя прекрасная принцесса, иди тоже –
Только посмотри вон туда – там
Паруса, мой отец, я объявляю! ”
В подзорную трубу Принц Гвидон
Видит, как плывет королевский флот;
Пока на палубе стоит отец,
Подзорная труба тоже в руках.
С ним повар и ткач,
И мать их, хитрая обманщица;
Удивление в их глазах, они смотрят
На этот остров такой странный и прекрасный.
В салюте грохотали пушки,
Колядки сладкие с колокольни взвились.
На берег Гвидон тогда побежал,
Там встречать царя Салтана,
И царского повара, и ткачиху,
И их мать, хитрую обманщицу.
В город царя вел он –
Ни слова не сказал он.

Теперь показался дворец,
Часовых, одетых в яркие доспехи.
Царь Салтан взглянул на
Тридцать крепких богатырей и троих –
Каждый несравненно храбрый,
Высок ростом, молод и красив,
Невероятно похожи друг на друга,
Во главе с Черномором, их вождем.
Потом он вышел на двор широкий,
Где высокую ель он усмотрел.
В его тени – вот,
Скрипели орехи из чистого золота,
Белочка сидела, пела,
Изумруды в мешочки швыряли.
Золотые ореховые скорлупки лежали около
На просторной дворовой площадке.
Дальше гости жмутся,
Знакомьтесь, принцесса чудесная:
В косах ее лучи полумесяца,
На челе ее яркая звезда сияет;
Она прекрасна видом и ликом,
Полна величия и грации,
Рядом с нею родная жена царя Салтана.
Он посмотрел и узнал ее.
И его сердце забилось быстрее.
«Я сплю во сне?»
Охнул царь от изумления,
Слезы ручьями брызнули из глаз.
Он обнял свою жену с гордостью,
Поцеловал своего сына, его прекрасную невесту;
Потом все сели пировать
Где их смех никогда не умолкал.
В то время как кухарка, и королевская ткачиха,
И их мать, хитрая обманщица,
Сбежали и спрятались под лестницей
Но были вытащены за волосы.
Плакала, в каждом преступлении сознавалась,
Прощения просила, в грудь била.
Так царь в великой радости
Отправил их домой за море.
Поздно ночью, с пьяной головой,
Царя Салтана уложили спать.
Я там пиво и медовуху пил – еще
Только усы намочил.

Заглянуть к Пушкину | Джон Бэйли

Роберт Фрост сказал: «Поэзия — это то, что упускается при переводе». Это было бы неплохо, но это все равно, что сказать, что запах — это то, что определяет сыр.Поэзия, как и проза, — объемная, дискретная, изменчивая субстанция. Он может быть цельным или нести в себе многое. Он может претерпевать успешные трансформации. «Илиада » Поупа — это не та же поэма, что и поэма Гомера, но в ней та же история, те же персонажи, те же трогательные моменты и свой особый запах, который, конечно, не такой, как у Гомера. Фрост высказывал такое же привередливое замечание, как и А. Э. Хаусман, который считал, что поэзия часто создается для того, чтобы нести в себе много смысла, значения или морали, но при этом остается отделенной от них, отчужденной, чистой, бессмысленной, чтобы ее можно было узнать только по слезам. это принесло к глазам или колючкам, которые это подняло на коже.

Хаусман в девяностых годах был по-своему родственен более интеллектуальным поэтическим идеалам своего современника Малларме. Французские и американские специалисты по поэтическим значениям в настоящее время изобретают гораздо более сложные структуры для анализа того, как работает стихотворение; и хотя сами они не могут быть «поэтами», как Малларме и Хаусман, они видят себя частью процесса в той же мере, в какой механики возятся с двигателем, спроектированным каким-то проектировщиком, возможно, мертвым. Их комментарий к стихотворению, говорят они, сам по себе является другим стихотворением; слова мертвых видоизменяются в кишках и умах живых, которые теперь обладают ими и превращают стихотворение в непрерывный процесс.Стихотворение мертво, если оно не претерпевает непрерывных преобразований в жизни тех, кто его читает.

Это очевидная истина, которая, тем не менее, должна быть противопоставлена противоположной: слова мертвых изрекаются огнем, превосходящим язык живых. Двух поэтов, Элиота и Одена, которые выражают эти разные истины, объединяет их парадокс: стихотворение одновременно уникально и поддается изменению, оно одновременно закончено и навсегда незавершенно. Наша реакция на поэзию должна признать парадокс; признайте также, что это применимо к разным видам поэзии по-разному.Функция лирики Гейне или Пушкина состоит в том, чтобы провозглашать, как элемент своего уникального успеха, свою полную стабильность. Будучи неизменяемым, оно также непереводимо. С другой стороны, строфы Байрона « Дон Жуан » настаивают на своей ненадежности и нестабильности как на части их спецификации. Их рифмы плетутся, блестяще делая вид, что у них ничего не выйдет, и пожимают плечами от сложности совершения этого подвига на английском языке. Безрассудные и опьяненные жизнью, они могут с относительной легкостью переходить на другие языки и исполнять там свои действия.Это будет не то же самое, но в нем будет много жизни оригинала. Таким образом, байроновский «Дон Жуан » соблазнил Европу и ее языки, как прежде Тассо и Ариосто. Другим другим случаем может быть Вордсворт, чьи длинные стихи, подобно рекам или облакам, бесконечно извиваются и переформировываются в своем собственном эгоистическом возвышенном и, следовательно, могут полностью приспосабливаться к течению и идиомам иностранного языка.

Поэтому рассуждения о том, можно ли переводить поэзию и в какой степени, бесконечны, проблема в каждом случае различна, простой вопрос не является вопросом.Сегодня об этом часто спрашивают, потому что климат нашей поэзии становится все более интернациональным, а также потому, что критики и переводчики все чаще становятся хищниками, которые либо являются, либо хотят быть поэтами, скитаясь по своему желанию сквозь века и языки и добавляя в сумку свои симулякры. . Как недавно отметили Джон Холландер и другие, поэма о поглощении была модной формой искусства с тех пор, как Вергилию и Горацию впервые начали подражать, но такие поэты, как Роберт Лоуэлл в его « Подражаниях » и его переводе « Федра », добавили новый элемент магната. к жанру.Старая поэма существовала, чтобы служить новой, а не наоборот. Хотя он справедливо считал Пушкина особым случаем, это могло быть главной причиной необычайной враждебности, проявленной Владимиром Набоковым к переводчикам стихов.

Что такое перевод? На блюде
Бледная и сверкающая голова поэта,
Визг попугая, болтовня обезьяны ,
И осквернение мертвых .

Попытки метрического перевода пушкинского Евгения Онегина напоминают не столько обезьянью болтовню, сколько пляшущий на задних лапах пёс.Подгонка сложного и тонкого рисунка стиха к английским рифмующимся гласным и согласным требует колоссального видимого усилия, которое должно показаться смущающим. Ибо Пушкин здесь противоположен Байрону. Его схема рифмовки работает как бесконечно изменчивый менуэт, в котором читатель, как танцор, топчет такт, не чувствуя сложности того, что он с удовольствием делает. Незадачливому переводчику приходится делать вид, что он делает то же самое, при этом невольно привлекая внимание к каждому своему шагу. Это не может быть сделано хорошо, но добродушный зритель должен хлопать, потому что это вообще делается.

Это все, что переводчик может сделать, чтобы не отставать: он не может начать перенимать стихотворение Пушкина или добавлять свое собственное измерение. Самому же Набокову, напротив, удалось это сделать в своей версии стихотворного романа, соединив скрупулезную точность с собственным расплывчатым строфическим построением и неподражаемой лексикой. В результате Пушкин выдумал, в каком-то воздушном барокко, вовсе не несвойственном его собственной непосредственности, веселью и изяществу. В своем собственном стиле и в своем масштабе Набоков сделал то, что сделал Поуп и что сделали многочисленные поэтические версии Горация и классиков: добиться соответствия между оригиналом и моделью.Эти два контраста, но гармоничным и не болезненным образом; и новая версия удачно намекает на мощь оригинала. Прежде всего, набоковский Евгений Онегин обладает подлинным видом небрежности и очаровательной непринужденности; его эффекты действительно тонкие; он не хоронит Пушкина, как это делают рифмованные переводы, под кропотливой живостью так называемого поэтического английского.

Почему перевод стихов, в частности Пушкина, должен быть предметом споров? Это нечто вроде тайны, но, похоже, дело вкуса, к которому ученые и интеллектуалы проявляют особую чувствительность и страстно отстаивают свои собственные предрассудки.Никакой другой вопрос литературной теории не вызывает такой же враждебности. Гомеровская борьба между Набоковым и Эдмундом Уилсоном звучит до сих пор, и даже сейчас в Times Literary Supplement бушует переписка о тонкостях перевода двадцатилетней давности и о том, стоило ли Набокову использовать странное слово «стрелок». для Пушкина стрелок . (Ответ от меня — да: набоковский термин таинственно совершенен. Хотя стрелок — вполне обычное русское слово для обозначения того, кто стреляет, ни один английский эквивалент — спортсмен, стрелок, «пушка» или стрелок — вполне естественно охватывает его, как и Аккуратная чеканка-возрождение Набокова с таким же звуковым воздействием, как и в русском языке.) Сын Набокова Дмитрий защищает эту и другие словесные чудачества, любимые его отцом, от более ортодоксальной точки зрения сэра Чарльза Джонстона, поэта и бывшего дипломата, чья живая и элегантная версия Евгений Онегин получила в последнее время высокую оценку. Он только что закончил свой собственный перевод «Медный всадник » и других повествовательных стихотворений Пушкина, которые я надеюсь просмотреть позже.

Но вкус в этом контексте поддается любой каприз. Настоящая беда Пушкина в том, что он единственный поэт в Европе, чье величие перевод не только не раскрывает, но даже принижает.Дело не в том, что он «непереводим», как утверждал Набоков, поскольку его простые слова имеют свои буквальные эквиваленты в других языках, а в том, что когда его переводят буквально, он не кажется особенно хорошим. «Но он плоский, ваш поэт», — воскликнул Флобер с неподдельным удивлением, когда его друг Мериме попытался дать ему какое-то представление о Пушкине на простом французском языке.

И в каком-то смысле он плоский — факт неудобный. Он редко говорит что-нибудь поразительное или что-то, что протягивает связь подлинной поэтической симпатии с одного языка на другой, вроде того, что встречается у Гомера в строке: «И так они устроили похороны Гектора, укротителя лошадей». или от Горация, утверждающего, что его будут читать «до тех пор, пока священник и молчаливая дева будут взбираться на Капитолий» (огромное преуменьшение, как заметил Франкель).Когда Данте прощается в аду со своим старым школьным учителем, это слова, которые вызывают подлинную дрожь поэтического смысла, независимо от того, как и на каком языке они передаются. Пушкин не такой. Его истинное поэтическое электричество никогда не прыгает между языками. Морис Бэринг сказал, что одной из его величайших строк была: «И море, по которому плывут корабли». Мой собственный фаворит из Русалка : «Он остался / Один в лесу на берегу Днепра». Как они могут быть такими хорошими? Это не «чистая» поэзия, не нарочитая простота со всей необходимой самосознательностью: это просто голые высказывания в стихах.

Рецензируя несколько лет назад мою книгу о Пушкине, Кристофер Рикс совершенно справедливо заметил, что бесполезно рассказывать нам, что строчка о лесе на берегу Днепра так прекрасна, когда по-английски она кажется просто прозаичной или, что еще более удручающе, слабой. поэтический. Он был прав. Достоевский много говорил о «тайне» Пушкина, что раздражает, но раздражает не больше, чем утверждения тех, кто умеет читать Пушкина (а он читается легко даже при самом элементарном знании русского языка — все его метры сразу знакомы) тем, кто не может.Конечно, действие его двух строк, как и строк Гомера, Горация или Данте, отчасти зависит от контекста, но главным образом это действие языка, обнаруживающего свою идентичность, открывающего глаза на то, что его окружает. Для русского Пушкина — это поэзии. Единственный ответ Риксу – не читать ни дословный, ни поэтический перевод, а несколько дней изучать алфавит и грамматику, пока не начнешь видеть форму слов и отличать существительные от глаголов, а затем переводить их английские значения в русские. слова на странице; тогда понятно почему.

Но, при больших претензиях к Пушкину, даже это не очень удовлетворительно. Что становится с универсальностью великого искусства? Объяснение природы величия Пушкина таким образом может показаться неприятно близким к утверждению, что X всегда будет занимать особое место в сердцах своих соотечественников-эстонцев, потому что он эстонский поэт par excellence. Является ли Пушкин большой рыбой в маленьком пруду, хотя этот пруд широк, как Россия, поэтом, привязанным к национальности и культурной идентичности? Я чувствую, что это в какой-то степени так, хотя это очень особый случай.

Но, что более важно, он поэт девятнадцатого века, с уникальной личностью, романтической идентичностью, которой обладали все великие поэты того времени, от Байрона и Китса до Теннисона, Браунинга и Бодлера. Ни один поэт девятнадцатого века не является точь-в-точь универсальным, как великие классики, но все имеют свой характер, создают свой собственный мир. Так же, по-своему, и Пушкин, но этот жизненный факт затемняется как его вездесущностью на русской литературной сцене и у всех русских писателей, пришедших после него, так и тем фактом, что он писал в обдуманных жанрах — эпос, романтический рассказ, драма в белых стихах, роман в строфах, не говоря уже о лирике, романе в прозе и рассказе.На Западе его самыми известными произведениями являются «Евгений Онегин» и эта изумительно мелодраматическая повесть «Пиковая дама» , но спорно, что ни одно из них не дает Пушкину его наиболее интенсивного и характерного «я» как художника.

В своих новых переводах и в подборке, которую он сделал, чтобы попытаться передать Пушкина на английском языке, ^* Д.М. У Томаса очень тонкое представление об этом «я», и я думаю, что оно правильное. Фома сам поэт, хотя это не обязательно было бы преимуществом: поэт вполне мог бы попытаться просто представить Пушкина в своем собственном образе, как был близок к тому, чтобы сделать Набоков.Результат был удачным, потому что Пушкин и Набоков очень совместимы, хотя и различны. Томас также совместим, по-своему, очень приглушенно. Как он указывает, одним из любимых слов Пушкина является прилагательное тихо — «тихий». В его лучших проявлениях, будь то в малом масштабе или в большом, есть своего рода глубокий, ясный покой. Томас сам довольно тихо , поддерживая самый низкий статус любого амбициозного пушкинского переводчика. Настолько низко, что его обвиняли в заимствовании у предыдущих переводчиков, даже в том, что он копировал у них вместо того, чтобы работать с оригиналом.

Обвинение в плагиате также было выдвинуто против его романа-бестселлера “Белый отель” , и в обоих случаях кажется одинаково необоснованным. Плагиатор не только не признается в краже, но и прикрывается украденным материалом. Томас высоко оценил использование им в романе воспоминаний Кузнецова о Бабьем Яру. Его переводы являются признанием долга перед профессором Джоном Феннеллом, чья подборка «Пингвина» дает лучшее доступное простое прозаическое изложение стихов Пушкина.Но выбор Томаса включает в себя жизненно важные более длинные произведения, такие как Гаврилиада, Каменный гость и Русалка , которых нет ни в «Феннелле», ни в столь же полезных версиях — которые он должен был бы признать — Вальтера Арндта в Пушкин Тройной . Там, где его предшественники добивались достаточной легкости и экономии, а также точности, он часто следовал их примеру, лишь внося небольшие изменения в порядок слов. Язык Пушкина обыкновенно так «открыт», его слог так прост, что это лучшее, что можно сделать: было бы только самомнением и извращенностью переводчика изменить хорошую вещь только для того, чтобы оставить на ней свой след.

В этом контексте небольшое изменение может иметь большое значение. Как отмечает Томас в своем тихом, но проникновенном предисловии, «Ночь нежна» — это не то же самое, что «Ночь нежна». Поэзия в английском языке играет с порядком слов, но в флективном русском нет естественного порядка слов, которому можно было бы следовать или поэтически от него отклоняться. В конце вступительного раздела Медный всадник , чудесного празднования города Санкт-Петербурга и того, как он был основан, настроение резко меняется.Поэт вспоминает о страшном событии, о котором сейчас расскажет нам. Печален будет мой рассказ : «Печален будет мой рассказ». Лаконичная сила русского четырехстопника ослабевает, если верно передан порядок слов. «Говорит барон: «Печальна будет моя история» — это линия, по которой лениво проходит взгляд в стандартном романтическом повествовании вроде Marmion Скотта. Вальтер Арндт, у которого в « Пушкин Тройной Склад » появилась счастливая идея чередовать буквальный перевод с оригиналом, а затем добавить рифмованный английский вариант в пушкинском размере, переводит его как «Печальна будет моя сказка» в буквальном варианте, а в рифме он вплетает его, как Пушкин, в короткий абзац.

Было время — наша память хранит
Его ужасы всегда свежи и рядом с нами …
Об этом рассказе ныне терпите меня
Рассказать вам, нежные слушатели .
Горестная история будет .

Несмотря на рифму «слушатели / рядом с нами» и неуклюжесть «перед тобой», пассаж энергичен и эффектен, последняя строчка несет в себе удар, который, по крайней мере, отголосок оригинала.Это также показывает, что дословный перевод так же непохож на Пушкина, как и перевод с искусственной рифмой. В обоих случаях читатель отвлекается от самой истории, сознавая главным образом то, как она ему преподносится. Феннелл переводит проход просто:

. Было страшное время — память о нем еще свежа… Я начну свой рассказ о нем для вас, друзья мои. Моя история будет грустной.

Точная проза плоская и лишенная акцента, что делает лишь антикульминацию спокойного и напряженного решения поэта.Томас взял третий курс.

Было страшное время — память о нем
Еще свежа… Начну свой рассказ
О нем для вас, друзья мои. Моя сказка будет грустной .

То же самое? Но в сходстве нет ничего обманного. Единственное изменение детали у Фомы состоит в замене поэтического слова «страшный» более банальным «ужасным», что в точности соответствует русскому прилагательному. Но, переводя строки в белый стих, он изменил весь их тон, добившись чего-то от тихо свернутого пушкинского потенциала (его пружина — «весна», как говорят русские критики).

Пустой стих так же естественен для английского языка, как рифмованный четырехстопный стих для русского, и способен к таким же вариациям настроения, темпа и стиля. Действительно, в силу шекспировской традиции она способна на них больше, чем проза, возвышенной формой которой она является. Томас понял, что изменения стиля и темпа в пушкинском шедевре лучше всего могут быть представлены сравнимыми изменениями, естественными для драматического белого стиха. Эдмунд Уилсон сделал волнующую прозаическую версию поэмы, которая, стремясь придать ей быстроту и щегольство, слишком постоянно лихорадочна и не дает ощущения своих тихо пассажей.Белый стих Фомы достигает этого с ненавязчивым спокойствием, родственным пушкинскому. И это жизненно важно, потому что искусство поэмы стилистически основано на противопоставлении «петровского творения», пышного и оживленного города со всем его общественным движением и блеском, его культурой завоевания и власти, и частными мечтами и мечтами. надежды бедного молодого приказчика, который хочет только жениться на своей возлюбленной и остепениться, «сойти с ней рука об руку в могилу», быть похороненным внуками. Невский разлив, затопивший его возлюбленную, сводит его с ума, и в своих ночных блужданиях он приходит на площадь, где стоит большая конная статуя Петра.Здесь версия Арндта превосходно передает его видение.

И высоко над этими рельсами, как будто
Высоты и тьмы смешались,
Поднялся в бронзе, протянув одну руку ,
Идол на своей гранитной скале .

Расстроенный приказчик грозит ей кулаком и шипит: «Чудотворец, погоди!» Затем в ужасе он видит, как бронзовая голова медленно поворачивается к нему, и всю ночь бежит по городу, преследуемый цокотом медных копыт.

Поэма заканчивается тем, что клерк найден мертвым на острове у берега, где прибило к берегу небольшой домик, предположительно принадлежащий его возлюбленной. Это самый тихий и сдержанный Пушкин, и ни буквализм, ни рифмованная хитрость не могут дать нам ощущения его тона. Вот Арндт:

Маленький остров
Лежит у побережья. Там сейчас, а потом
бездомный запоздалый рыбак
будет пляж его нетто в сумерках и ,
Silent ,
приготовьте его бедный ужин на берегу ,
или, на его воскресный отдых
Лодочный клерк мог бы положить весло
У этого унылого острова.Там нет зелени
Вырастет; а там наводнение
в

вымыло в своем шаловливом домике хилый старый домик. Он лежал на мели
Над волной, как обветренные кусты ,
До прошлой весны была высажена баржа
Чтобы его вытащить. Все было раздавлено
И голо. У порога несли ,
Здесь валялся мой несчастный плут ,
И здесь в благотворительности похоронили
Холодный труп в нищей могиле .

Нечестно, но прекрасно иллюстрирует, как такой перевод привлекает внимание к своему исполнению, а не к стихотворению. Мы обращаем внимание на запятые; мы обращаем внимание на то, что должно было стать последним движущим моментом необходимости «несчастливого мошенника», который должен был пойти с этой могилой. В версии Томаса мы можем забыть все, кроме того, что на самом деле говорит поэзия.

Вдали виден небольшой остров. Иногда
Опоздавший рыбак пришвартуется
со своей сетью и приготовит себе скудный ужин.Или
Какой-нибудь государственный служащий, катающийся на лодке в воскресенье
Посетит бесплодный остров .
Не растет ни трава, ни травинка. Потоп, в спорте ,
Загнал туда ветхий домик .
Над водой пустил корни
Как черный куст. Прошлой весной деревянная баржа
унесла обломки. У порога
Нашли моего сумасшедшего и на том самом месте
Ради бога похоронили его остывший труп .

«Смысл» Медный всадник не вызывает сомнений. Власть противостоит бессилию, суверен — субъекту; мелкие человеческие заботы последнего не имеют никакого значения для архетипического правителя, и население терпит наказание, когда его грандиозные планы, такие как строительство своей столицы в болоте, подверженном затоплению, влекут за собой месть природы. Человечек всегда бессилен: после его единственного дикого порыва Евгения приказчик снимает шапку и отводит глаза всякий раз, когда он пересекает площадь.Урок поэмы не для России одной; она оживает в образном размахе стихотворения и абсолютном художественном мастерстве. Подвиг Фомы не в том, чтобы сделать перевод, а в том, чтобы восстановить как бы очарование пушкинского повествования, так что мы как бы смотрим на пушкинское достижение, как великий царь Петр решил прорубить окно, через которое он мог смотреть на Европа.

Еще лучшим примером того, как Томас позволяет читателю заглянуть в Пушкина, является его версия Русалка .Это драматический «фрагмент», за исключением того, что этот фрагмент — неправильное слово. Для поэтов пушкинского времени отрывок фактически обрел статус художественного жанра, и Пушкин особенно умен в том, чтобы как бы произвольно обрываться, тогда как на самом деле стихотворение завершило свою внутреннюю логику и обрело свое собственное бытие. Он делает это в ранней лирике «Умирает грустный день» и в одном из своих лучших коротких стихотворений «Осень», также ясно переданном Томасом. Пушкин подхватил идею драматического фрагмента у забытого ныне английского поэта Б.У. Проктер, псевдоним которого был Барри Корнуолл; он распорядился, чтобы перевод Корнуолла появился в его журнале «Современник» («Современник») всего за час до того, как он выехал в снег 27 января 1837 года на дуэль, на которой был смертельно ранен. Сам Пушкин, между прочим, очень приземленно, прямолинейно относился к переводу — ничего лишнего о его изысканных трудностях. Он существовал для удовлетворения любопытства о том, что делается в других странах: он называл переводчиков «почтовыми лошадьми культуры».Его английский был скудным, и чтобы понять, что в них есть, он читал английских поэтов, в том числе Шекспира и Байрона, по-французски, которым он, конечно, владел свободно.

Драматические сцены Корнуолла теперь диковинка и вряд ли стоит читать, но Пушкин, как это часто бывает, увидел возможности, таящиеся в самом жанре. Русалка , которая, насколько я знаю, почти не переводилась, очень похожа на гораздо более известные «Маленькие трагедии» — Скупой рыцарь, Каменный гость (вариация на тему Дон Жуана) и Моцарт и Сальери , которую Питер Шаффер недавно позаимствовал для своей пьесы Амадей.Русалка — это история дочери мельника, в которую влюбляется принц. Когда она беременна, он оставляет ее, чтобы выйти замуж; она бросается в Днепр, чтобы стать «холодной могучей Русалкой». Фрагмент заканчивается тем, что ее ребенок, Русалочка, пристает к князю, когда он бродит по берегу, оставив жену дома. Негласный конец состоит в том, что его заманят на смерть в воду, чтобы удовлетворить месть Русалки. Стандартный романтический материал, можно подумать, и подходящий для романтической оперы, адаптированной из него.Но это еще не все. Как и в «Маленьких трагедиях», в нем есть шекспировская глубина и многозначительность, которые подчеркивает версия Томаса, и он доводит до предела растущее пушкинское искусство подтекста.

Действительно, не будет преувеличением сказать, что нигде больше европейская поэзия не передает так спокойно и с такой сжатостью неизменную трагедию любви между полами. Он не только сжат, но и чрезвычайно приземлен, сверхъестественная простота его линий пьесы с их бесстрастным юмором.Нигде у Пушкина мы, кажется, не всматриваемся более ясно в суть дела, и нигде больше он не показывает большего владения белым стихом — «Борис Годунов» — подмастерья рядом с ним.

Ясность и прозрачность его белого стиха хорошо подсказаны Томасом, который переводит его тем же способом. Может показаться извращенным решение перевести, как это делает он, сравнимый белый стих Каменный гость в квазирифмованную форму, но это может быть оправдано живой, очень заряженной атмосферой, в которой он начинается и которая может быть подчеркнуты в английском языке оживленными репликами, частично рифмованными.По мере развития маленькой трагедии она становится более спокойной и мрачной, и исчезновение рифм отражает изменение русского тона. Пушкинский Дон Жуан, как и сам Пушкин, — существо теплое, человеческое, испытывающее неподдельную «любовь» (в мужском понимании этого чувства) к каждому своему завоеванию, и особую любовь роковую и трагическую, любовь «холодную мирную». , для Донны Анны, которая в версии Пушкина является женой, а не дочерью Командора. Это что-то вроде судьбоносной любви самого Пушкина к своей прекрасной жене Наталье, которая должна была стать причиной его смерти.Есть автобиографический элемент и в Русалка : Пушкин перед женитьбой соблазнил в своем имении крепостную девушку, которая родила ему ребенка. То же самое должны были сделать Тургенев и Толстой.

«Может быть, я элегантен и благороден в своих сочинениях, — писал однажды Пушкин одной поклоннице, — но сердце мое совершенно пошло». Достижение Томаса состоит в том, чтобы показать природу этой вульгарности и показать, как она сочетается с словесным искусством такой чистоты и сдержанности. Любовные стихи Пушкина странно неземны и в то же время прямолинейны до мозга костей.Как говорит Томас, «сексуальные и творческие инстинкты в нем шли параллельно, как два лезвия конькобежца». Бесподобная лирика Анны Керн «Я помню чудное мгновенье», которую еще никто не умел передать, хотя Фоме, по крайней мере, досталась ее спокойная простота, таинственно и вместе с тем вполне соответствует тому веселому комментарию, который позже Пушкин сделал в письмо другу: «Ты пишешь мне о мадам Керн, которую с божьей помощью несколько дней назад я трахнул». Пушкин любил секс, а «гений чистой красоты» был также горячим и охотным соучастником в короткой интрижке.

Варианты Томаса «Под голубым небом ее родной земли» и «К берегам твоего далекого дома» прекрасно переданы, но он не смог предотвратить вступительные строки всей этой лирики — то же самое и с «Я помню чудесный момент» — на английском звучит как слова в мюзикле 1930-х годов (волшебная простота в русском языке становится простым клише в английском). С другой стороны, «19 October», как и «Autumn», звучит легко и объемно в прекрасном йетсовском размере, и Томас был одинаково успешен с «Arion» и «The Prophet».Весьма эффектны и такие «обнаженные» любовные стихи, как «Нет, я не скучаю по беспутным ночам», где опять-таки сразу берется не то, как это сделано, а то, как выражена сила смысла. вывел — вот кажущееся бесхитростным признание Пушкина, что он любит больше, чем «последний спазм» «молодой вакханки, извивающейся, как змей, в моих руках», иной род физического отклика.

… наконец-то ты снисходишь
Чтобы уступить моим мольбам, нежно ,
без восторга ,
Холодно, стыдно, почти не отвечая на
Мой транспорт, избегая их,
Все больше и больше оживает ,
до
Наконец-то вы разделяете мое удовольствие против своей воли .

Расположение слова «tenderly» такое же, как и на английском, и на русском. (Следует, однако, добавить, что в оригинале нет слов о губах и глазах, а читается буквально: «Ты едва отвечаешь, совсем не обращаешь внимания».)

Томас передал эти непереводимые тексты таким образом, что многое из кипучей жизни в них, в частности сексуальной жизни, попадается: они не просто стоят по-английски, как неуклюжие памятники неприступной и исчезнувшей красоте.Но более важным является его успех с более длинными и менее знакомыми произведениями. Здесь-то, как ни странно, и проявляется в наибольшей мере особая всеобщность Пушкина, живое, неэмоциональное восприятие его «пошлого сердца». В Русалка , например, как блестяще Пушкин выявляет разницу между двумя женщинами — дочерью мельника и молодой княгиней, невольно вытесняющей ее, — раскрывая их натуры с краткостью и нежностью.

То же самое он делает с женщинами в Каменный гость и с героиней графа Нулина , легкой поэмы о деревенской жизни, в которой пульсирует не только пушкинское живое ощущение сложностей поведения молодой женщины, но и с жизнью предметов — кофейников, охотничьего инвентаря, халатов, свечей, водки.Это заставляет нас осознать, что богатая детализация Гоголя или толстовского портрета Наташи Ростовой настолько же от Пушкина, сколько от жизни. Героиня Пушкина оказывается в образе Лукреции у графского Тарквиния, то возмущается, то забавляется, то кокетничает: Пушкин прекрасно понял реалии женского поведения, сентиментального в старинной истории о Лукреции. В Гаврилиаде , юношеско-дерзком стихотворении, он рассказывает о любовных переживаниях Девы Марии с Архангелом Сатаной и самим Святым Духом.Кощунство поверхностное: главное в поэме опять-таки любовное изображение Пушкиным психологии любви.

Дать нам возможность заглянуть в Пушкина и пожить немного в его мире, как мы живем в просторном романе, — это настоящее достижение. Искусство состоит в том, чтобы сделать слова английской версии более или менее прозрачными, чтобы мы могли добраться до неподвижного центра творческого здравого смысла поэта, его жизненной трансформации обыденности.

Здесь я должен признать свой особый интерес к работе Томаса, поскольку она следует за периодом нашего академического знакомства; Я сам писал о Пушкине, и Томас разделял мой энтузиазм, как он отмечает в своей книге.

Дар Пушкина — даровать своего рода словесное возвещение, дух поэзии, проникающий при чтении. Он наименее исключительный из поэтов, но природа его посещения, тем не менее, непередаваемая. Этот парадокс очаровывал и вдохновлял его самых удачливых переводчиков, которые сами были поэтами, — Набокова и Джонстона, а также Томаса, — но для преодоления разрыва между нами и Пушкиным также необходим романист. Комментарий Набокова — чудесный объёмный роман-призрак, призрачная громада над ярко освещенной пушкинской повестью о Татьяне и Онегине.Томас — романист иного рода, и его задача была менее навязчивой; дать читателю самому найти и прочувствовать простые и сложные истины, содержащиеся в других поэтических повестях и драмах Пушкина. В этом он превосходно преуспел.

Монако и граф Монте-Кристо, к которым присоединилось воображение Дюма

Он написал увлекательные эскапады о принцах и королях. Его книги повсюду, а его сюжеты легко переносятся на телевидение и в кино. Кто не слышал о Трех мушкетерах и графе Монте-Кристо? Вы не можете написать такие захватывающие сцены, не находясь на месте — и Средиземноморье занимало видное место в его романах.Было неизбежно, что Дюма наткнется на княжество. Дважды он делал это, исследуя графа Монте-Кристо, и во время одной поездки во Флоренцию и Италию он не удержался от своей способности фантазировать о королевских интригах. На самом деле, пока его везли в карете по Монако с дизайнером Луи Жаденом, который будет иллюстрировать его рассказы, и со своей будущей женой, актрисой Идой Феррье, 24 лет, он придумывал сюжеты, густые, как уродский туман. а на улице ливень. Не имея возможности сосредоточиться на прекрасном морском пейзаже из-за пасмурной погоды, он вместо этого размышлял о Монако.Ухватившись за несколько местных фактов и используя свой грозный интеллект, он сплел их в необыкновенный сюжет, достойный отдельного романа.

@pixabay.com
Наполнить казну
Прежде всего нам нужно подготовить сцену. Это 1835 год, до принца Карла III и Бланков, а также большого предприятия казино в 1860-х годах. Князья Монако умело находили доход, и двумя источниками дохода для Оноре V были таможенные пошлины и паспортный контроль. Пограничные посты Монако находились на важном пути в Италию.Таможенные пошлины в размере 2,5% на товары и 16 центов на паспорта помогли казне опустеть.
Оноре V, принц Монако @https://upload.wikimedia.org
Король Сардинии Карл Альберт
Король Сардинии Карл Альберт был игроком в политической среде Монако, потому что его Королевство Пьемонт-Сардиния простиралось до Пьемонта на границе Монако, а также окружало Монако с запада. Дюма ухватился за «дуэль» из-за табака между этими членами королевской семьи как центральную тему сюжета своего рассказа.Представьте Монако с его средиземноморским климатом как производителя табака, не уступающего по качеству Кубе. Дюма, продолжая свое путешествие в дилижансе во Флоренцию, развивает свой заговор вокруг короля Сардинии Карла Альберта, который особенно не любит курить табак и табачную пудру. А затем он привносит интригу в свою историю с принцем Оноре V, решившим воспользоваться неприязнью короля Карла Альберта.
Король Сардинии Чарльз Альберт @https://ru.wikipedia.org
Табак и сигары Rival Havana
Итак, принц Оноре посадил много табака.Далее в истории идут «сигары за пенни», которые, учитывая удачное положение земли и ее климата, могли бы соперничать с гаванскими. Это объявление вызывает беспорядки на Сардинии. Король Чарльз Альберт видит, что его штаты наводнены сигарами. Пользовательские сообщения немногочисленны и далеко друг от друга. Сигары прибывают на Сардинию, как вода сквозь сито, — скоро уходит пятьсот сигар; в шкуру проходящего пуделя можно вплести сотни, если не тысячи. Сюжет рассказа Дюма сгущается. Князь Монако бесплатно дает по фунту табака каждому из своих пятидесяти стрелков и отправляет их курить на границы владений короля Карла Альберта.
Княжество Монако в 1874 году @https://ru.wikipedia.org
Монакои и их гаванские сигары
Сардинские солдаты понюхали дым своих соседей, которых Дюма называет монасуа; он так же божественен, как настоящий гаванский дым. Теперь Дюма представляет себе сардинскую армию на грани восстания, а сардинские солдаты мчатся к границам Оноре V, спрашивая стрелков принца, где они покупают табак. Стрелки отвечают, что они из растений, которые их любимый государь привез с Кубы, а также из Латакии в Сирии.Солдаты Монако вызывают зависть у своих сардинских коллег. Вдобавок к жалованью, которое было не ниже жалованья сардинских солдат, они получали фунт табака в неделю. В этот момент воображение Дюма разыгралось. Заговор Дюма достигает апогея: всего за один день двадцать солдат короля Карла Альберта дезертируют и приходят просить Оноре V о службе, предлагая ему, если он их примет, дезертировать весь полк на тех же условиях.
Переворот в Грассе — принц Оноре-победитель
У Дюма есть принц Оноре V как победитель в этой истории, которая была достойна включения в Трех мушкетеров: опасность настолько серьезна, что король Карл Альберт опасается, что его армия массово дезертирует.Королем Сардинии станет Оноре V! В результате король Карл Альберт уступает всем требованиям принца Оноре и заключает договор о ежегодной ренте в размере 30 000 франков, которую король Карл Альберт платит Оноре V, и гарнизоне из 300 человек, которые он безвозмездно предоставляет ему для подавления мелкие бунты. И как вишенка на торте, следующий урожай табака покупается еще в земле за определенную плату. Не нужно ни казино, ни Бланов — казна Монако полна, как и воображение толстоволосого Дюма.Путешествие Александра Дюма по Монако и его рассказ о «Годе во Флоренции» сохранены для потомков Обществом друзей Александра Дюма на французском языке на их сайте dumaspere.com Alexandre Dumas, la Société des Amis d’Alexandre Dumas.
Культовый актер Жан Марэ воплотил одного из самых известных героев Дюма, графа Монте-Кристо, во французско-итальянском драматическом фильме (1954). @https://ru.wikipedia.org
Некоторые факты
В каждой хорошей истории есть доля правды.Сообщается, что Монако действительно экспериментировал с табачной фабрикой под руководством Оноре III и Оноре V, но, похоже, это прекратилось до 1820 года и Ступиниджийского договора 1817 года, который предоставил Монако защиту Королевства Сардиния и установил строгий акцизный контроль над табаком. Однако было невозможно контролировать красочное воображение Дюма. Он умер чуть более 150 лет назад, 5 декабря 1870 года, но его воображение в его произведениях сохраняется.
Что, если бы французский писатель был на самом деле русским поэтом?
Что, если бы русский поэт Александр Сергеевич Пушкин, убитый на дуэли в 1837 году, и французский писатель Александр Дюма были одним и тем же лицом?
@pixabay.com
Сторонники этой теории на самом деле имеют довольно много аргументов в ее пользу. Во-первых, первый роман Александра Дюма был опубликован именно в 1837 году, в год, когда на злополучной дуэли в Петербурге якобы был убит поэт Александр Пушкин. Этот роман принес французскому писателю огромную популярность, сделав его новым факелоносцем литературного мира.
Еще одним веским аргументом является сходство двух писателей. Носители африканского происхождения, у них обоих были темные вьющиеся волосы, смуглый цвет лица и голубые глаза.Африканская бабушка Дюма, как известно, была рабыней французского плантатора маркиза Антуана Дэви де ла Пайетри. Первым языком, на котором говорил Александр Пушкин, был французский. И что немаловажно, оба мужчины тоже были ровесниками: Пушкин родился в 1799 г., а Дюма — в 1802 г.
Тайна вокруг самих похорон Пушкина в 1837 году также вызывает недоумение у исследователей. Народ впервые был приглашен проститься с известным писателем в Исаакиевский собор Санкт-Петербурга. Здесь должна была состояться панихида по Пушкину.Но ночью, под покровом темноты, тело писателя препроводили в Конюшенную церковь. В этот день ученикам строго-настрого запретили прогуливать школу и приходить на похороны поэта. На похоронах также не присутствовал никто из близких родственников: в ночь на 3 февраля тело Пушкина увезли в родовое имение Михайловское Псковской области. Его вдова приехала навестить могилу только через два года, в 1839 году.
Книги, написанные двумя гениями
Сторонники этой теории также цитируют произведения известных писателей.Романы Дюма, особенно плодотворные в 1830-х годах, имеют большое «пушкинское» влияние. Д’Артаньян из «Трех мушкетеров» очень напоминает самого Пушкина. Гаскон тоже происходит из бедной дворянской семьи. Вспыльчивый и пылкий, он был готов вызвать на дуэль любого, кто якобы оскорблял его честь. Русский поэт вел себя примерно так же.
«Д’Артаньян, Атос, Арамис и Портос» Мориса Лелуара (1894) @https://ru.wikipedia.org
Что касается романа «Учитель фехтования», то как Александр Дюма, никогда не бывавший в России, мог быть таким подробно о восстании декабристов 1825 г.?
«Граф Монте-Кристо» Дюма также вызывает немало вопросов.Его главный герой Эдмон Дантес носит то же имя, что и пушкинский дуэлянт Жорж Дантес, чья пуля якобы стала смертельной для русского поэта. По сюжету Эдмон Дантес инсценирует собственную смерть и возвращается под другим именем, чтобы отомстить. Автор как бы намекает на историю своей жизни. Таким образом, исследователи считают Пушкина и Дантеса одним и тем же человеком.
И наконец, Александр Дюма перевел на французский язык многие произведения Пушкина и других русских авторов.Официально он впервые посетил Россию лишь в 1858 году, во время царствования Александра II. Этот русский царь сменил Николая I, запретившего издание книг Пушкина и Дюма.
По мнению исследователя Нины Миловой, которая инициировала эту теорию, концовка романа «Дубровский» была найдена уже после смерти Пушкина. Его главный герой якобы скрывался за границей, а позже попал в Россию под видом англичанина. Действительно, довольно вызывающе.
Неужели два столпа литературного мира — это один и тот же человек? Исследователи горячо обсуждают эту теорию и по сей день.Как вы думаете, могло ли такое быть в реальной жизни или это больше напоминает романы Пушкина и Дюма?
Современные потомки царской семьи России
Принц Филипп, герцог Эдинбургский
Муж королевы Елизаветы II является внучатым племянником последней царицы Александры Романовой и праправнуком Николая I. Его ДНК была использована для идентификации останков убитых Романовых. Таким образом, его потомки, в том числе принцы Чарльз, Уильям и Гарри, также связаны с Романовыми.
Принц Майкл Кентский
Его бабушка приходилась Николаю II двоюродной сестрой, а он был одним из живых родственников Романовых, ДНК которых была использована для идентификации останков царской семьи. Он также является двоюродным братом королевы Елизаветы II. В Англии его частое использование королевских привилегий принесло ему таблоидное прозвище Rent-a-Kent.
Хью Гросвенор, герцог Вестминстерский
После неожиданной смерти отца в августе 25-летний Хью стал 7-м герцогом Вестминстерским, миллиардером и, как выразился Telegraph , «самым завидным холостяком Великобритании».Гросвенор — потомок Михаила Романова и, кстати, Александра Пушкина.
Король Константин II Греции
Последний царь эллинов; его прабабушка была великой княгиней Романовых. Он был свергнут в результате переворота в 1967 году, но вернулся в Грецию в 2013 году после 46-летнего изгнания. Король Константин — дедушка греческой принцессы Олимпии из T&C Modern Swan.
Великая княгиня Мария Владимировна
Праправнучка Александра II проживает в Испании и является официальным главой Российского Императорского Дома.
Великий князь Георгий Михайлович
Сын Владимировны станет главой Императорского Дома после смерти матери. Недавно он основал Romanoff & Partners, консалтинговую фирму, специализирующуюся на политике и связях с общественностью.
Изображение Царского места, Кремль, Москва, Россия . Изображение великого князя Георгия Михайловича отсутствует.
Ольга Андреевна Романова
Дочь князя Андрея Александровича, старшего племянника Николая II.Она живет в графстве Кент, Англия, и организует ежегодный Бал русских дебютанток в Лондоне. В настоящее время работает над откровенной книгой о ее королевских связях.
Фрэнсис-Александр Мэтью
Мэтью, один из четырех детей Ольги Андреевны, фотограф и актер. Он играл самого себя во втором сезоне Secret Princes , шоу недвижимости TLC.
Фотография Фрэнсис-Александр Мэтью недоступна.
Николетта Романофф
Прапрапраправнучка Николая I. Итальянская актриса Николетта в 2016 году сотрудничала с ювелирным домом Damiani для создания Романовской коллекции.
Ольга Андреевна Романова
Дочь князя Андрея Александровича, старшего племянника Николая II. Она живет в графстве Кент, Англия, и организует ежегодный Бал русских дебютанток в Лондоне.В настоящее время работает над откровенной книгой о ее королевских связях.
Фото Ольги Андреевны Романовой нет в наличии.
Князь Ростислав Романов
Он родился в Иллинойсе, но Ростислав — один из немногих родственников Романовых, которые на самом деле живут в России. Правнук великой княгини Ксении Александровны. Живущий в Москве, он является директором часового завода, основанного его предком Петром Великим.
Изображение князя Ростислава Романова недоступно.
Этот контент создается и поддерживается третьей стороной и импортируется на эту страницу, чтобы помочь пользователям указать свои адреса электронной почты. Вы можете найти дополнительную информацию об этом и подобном контенте на сайте piano.io.
ПУШКИНА И БАРАТЫНСКОГО. Очерк и перевод Питера Франса. Журнал Стороны света
Евгений Баратынский
ОСЕНЬ
1
Сентябрь здесь! Солнце каждое утро просыпается
                  чуть позже его лучи холоднее,
и в зыбком зеркале озера
                  сверкает дрожащим и золотым.
Серый пар окутывает вершины холмов, и роса
                  моет равнины у реки;
Скрученные дубовые ветки имеют желтый оттенок,
                  и красные листья осины дрожат;
Птицы больше не переполнены жизнью,
леса и небеса потеряли свой голос.
2
Сентябрь здесь! Вечер года
                  сейчас на нас. Мороз утром
уже расстилает свою серебряную филигрань
                  над полями и холмами и бурей
Эол пробудится ото сна,
                  гоня перед собой летящую пыль,
лес будет метаться и реветь, его падающие листья
                  усеет болотистое дно долины,
и облака поднимутся, чтобы заполнить небесный купол,
и воды потемнеют от пены и пены.
3
Прощайте, прощайте, яркое летнее небо!
                  Прощайте, прощайте, великолепие природы!
Воды блестят в своей золотой чешуе,
                  лес с его зачарованным шепотом!
О счастливый сон о скоротечных летних радостях!
                  Топоры лесорубов мешают
эхо в изможденных рощах,
                  и слишком рано замерзшая река
будет зеркалом для туманных дубов
и холмы в их белом покрове снега.
4
А теперь селяне найдут время
                  собрать свой с трудом заработанный урожай;
Сено в долине сложено в стога,
                  и в кукурузе пляшет серп.
Над бороздами, когда зерно убрано,
                  снопы в кочергах стоят высоко и блестят,
а то катят мимо пустого поля
                  на груженых телегах устало скрипят.
Золотые вершины сияющих стогов
поднимаются вокруг теснившихся крестьянских лачуг.
5
Жители деревни отмечают этот день!
                  Сараи весело парятся, болтовня
цепей пробуждает ото сна жернова,
                  и с шумом поворачиваются и стучат.
Да придут холода! фермер накопил
                  припасов на зиму:
его изба теплая, хлеб, соль, чашка
                  пива приветствую всех входящих;
без забот его семья теперь может съесть
благословенный плод работы в летнюю жару.
6
А ты, труженик на ниве жизни,
                  когда вы тоже переедете в свою осень
и увидишь благословения своего земного времени
                  широко раскинуты перед вами;
когда богатые гектары вспаханы трудом и заботами
                  покажите прибыль от вашего труда,
награждая вас за все утомительные годы
                  и вы сможете пожинать драгоценный урожай,
собирая зерно давно обдуманной мысли,
вкушая полноту нашего человеческого удела, –
7
будешь ли ты богат, как фермер со своей лопатой?
                  В надежде, как и он, семя, которое вы посеяли,
И ты тоже купался в золотых мечтах, которые показали
                  ваши богатые награды в далеком будущем…
Теперь вы видите тот день; приветствовать его с гордостью
                  и посчитайте свои болезненные приобретения!
Увы, твои страсти, твои мечты, твой трудный путь
                  погребены в презрении, и ваше состояние
это непреодолимый позор души,
жало разочарования на лице!
8
Ваш день встал; теперь вы можете ясно видеть
                  высокомерие, доверчивость
юности, и ты измерил зияющее море
                  человеческого безумия и лицемерия.
Ты, когда-то верный друг энтузиазма,
                  горячо ищущий сочувствия,
король блестящих паров – в конце концов
                  вы созерцаете бесплодную чащу
наедине со страданием; его смертельный стон
едва заглушается твоей надменной душой.
9
Но если твой негодование сильный крик,
                  или если вой настойчивой тоски
должен подняться из темной печали сердца,
                  торжественный и дикий среди толпы
молодые мальчики и девочки в своих капризных играх,
                  от страха затряслись бы их кости, младенец
бросал свои игрушки и посреди игры
                  вызвать рев боли и радости
исчезнет с его лица; человечество
погибнет задолго до того, как смерть освободит его.
10
Будьте открыты тогда; пригласить их всех
                  присоединяйтесь к пиру, весь кланжамфри!
Пусть все займут свои места в зале
                   вокруг инкрустированного золотом стола!
Какие вкусные лакомства вы можете им предложить!
                  Какая блестящая посуда
так разнообразно! Но все они на вкус одинаковы
                  и, как могила, они заставляют нас дрожать;
посиди там один, соверши похоронный обряд
для мирских, преходящих наслаждений вашей души.
11
Каким бы ни было озарение в грядущие годы
                  может завладеть вашим воображением,
каким бы ни был последний вихрь твоих мыслей
                  и чувства могут однажды породить –
пусть твой торжествующий и саркастический ум
                  подавите тщетный трепет сердца
и обуздать бесполезный ветер
                  поздних жалоб. Тогда увидеть сокровище
ты получишь, величайший дар жизни,
опыт, который связывает душу во льду.
12
Или же, в живительном порыве горя,
                  отбросив все земные видения,
видя их пределы, и не за горами,
                  золотая земля за пределами тьмы,
место возмещения, с обновленным сердцем
                  сны о благословении,
и слыша эти шумные голоса, настроенные
                  к гимнам примирения,
как арфы, чья сверхвысокая гармония
непонятна вашему человеческому уху, –
13
перед оправданным провидением
                  поклонитесь, смиренно и благодарно,
с безграничной надеждой и с чувством
                  вы достигли некоторого понимания –
но знай, ты никогда не будешь общаться
                  ваше видение ваших собратьев-смертных;
их легкомысленные души не оценят
                  истинное знание в общественной суете;
знание горных вершин или глубин
не для земли, на земле нет места для него.
14
Ураган мчится сквозь пустоту,
                  лес возвышает голос в гневе,
океан пенится и бушует и его безумие
                  разрыватели разрываются о гальку;
так иногда праздные умы скучного сброда
                  пробуждаются от сонливости
грубым голосом обыденности, который находит
                  звонкое эхо в их болтовне,
но не будет эха на слово
что господствует над страстями мира.
15
Что если звезда с неба исчезнет
                  в бездну ничего, пропал без вести
свой путь и никогда больше не находит своего места;
                  другой, не обращая внимания.
Одной звездой меньше ничего для земли,
                  наши люди слишком плохо слышат
чтобы обнаружить далекий вой его смерти
                  или увидеть яркость звезды
новорожденный среди сестер неба
и приветствуя их восторженной мелодией!
16
Зима приближается, и над голой землей
                  импотенция тянется с дрожью,
но борозды переполнены золотыми колосьями,
                  и все нивы весело блестят.
Жизнь и смерть, нужда и богатство лежат рядом –
                  все сорта исчезнувшего года
уравнивается под снежной пеленой
                  что скрывает его в равнодушной одинаковости –
таким образом, все вещи лежат перед вашими глазами отныне,
а жатвы с земли не пожнешь.
Гордость Пушкина – Los Angeles Times
В прошлом году Художественный музей округа Лос-Анджелес отметил выставкой скульптурную неумелость телевизионной бомбы 1970-х годов Фарры Фосетт.Этим летом в прославленном Музее изобразительных искусств имени А. С. Пушкина в Москве выставлены китчевые бронзовые произведения кинобомбы 1950-х годов Джины Лоллобриджиды. Действительно, пробел в культуре времен холодной войны теперь закрыт. Знаменитость — это международный язык, стирающий все границы, и нищие художественные музеи, отчаянно нуждающиеся во внимании (и доходах, которые оно может принести), сегодня говорят единым голосом шоу-бизнеса.
Среди настоящих художников господствующими общественными суперзвездами долгое время были импрессионисты, постимпрессионисты и два утонченных отца-основателя искусства 20-го века – Пикассо и Матисс.Это Бен и Джен, Трейси и Хепберн из музея современного искусства. Московский Пушкин превозносится именно потому, что его коллекция богата работами этих знаменитых художников. В воскресенье в LACMA приезжают звезды Пушкина.
Для протокола:
00:00 6 августа 2003 г. Для протокола
Los Angeles Times, вторник, 29 июля 2003 г. Домашнее издание Основные новости, часть A Страница 2 National Desk 1 дюйм; 45 слов Тип материала: Исправление
Подпись к обзору искусства — Подпись к фотографии с обзором выставки французских мастеров в Музее искусств округа Лос-Анджелес в субботнем календаре дает неверную дату 1841 года для картины Анри Матисса «Каллы, ирисы, и мимозы.” Правильная дата – 1913 год.
Для протокола
Los Angeles Times Среда, 6 августа 2003 г. Домашнее издание Основные новости Часть A Страница 2 1 дюйм; 52 слова Тип материала: Исправление
Картина Пуссена — Обзор в календаре на 26 июля выставки «Старые мастера, импрессионисты и модернисты: французские шедевры из Государственного музея Пушкина, Москва» в Художественном музее округа Лос-Анджелес. имя героини картины Николя Пуссена. Ее зовут Армида, а не Армита.
«Старые мастера, импрессионисты и модернисты: шедевры Франции из ГМИИ им. Пушкина, Москва» представляет 75 работ 50 художников.
Пятьдесят три из этих картин никогда прежде не видели в Соединенных Штатах. В спектакле мало пустяков — безвкусных шуток таких посредственных, как Франсуа-Юбер Друэ, Анри-Шарль Манген, Пьер Сублейрас и других, чье удовлетворение простой компетентностью сводит с ума. Много очень хороших картин великих и малых художников, от Клода Лоррена и Жоржа Брака до Карла ван Лоо и Нарцисса Вергиля Диаса де ла Пенья.И, наконец, более четверти выставки — первоклассные — настолько хороши, насколько это возможно в живописи.
Работы в основном датируются 19-м и началом 20-го веков, но в целом выставка охватывает около 280 лет. Самым ранним из них является ослепительный литературный роман Николя Пуссена, написанный около 1630 года. Сегодня он необычайно резонансен.
Картина написана по мотивам итальянского эпоса «Освобожденный Иерусалим» о первом крестовом походе. На ней изображена прекрасная Армита, волшебница-племянница принца Дамаска, стоящая на коленях над изящной лежащей фигурой Ринальдо, стойкого христианского рыцаря.Пассаж херувимов, резвящихся вокруг их голов, дает вам понять, что любовь расцвела.
По сюжету Армите было предъявлено обвинение в том, что она соблазнила и уничтожила крестоносцев. Однако когда Ринальдо прибыл на ее заколдованный остров, она по уши влюбилась в большого красивого уха. Это неприкрытое повествование изображает ислам, олицетворяемый Армитой, соблазнительным, женственным, волшебным и коварным, но, в конечном счете, несопоставимым с откровенной благодатью и мужской силой христианства, которому ислам подчинится. Пуссен выделяет это политическое утверждение культурного превосходства драматическим обращением к истории.
Он адаптировал мелкое пространство и эмоциональные жесты греческой и римской рельефной резьбы. Блестящая палитра основных цветов картины (красный, желтый и синий) в сочетании с практически пифагорейской геометрией композиции также поднимают ощущение вневременного порядка и стабильности до мощного уровня подсознательной абстракции. Он утверждает, что мир должен быть таким, каким он всегда был.
С блеском визуальной риторики Пуссена трудно сравниться.Хотя включены и другие увлекательные работы старых мастеров — особенно три Франсуа Буше, которые охватывают его полный, ориентированный на фэнтези диапазон религиозных, жанровых и мифологических тем, — только Жан-Огюст-Доминик Энгр и его чудесная «Богородица» 1841 года С чашей», что мы в компании с артистом равного масштаба.
Мэри смотрит вниз на хозяина, балансирующего на тонком краю чашки, покрытой тарелками. Она окружена посетителями и подсвечниками и облачена в одежду, которая вместе образует прямолинейный каркас.Внутри этой структурной «клетки» ее безупречный овал лица визуально подвешен, словно загадочное яйцо.
Физическая анатомия Девы невозможна — нет земного способа, чтобы ее красная правая рука, парящая в пространстве, могла быть прикреплена к ее плечу, а ее синяя левая рука — просто обрубок. Тем не менее, если судить по композиционным требованиям картины, фигура кажется совершенно правильной.
В этом гениальность Энгра: Мария становится чудом искусства, ее рафаэлевский взгляд так и заставляет вас поверить, несмотря на ваши собственные глаза.Учитывая метафизический предмет, разве не это должна делать религиозная картина?
Этот оттенок французского классицизма усиливается инсталляцией шоу. Неуклюжее пространство внутри здания Андерсона LACMA было приспособлено для этого случая. Картины старых мастеров были собраны в длинной комнате с арочными дверными проемами по бокам, а толстые и неуклюжие внутренние колонны здания выстроились вдоль одной стороны, как будто это какой-то классический храм. Картины висят на мягких стенах, обитых лазурной тканью.
Произведения XIX века стоят по бокам в амбулаторных проходах – реалисты справа, импрессионисты и постимпрессионисты слева. Реалисты, как правило, прекрасны, очаровательны, если не звездны. А вот десяток в основном скромных импрессионистов оставляет желать лучшего хотя бы потому, что от них мы ожидаем большего. Три сильные работы возглавляют группу.
Одна из них — это великолепная садовая сцена Ренуара, сделанная в самый подходящий солнечный момент его раздутой карьеры — 1876 год, год «Мулен де ла Галлетт» с его мерцающим светом.Другой — четкий вид моста над прудом с лилиями в Живерни работы Клода Моне. Мне больше всего нравится третья — дикая балерина Эдгара Дега. Ее искривленные конечности напрягаются, чтобы принять танцевальную позу для невидимого фотографа. Дега создает управляемую картину болезненной красоты, которая является фактическим определением карающей изысканности классического балета.
Современная эра шоу действительно начинается с постимпрессионистов. Два Ван Гога, три Гогена и четыре Сезанна превращают пространство, похожее на нишу (с навязчивой дверью аварийного выхода в середине одной стены) в безупречную сборку безупречных картин.Некоторые из них главные, некоторые второстепенные. Если они висят на стенах неудобно высоко, чтобы приспособиться к вытянутым шеям ожидаемой толпы, то, к счастью, лишь немногие из них выставлены под стеклом. Они кажутся удивительно свежими и непосредственными.
Подготовка к нокауту
Далее следует домашний перерыв. Так называемая группа Nabis, которая исследовала декоративные живописные эффекты рисунка и цвета, опирается на прекрасные образцы двух своих лучших художников, Пьера Боннара и Эдуарда Вюйара. Но затем, с одной стороны, изуродованный портрет его жены работы Мориса Дени — единственный настоящий гудок в шоу.Дени, в отличие от Энгра или Дега, искажает свою фигуру по той простой причине, что он не очень хорошо рисует.
Неважно. Скромная пауза обеспечивает идеальную обстановку для нокаут-рума выставки. Три больших полотна Матисса — датированные 1912–1913 годами, это последние работы на выставке — настолько сильны своей цветовой энергией, что кажется, что серые парижские пейзажи Альбера Марке на противоположной стене отбрасываются на несколько дюймов назад. гипсокартон. Ничто, даже очаровательная воображаемая сцена джунглей Анри Руссо или отчужденные обитатели кафе в «Арлекине и его спутнике» Пикассо в соседней (и последней) комнате, не могут выдержать этого ослепительного натиска живописного блеска.
Трио состоит из монументального цветочного натюрморта, культовых картин «Настурции и «Танец»» и «Золотая рыбка» — гипнотической, ключевой картины в творчестве Матисса. Картина столешницы с цилиндрической стеклянной вазой, наполненной водой, и четырьмя золотыми рыбками красноречиво борется с новаторством Пикассо с кубистским пространством, подчиняя их воле собственных новых открытий Матисса с цветом.
В одном из великих пассажей во всей современной живописи четыре легких пятна ярко-оранжевого пигмента окружены тонкими лужами бледно-зеленого цвета; мазки создают оптическое искривление пространства, которое происходит в природе, когда свет преломляется сквозь воду.Словно цепочка колец дыма, круглая опора стола, столешница, дно вазы, поверхность воды и горлышко вазы поднимаются вертикально сквозь картину, искривляя и искривляя пространство без помощи традиционных приемов живописного иллюзионизма. Ты смотришь, широко раскрыв глаза и немой, как золотая рыбка, погруженная в аквариум. Это захватывающая дух демонстрация силы, стоящая платы за вход.
Московский Пушкин далеко не так известен, как его петербургский соперник, тысячекомнатный Эрмитаж, и эта выставка, первая в запланированной серии международных гастрольных мероприятий, организованных в партнерстве с Хьюстонским музеем изящных искусств, означает поднять свой (знаменитый) профиль.В 1948 году Иосиф Сталин начал использовать художественный музей в столице России в качестве оружия в холодной войне, а это означало, что «коррумпированных» модернистов, таких как Дега и Матисс, нужно было держать в подвале вне поля зрения. Наши музеи играли в ту же игру культурной пропаганды, предлагая абстрактный экспрессионизм как высший символ свободной американской свободы. Те дни кажутся древней историей.
Теперь, в своей американской заявке на культурный туризм, Пушкин полностью присоединился к западным крысиным бегам.
*
«Старые мастера, импрессионисты и современники: французские шедевры из Государственного музея Пушкина, Москва»
Где: Los Angeles County Museum of Art,
5905 Wilshire Blvd., Los Angeles
Когда: понедельник, вторник , четверг, 10:00-20:00;
Пятница, 10:00-21:00; суббота-воскресенье с 9:00 до 20:00; выходной среда
Окончание: 13 октября
Цена: 17-20 долларов; пенсионеры и студенты, $14-$17
Контактное лицо: (323) 857-6000
100 Королевские имена, которые по-королевски хороши
Выбор королевских имен для вашего новорожденного ребенка — это королевская идея.
Родословная голубых кровей очень желательна, и неудивительно, что многие родители обращаются к королевским именам, называя своих детей. Королевские семьи стильные и живут в роскоши, которой многие люди жаждут для своих детей.
Королевские имена обычно передаются по наследству и связаны с королевской родословной. Мы составили список фантастических и популярных детских имен, взятых у королевских особ. Мы надеемся, что это поможет вам найти идеальное имя для вашего маленького принца.
Чтобы узнать больше о королевских именах, взгляните на эти имена, которые означают королева, и эти королевские имена детей.
Общие имена принца
Королевское имя принца часто является фамилией. Ниже приведен богатый список имен, которые обычно выбирают для мальчиков во всем мире.
1. Александр (греческого происхождения) означает «завоеватель». Самый известный завоеватель всех времен.
2. Эндрю (греческого происхождения) означает «мужественный». Имя венгерского короля и известного британского монарха.
3. Антоний (латинское происхождение), что означает «из рода Антониусов».Римский принц.
4. Archie (немецкое происхождение) означает «жирный». Недавно принц Гарри назвал своего сына Арчи.
5. Артур (ирландского происхождения), что означает «благородный». Это одно из детских имен, связанных с королем Артуром.
6 . Август (латинское происхождение), что означает «возвышенный». Он первый правитель Римской империи.
7. Carl (немецкого происхождения) означает «свободный человек». Популярен у шведских королей.
8. Чарльз (немецкого происхождения), что означает «свободный человек».Принц Чарльз — сын королевы Елизаветы и принца Филиппа.
9. Христианин (библейского происхождения) означает «последователи Христа». Это было в списке популярных королевских имен детей.
10 . Давид (еврейское происхождение), что означает «возлюбленный». Давид был вторым царем Древнего Израиля.
11. Эдвард (англ. происхождения) означает «богатый опекун». Одно из наиболее часто используемых королевских имен, восемь английских королей носили это имя.
12. Ernest (древнеанглийское происхождение) означает «энергия».Имя короля Ганновера.
13 . Фелипе (испанского происхождения), что означает «друг лошадей». Популярное шведское королевское имя.
14 . Фредерик (немецкого происхождения), что означает «мирный правитель». В Дании девять королей.
15 . Георгий (греческого происхождения), что означает «земледелец». Британским королевским особам нравится это имя, и шесть королей названы так в своей истории.
16. Генрих (немецкое происхождение), что означает «самоуправитель». Чаще всего ассоциируется с печально известным Генрихом VIII Англии.
17. Иоанн (библейское происхождение) означает «Бог милостив». византийских правителей и стал популярным во всем мире.
18. Лоиус XIV (французского происхождения) означает «воин». Он отвечал за то, чтобы вывести Францию вперед всех европейских стран.
19. Михаил (еврейского происхождения) означает «кто подобен Богу». Это имя было взято королевскими особами, такими как Россия, Румыния, Португалия и Польша.
20. Мухаммед (арабского происхождения) означает «восхваляемый».Это имя было популярно у многих королевских семей Османской империи и африканских королевских особ.
21. Патрик (латинское происхождение) означает «дворянин». Король Эдуард VIII, отрекшийся от короны, носил имя Патрик.
22. Филипп (греческого происхождения) означает «любители лошадей». Это имя носили короли Франции, Испании и Македонии. Принц Филипп — дедушка принца Уильяма.
23. Ричард (древнегерманское происхождение) означает «храбрый правитель».Короля Англии Ричарда I прозвали львиным сердцем из-за его храбрых поступков.
24. Стефан (греческого происхождения) означает «корона». Первого христианского короля Венгрии звали Стефан.
25. Вильгельм (англо-нормандское происхождение) означает «волевой воин». Принц Уильям — внук королевы Елизаветы II.
Известные и исторические имена принцев
В прошлом многие члены королевской семьи заслужили похвалу в истории, и их имена были напечатаны на страницах книг по истории.Ниже приведены имена некоторых самых известных принцев, изменивших мир.
26. Эней (немецкого происхождения) означает «восхваляемый». Он был троянским героем в древнеримской мифологии и идеальным королевским именем для вашего сына.
27. Ахмед (арабского происхождения) означает «наиболее хвалебный». Это вымышленный принц, которому принадлежал волшебный коврик.
28. Акбар (арабского происхождения) означает «великий». Джалалуддин Мохаммад Акбар был его полным именем и происходил из династии Великих Моголов (сын Хумаюна).
29. Альберт (немецкого происхождения) означает «благородный и знаменитый». Принц Альберт был популярной королевской фигурой в 19 веке.
30. Ашока (индийское происхождение) означает «без печали». Внук Чандрагупты Маурьи.
31. Август (латинское происхождение) означает «возвышенный». Он стал римским императором.
32. Чандрагупта Маурья (происхождение джайнизма) означает «защищенный луной». Он был основателем могущественной империи Маурьев в древней Индии.
33 . Чарльз (немецкого происхождения), что означает «свободный человек». Принц Чарльз Уэльский был одним из самых обсуждаемых членов королевской семьи Великобритании.
34 . Клавдий (латинское происхождение), что означает «калека». Клавдий был первым правителем Римской империи.
35. Кир II (персидского происхождения) означает «солнце».Он был правителем Персии.
36. Egon (немецкого происхождения) означает «лезвие меча». Эгон VIII из Фюрстенберг-Хейлигенберга был военачальником Тридцатилетней войны.
37. Эммануил (еврейское происхождение) означает «Бог с нами». Это очень популярное княжеское имя, упоминаемое в Библии.
38. Георгий (греческое происхождение) означает «земляной работник». Принц Уильям назвал старшего сына принцем Джорджем.
39. Густав (шведского происхождения) означает «посох богов».Густав II Адольф правил Швецией двадцать один год и сделал ее европейской сверхдержавой.
40. Гарри (немецкое происхождение) означает «властный правитель». Принц Гарри — внук английской королевы Елизаветы.
41 . Хумаюн (персидского происхождения), что означает «благословенный». Хумаян был сыном Бабура и императором Империи Великих Моголов.
42. Иаков (еврейского происхождения) означает «вытесняющий». Он был первым королем, правившим как Англией, так и Шотландией.
43. Мэйдзи (японского происхождения), что означает «просвещенный». Он первым преобразовал современную Японию и довел ее до статуса сверхдержавы.
44. Николай (греческое происхождение) означает «победа народа». Это имя носил последний царь России.
45. Sorab (англ. происхождение) означает «прославленный». Он был известным персидским принцем.
46. Сулейман (арабского происхождения), что означает «мирный человек».
47. Виктор (латинское происхождение) означает «завоеватель».Он был последним королем Италии, после которого монархия в Италии закончилась.
Вымышленные имена принцев
Принцы часто появляются в сказках и сказках. Мы составили для вас волшебный список выдуманных имён принцев.
48. Адам (еврейское происхождение) означает «земля». Это персонаж Принца, ставшего Хи-мужчиной в момент нужды, упомянутый в книге «Владыки Вселенной».
49. Анатоль (греческого происхождения) означает «восход солнца».Он был вымышленным красивым принцем в «Войне и мире» Льва Толстого.
50. Aragon (испанского происхождения) означает «народ Арагона». Он вымышленный персонаж принца в английском фольклоре.
51. Арсалан (арабского происхождения) означает «лев». Он княжеский персонаж в «Героической легенде об Арсалане».
52. Бодуэн (французское происхождение) означает «жирный». Он был отцом Великого Александра.
53. Corin (латинское происхождение) означает «копье».Корин — персонаж, яростный боец и верный друг.
54. Cosmio (итальянское происхождение) означает «порядочность». В трагическом рассказе Корнелии Функе «Трилогия о чернильном сердце» Космио — это имя принца.
55. Дольф (немецкого происхождения) относится к сокращенной форме слова Рэндольф.
56. Эдрик (англ. происхождения) означает «богатый». Вымышленный принц упоминается в «Лягушке и принцессе» Э. Д. Беккера.
57. Эрин (ирландского происхождения), что означает «Ирландия». Он был принцем в сказке, написанной Джереми Куртином.
58. Ferdinand (немецкого происхождения), что означает «смелый путешественник». Это имя является одним из многих благородных имен, вдохновленных португальским путешественником.
59. Флориан (римское происхождение) означает «могущественный». Это вымышленное имя принца в мультфильме «Белоснежка и семь гномов» Диснея.
60. Гамлет (англ. происхождение) означает «маленький дом». Главный герой и принц в пьесе Шекспира «Гамлет».
61. Илларион (греческого происхождения) означает «счастливый». Он был описан как Принц Острова в «Узле Гнейса».
62. Иван-царевич (русского происхождения) означает «Бог милостив». Вымышленный персонаж русской народной сказки Александра Афанасьева.
63 . Lir (ирландского происхождения), что означает «Ирландский бог моря». Имя упоминается в шекспировской пьесе «Король Лир».
64 . Малькольм (шотландского происхождения), что означает «поклонник святого Колумбы».Принц в пьесе Шекспира «Макбет».
65 . Отелло (еврейское происхождение), что означает «имеющий звук Бога». Главный герой пьесы «Отелло», живший в Венеции.
66. Павел (римское происхождение) означает «маленький». Молодой принц, наследник империи Барония в книгах Энид Блайтон «Секретная серия».
67. Prigio (итальянское происхождение) означает «стоимость». Персонаж комической сказки Гордона Брауни.
68. Прекрасный Принц (англ. происхождения) означает «идеальный супруг».Имя принца в «Золушке».
69 . Rollo (англ. происхождения) означает «слава».
70 . Руслан (турецкого происхождения) означает «лев». Он был рыцарем в сказке Александра Пушкина.
71. Saphir (еврейское происхождение) означает «сапфир». Принц был описан как злодейский, смелый персонаж в мультсериале «Сейлор Мун».
72. Xanth (греческое происхождение) означает «золотой».
Имена со значением «принц»
Многие имена имеют значение «королевский».Ниже перечислены мужские имена, имеющие королевский оттенок.
73. Адар (еврейское происхождение) означает «благородный князь».
74. Амир ( арабского происхождения) означает «принц».
75. Армель (валлийского происхождения), что означает «медвежий принц».
76. Ашфак (арабского происхождения) означает «добрый принц».
77. Бальтазар (арабского происхождения) означает «защищающий короля». Бальтазар был волхвом, пришедшим к Иисусу Христу.
78. Василий (арабского происхождения) означает «царский».
79. Edla (скандинавское происхождение), что означает «королевский ребенок».
80. Гарибальдо (немецкого происхождения) означает «смелый принц».
81. Гриффит (валлийского происхождения), что означает «господин».
82. Кумар (индийское происхождение), что означает «принц».
83. Кунвар (индийское происхождение) относится к титулу княжеских групп Индии, раджпутов.
84 . Князь (латинское происхождение).Имя определяет королевский титул.
85 . Рейган (ирландского происхождения), что означает «маленький король».
86. Райан (ирландского происхождения), что означает «маленький король».
87. Шахзад (персидского происхождения), что означает «сын короля». Имя широко используется в мусульманском сообществе.
Другие королевские имена для детей
Есть много необычных королевских имен, связанных с величием.
88. Abbas (арабского происхождения) означает «трезвый».
89. Alfonso (испанского происхождения), что означает «храбрый».
90. Alfred (англ. происхождение) означает «советник».
91. Canute (скандинавское происхождение) означает «узел».
92. Дарий (персидского происхождения) означает «царский».
93. Ирод (греческого происхождения) означает «герой».
94. Хубилай-хан (монгольского происхождения) означает «сильный». Он был первым королем империи Юань в Китае.
95. Митридат (персидского происхождения) означает «много ингредиентов».Митридат VI был королем Анатолии.
96. Мубарак АЛЬ-Сабах (арабского происхождения) означает «благоприятный».
97. Отто (немецкого происхождения) означает «богатый».
98. Петр (греческое происхождение) означает «скала». Он основал Российскую империю.
99. Тимур (монгольского происхождения) означает «железо».
Добавить комментарий Отменить ответ
Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *
Комментарий *
Имя *
Email *
Сайт

Навигация по записям
Previous post: Посвящение в десятиклассники сценарий праздника: Сценарий праздника для 10-11 классов “Посвящение в старшеклассники”
Next post: Как сделать из картона птичку: Как сделать птицу из бумаги в технике оригами