С.П.Хасанова,
учитель русского языка
и литературы
МАОУ «СОШ №12»
Экологическая сценка в стихах «Берегите природу».
Цель: формирование экологической культуры подростков
Задачи:
популяризация чтения поэтических произведений на
экологическую тему;
обучить выразительному чтению произведений;
активизировать творческие способности обучающихся;
выступление перед младшими школьниками.
Секретарь суда.
На скамье подсудимых сидит человек.
В преступлении он обвиняется.
Он природу земную хотел погубить.
Встать! Суд над ним начинается.
Земля:
Вы посмотрите на мою одежду:
Она вся в
мусоре, обёртках, кожуре.
В меня швыряют батарейки,
Нитратами нас травят на селе.
И недра все земные истощили,
Меня трясёт от жадности людской.
И землю скоро всю зальют асфальтом,
А сверху реагентом, кислотой.
Вода:
Сливают в воду нечистоты,
Отходы производства, нефть, мазут.
Животные морей и океанов
От безрассудства человека пропадут.
Меня совсем не экономят,
Вода из крана льётся просто так.
Свои машины в реках моют люди.
И покупают воду чистую в ларьках.
Воздух:
Дымят заводы на планете,
Машины выхлопами душат нас.
Деревья вырубают. Кислорода
Становится всё меньше из-за вас.
Задумайтесь, друзья, вы скоро воздух
Начнёте в магазинах покупать.
Ходить в скафандрах и носить баллоны,
Чтоб свежим
воздухом дышать.
Человек отдыхает на берегу речки.
Прогулка.
(С. Михалков)
Мы
приехали на речку
Воскресенье провести,
А свободного местечка
Возле речки не найти!
Тут сидят и там сидят:
Загорают и едят,
Отдыхают, как хотят,
Сотни взрослых и ребят!
Мы по бережку прошли
И поляночку нашли.
Но на солнечной полянке
Тут и там – пустые банки
И, как будто нам назло,
Даже битое стекло!
Мы по бережку прошли,
Место новое нашли.
Но и здесь до нас сидели;
Тоже пили, тоже ели,
Жгли костер, бумагу жгли –
Насорили и ушли!
Мы прошли, конечно, мимо…
– Эй, ребята! – крикнул Дима. –
Вот местечко хоть куда!
Родниковая вода!
Чудный вид!
Мы купались,
Загорали,
Жгли костер,
В футбол играли –
Веселились, как могли!
Пили квас,
Консервы ели,
Хоровые песни пели…
Отдохнули – и ушли!
И остались на полянке
У потухшего костра:
Две разбитых нами склянки,
Две размокшие баранки –
Словом, мусора гора!
Мы приехали на речку
Понедельник провести,
Только чистого местечка
Возле речки не найти.
(Рисунки: «Лес. Порядок в лесу», «Лес после прогулки »
Человек в лесу.
Лес – наш друг!
(Н. Филимоненко)
И не сразу, и не вдруг,
Мы узнали: ЛЕС – наш друг.
Нет без ЛЕСА кислорода,
Сникнет сразу вся природа,
Без него дышать не сможем
И никто нам не поможет.
Сдуют ветры урожай
И тогда – прости, прощай!
Обмелеют наши реки,
Высохнут они навеки,
Заболеют все зверушки
Вплоть до маленькой норушки.
Нет без ЛЕСА нам лекарств,
На столах не будет яств.
Пропадёт тогда планета,
Горько мне писать всё это.
А поэтому, друзья,
Призываю всех вас я:
Каждый кустик берегите,
Без нужды костры не жгите,
Цените каждую травинку
И на листике дождинку.
Сбережём ЛЕС от огня
Для тебя и для меня
Красота живая – ЛЕС,
Пусть растет он до небес!
Ромашки вдоль лесных дорожек.
(стихотворение собственного сочинения Уткина Аня, 6вкласс)
Белые рубашки
С желтеньким горошком.
Выросли ромашки
Вдоль лесных дорожек.
Дождик с неба льется,
Солнце улыбнется.
Расцветут ромашки
Чудо всей Земли.
Пусть цветут на радость.
Лепестки не трону…
Вдруг цветам-ромашкам
Будет очень больно…
…………………………..
Светлая Россия, добрая Земля,
Расцветай в ромашках, красавица моя!
Как хочу скорее лето…
(Уткина Аня, ученица 6Вкласса школы)
Как хочу
скорее лето.
Встретить зорьку по утру.
Улыбнуться солнцу, ветру,
Пробежаться по лугу.
Край наш Пермский и великий.
Славится он красотой.
Красотой ромашек в поле,
И, конечно, добротой.
Посмотрю я на ромашки.
Вспоминаю отчий дом…
Когда утром на рассвете
Поливало их дождем.
И росинки, словно лучик,
Падали с листвы в траву.
Край родной ты мой и ЛЕТО.
Как же вас я всех люблю!
«Посмотри, что за краса…»
(стихотворение собственного сочинения
Ровнер Дарьяна, ученица 5Вкласса)
Посмотри, что за краса…
Повсюду реки, церкви и леса.
Множество красивых мест.
И все это в Пермском крае есть.
Пермский край – это могучие горы.
Пермский край – вековая тайга.
Этот край есть на карте «мира».
Приезжайте скорее сюда.
«Поле, лес, в ромашках луг…»
(стихотворение собственного сочинения
Южанинова Светлана, ученица 5вкласса)
Поле, лес, в ромашках луг…
Получай в наследство.
Охраняй их, милый друг.
Береги их с детства!
Недалекое будущее
( А. Игнатова)
Человек идет скучает
В одиночестве в лесу,
По дороге не встречает
Ни оленя, ни лису…
Не летит пчела на клевер,
Уток нету в камышах…
Вместо птиц китайский плеер
Заливается в ушах.
Не цветет в траве фиалка.
Рыбы нет в глубинах рек.
Слева – свалка, справа – свалка,
Посредине – человек.
Что стоишь – глядишь уныло?
Раньше думать надо было!
Лес:
Я обвиняю
человека.
Он вырубает все леса.
Обламывает ветки, разжигает
Костры, где хочет, и горят леса.
Исчезнут скоро ландыши и первоцветы.
Останутся от леса лишь пеньки.
И горы мусора повсюду.
Погибнут звери от такой беды.
В траву он бросил сигарету.
Один окурок целый лес убил.
Попив берёзового сока,
Берёзовую рощу погубил.
Животные:
Нам негде жить. Нас отовсюду гонят.
Ногами топчут, убивают из ружья.
И шьют из наших шкурок шубы, сумки.
И даже книга красная нас не спасёт, друзья.
(Показывают макет Красной книги).
Вопросы ребятам:
1.Когда вышел первый том Красной Книги Земли? (1963-1965)
2. Из скольких томов состоит Красная Книга?
5 томов:
– Млекопитающие.
– Птицы.
– Земноводные и пресмыкающиеся.
– Рыбы.
– Высшие растения.
3.Когда вышло первой издание Красной Книги в СССР? (1978г.)
4.Что делается для того, чтобы сохранить редкие и исчезающие виды животных?
(Организуются заказники, заповедники. Животных подкармливают, охраняют от хищников и болезней. Иногда разводят в неволе, а затем выпускают в подходящие для них условия).
5.Какие растения и животные вносятся в Красную книгу? (Виды растений и животных, которым угрожает исчезновение с лица Земли)
6. Сколько видов птиц занесено в Красную Книгу СССР? (80 видов)
Адвокат:
Есть часть людей – защитников природы.
Они не мусорят, не рвут цветы.
Не обижают братьев наших меньших,
Сажают новые деревья и кусты.
Они сдают макулатуру,
Используют вторичное сырьё.
И экономят свет и воду,
В субботниках
участвуют ещё.
Они подкармливают птичек,
Следят за чистотой лесов.
Они – любители природы.
Мы благодарны им за то.
Да, человек виновен, нет сомненья.
Но мы дадим ему последний шанс.
Что он оставит в дар своим потомкам?
Убогий мир или цветущий сад?
Одумайся! Ты убиваешь то,
Что жизнь даёт тебе и мне.
Уничтожаешь воду, воздух, ЗЕМЛЮ,
Деревья, всё живое на земле.
Ты часть природы, вспомни это.
Уничтожая нас, погубишь и себя.
Скорей возьмись за ум, исправь что можно,
Возможно, исцелиться и Земля.
Берегите природу!
Веселая сценка про туристов и лесных зверей, которую можно поставить в детском саду или школе в рамках экологического праздника и других мероприятий, связанных с природой, животным миром, лесом, охраной окружающей среды.
Персонажи:
Реквизит:
Сцена изображает уютную цветочную полянку.
В центре — большой пень.
Звучит веселая музыка/песня, на поляну бодрым шагом выходят туристы.
Турист 1:
Сегодня мы пришли гулять.
Благо лес – рукой подать!
Турист 2:
Закупили все подряд:
Пиццу, чипсы, лимонад.
Вытаскивает еду из рюкзака, выкладывает на пень.
Турист 3:
Свежий воздух возбудит
Наш здоровый аппетит!
Туристы устраиваются вокруг пня, едят, расшвыривая вокруг упаковки от еды.
Турист 1:
А пакеты, банки, склянки…
Лес большой, он все вместит!
(швыряет банку в кусты)
Турист 2:
Лес — всеобщий!
Туристы 1 и 3 (вместе):
Он ничей!
Турист 3:
Оторвемся поскорей!
Тут уж нам не помешают!
Турист 2:
Жги и лей, руби и бей!
Турист 1:
Урны нет, неси в кусты!
Мы с природою на «ты»!
Турист 3:
Банки в землю закопаем,
Турист 2:
Мусор птицам разбросаем!
Турист 1:
В речку скинем все бутылки –
В море пусть плывут посылки! (хохочет)
Турист 2:
Мы — цари! Молчи, Природа!
Все здесь наше – лес и воды!
Турист 3:
Сколько здесь цветов, букашек,
Потопчу–ка я траву,
И большой букет ромашек
Я домой себе сорву!
Туристы с хохотом скачут по поляне, рвут цветы, топчут траву, сбивают грибы, постепенно удаляясь со сцены.
На полянку прибегает Зайка, останавливается в ужасе, увидев разгром.
Зайка:
Ой! Беда, беда, беда!
На поляне номер два
Нет ни одного цветка,
Только куча мусора!
С жужжанием летит Пчела.
Пчела:
Я жужжу, жужжу, жужжу,
В улей мед свой приношу.
Пчела мечется по поляне в поисков цветов.
Пчела:
Я трудилась, как могла, собирая мед,
Нет цветочков, и пчела тоже пропадет!
(переворачивает пустой кувшинчик и горько вздыхает).
Мёда нет, и негде взять…
Полечу цветы искать. (улетает)
Прилетает Птичка, приближается к Зайке.
Птичка:
Зайка, что ты нынче грустный?
(оглядывает поляну)
Ой, как на полянке пусто!
Зайка (горестно):
Ой, беда, беда, беда!
На полянке номер два
Нет ни одного цветка,
Только куча мусора!
Вытоптана травушка,
Травушка-муравушка!
Птичка:
Да в каком же я краю?
Лес родной не узнаю!
Насекомые пропали,
Разбежались, кто куда,
Чем кормить птенцов, не знаю,
Все исчезли семена…
Птичка грустно садится на пенек.
На поляну выходит Мишка с падкой-посохом и корзинкой, полной шишек. Оглядывает полянку, вздыхая, качает головой. Затем подходит к Птичке и отдает корзинку.
Птичка:
Ой, спасибо! А ты сам?..
Мишка (машет лапой):
Не горюй, неси птенцам.
Птичка благодарно обнимает Мишку.
Мишка:
Вы, зверята, не грустите,
А поляне помогите.
Чтоб полянка номер два
Ожила и расцвела.
Дружно, вместе все пойдем
И порядок наведем!
Звери наводят на полянке порядок, собирают мусор в кучу у пня.
Возвращаются туристы. Машут руками, о чем-то увлеченно споря, доходят до середины полянки, не замечая зверей. Затем пугаются, услышав голос Медведя. Останавливаются, начинают медленно пятиться.
Мишка (грозно):
Ах вы, гадкие людишки!
Не читали в детстве книжки,
Что природа — наша мать?
Ее всем нужно охранять!
Поднимает посох и угрожающе надвигается на туристов.
Мишка:
Вас сейчас поколочу!
За безобразье проучу!
В это время Зайка, Птичка и вернувшаяся Пчела окружают туристов и тоже принимают устрашающие позы.
Зайка:
Не дадим цветы срывать,
Птиц гонять, зверей пугать!
Птичка:
Луг и лес не засоряйте!
Все звери (хором):
Природу, люди, охраняйте!
Турист 1 (испуганно):
Вы простите нас жители лесные,
Что беспорядок в вашем доме навели…
Турист 2:
Птиц и зверей мы не будем пугать!
Турист 3:
Цветы мы больше не будем рвать!
Турист 1:
Мусор за собою будем убирать!
Туристы кидаются к пеньку и лихорадочно запихивают весь мусор в рюкзак. Звери удовлетворенно наблюдают.
Мишка:
То-то же!
Все персонажи становятся лицом к зрителям.
Все хором:
Мы не будем стоять в стороне,
Мы за порядок на нашей Земле!
В завершение персонажи могут исполнить песню про лес, природу или экологию.
1965Спасибо за чтение! Вам понравилось?
Мэтью Дж.
Линч
Я вижу, как мир медленно превращается в пустыню; Я слышу приближающийся гром, который однажды уничтожит и нас. Я чувствую страдания миллионов. 1
Легко предположить, что проблема насилия в Ветхом Завете имеет только одно направление. Смотрим Ветхий Завет, видим его проблемы, и попытайтесь понять, что делать. Но что, если в Ветхом Завете есть несколько вопросов или беспокойств о нас?
Иногда мне нравится проводить мысленный эксперимент. Что, если представительная группа авторов Ветхого Завета созовет симпозиум на тему «Столкновение с проблемой насилия в Америке двадцать первого века»? Что они могут сказать? Что могло бы сбить их с толку в нас? Какие опасения они испытывают по поводу насилия, которое, кажется, ускользает от нас?
Эти вопросы я рассматриваю в своей недавней книге о библейских изображениях насилия. 2 Я хотел понять, как авторы Ветхого Завета думают о проблеме насилия.
Я хотел понять категории , которые они используют, чтобы придать смысл насилию.
В процессе анализа этих способов мышления о насилии я выделяю четыре «грамматики насилия». Каждый из них относится к определенному способу представления и обсуждения проблемы насилия. Одним из них является экологическая грамматика. В этом способе представления библейские писатели выражают идею о том, что насилие разрывает ткань отношений, связывающую людей и мир природы . Для многих писателей Ветхого Завета это абсолютно центральная тема, но в современных дискуссиях о насилии она получает лишь смутное признание. И это поставило бы в тупик наших участников симпозиума.
Наша проблема заключается в слабом представлении о взаимосвязи между человеческой моралью и нашей физической средой. Древние видели вещи совсем по-другому.
Авторы Книги Бытия 1–2 хотят, чтобы мы представляли мир с точки зрения глубинной экологии — экологии, в которой моральный и физический миры глубоко переплетены.
Земля чувствительна к моральному здоровью своих жителей, и особенно к насилию между людьми (как личному, так и структурному). Земля проявляет здоровье своих жителей, впадает в лихорадку и даже рвет, когда люди морально больны (Лев 18:28; 20:22).
Согласно Книге Бытия, творение связано паутиной поддерживающих жизнь отношений, физических, моральных и теологических. Линии этих отношений проходят не только между животными, растениями и землей, но и между Богом, творением и миром. Этот мир считался tov , «хорошим». Доброта, согласно Книге Бытия 1–2, заключается в правильно организованных, правильно функционирующих, дающих жизнь и эстетически приятных отношениях. Кульминация первого повествования о сотворении в Бытие 1 кристально ясно подтверждает фундаментальную добродетель творения: «И увидел Бог все, что Он создал, и вот, все хорошо в высшей степени». 3 Божье творение считается пригодным для цели, жизни и божественного наслаждения.
Трагедия насилия в том, что оно нанесло ущерб родственной доброте творения, доведя его до краха и разрушения.
Насилие повлияло не только на физический мир; он разрушил поддерживающую жизнь паутину отношений, связывавших его воедино. То, что было очень хорошим стало разрушенным насилием .
Обратите внимание на Божью оценку в Бытие 6:11, после того как мы читаем, что земля была наполнена насилием: «И взглянул Бог на землю, и вот, она разрушена!» Это прямая инверсия добродетели, утвержденной в Бытие 1:31. Уместна оценка Уильяма П. Брауна: «Насилие и сопутствующие ему последствия составляют антитезу «добру» творения» 9.0009 4 К этому моменту истории морально-физическая экология Земли рухнула.
Насилие – это первое название «греха» в Писании (Бытие 4:7). Он наклоняется к Каину, стремясь овладеть им. И это так. Каин убивает своего брата Авеля, чья кровь вопиет из земли (4:10).
Большинство из нас не обращает внимания на последнюю деталь о крови из-под земли . Звучит как простое риторическое излишество, художественная вольность.
Автор рассказа хочет драматизировать этот момент «будь уверен, что твой грех тебя найдет». Но вот в чем библейские авторы хотят бросить нам вызов. Обратите внимание на следующий стих: «Теперь ты проклят из земли, отверзающий уста свои принять кровь брата твоего от руки твоей» (Бытие 4:11).
В этой омерзительной сцене земля открывает рот и пьет кровь Авеля. Поэтому, когда мы слышим, что кровь Авеля вопиет, Бытие, кажется, говорит, что это было сделано из уст самой земли. Земля также страдает из-за насилия, которое она только что проглотила. И начинает задыхаться.
Сцена продолжается словами Каина: «Когда ты возделываешь землю, [земля] уже не будет уступать тебе в силе своей» (4:12). Каин становится бездомным, потому что земля отказывается производить урожай для Каина. Другими словами, земля протестует против Авеля, вышедшего из-под земли.
Натуралист Джон Мьюир сказал: «Когда мы пытаемся выделить что-то отдельное, мы обнаруживаем, что оно связано со всем остальным во Вселенной».
5 Авторы Бытие 1–11 изо всех сил стараются помочь нам увидеть именно этот момент. Человечество сделано из перегноя (2:7), как и животные (2:19). У нас общий день творения, общий источник пищи (1:24–31), общий наказ (1:22; 8:17) и так далее. Творчество глубоко взаимосвязано. Как пишет Кэрол Ньюсом: «Мы разделяем общую почву с Землей, потому что нам 9 лет.0003 общий язык. ” 6
Эта общность выходит за рамки физического происхождения. Существует более глубокая моральная и богословская связь между человечеством, землей и животными. Нравственные аспекты экологии Земли иногда обсуждаются учеными на языке «глубинной экологии». Кэтрин Делл говорит о глубинной экологии с точки зрения «сложных взаимосвязанных процессов природы и взаимодействия людей» с этими процессами и «друг с другом». 7 глубокий аспект этой экологии относится к нравственным и духовным аспектам этой взаимосвязи, которые простираются за пределы исключительно физического и материального понимания мира.
Насилие между людьми влияет на землю способами, которые нельзя объяснить с точки зрения исключения среды обитания. Земля восстает против Каина, потому что нет «чистого» насилия брата против брата. Вы не можете извлечь аморальные действия Каина из почвы, на которой они произошли. Насилие по определению экоцидно. Я сосредоточился на «экологии», потому что этот термин помогает нам обратить внимание на взаимосвязь между живыми организмами и на то, как эти взаимосвязи создают единое целое. Хотя в библейском иврите нет слова, точно соответствующего английскому слову «экология», его описание земли (Евр. 9).0003 адамах и ‘ эрец ) отражают виды отношений и интерактивных проблем, очевидных в этом термине. 8
Моральная солидарность между человечеством и его более широкой экологией находит выражение во всем Писании. Пророк Осия признает, что здоровье земли зависит от нравственной целостности Израиля:
Нет ни верности, ни любви,
нет признания Бога на земле.
Есть только проклятия, ложь и убийство,
воровство и прелюбодеяние;
они нарушают все границы,
и кровопролитие следует за кровопролитием.
Из-за этого земля высыхает,
и все живущие на ней чахнут;
звери полевые, птицы небесные
и рыбы морские унесены прочь. (Ос 4:1б–3)
Обратите внимание на причинно-следственную связь. Когда люди заполняют землю кровопролитием, страдает физический мир. Земля становится похожей на скорбящую. Человеческий бунт, представленный здесь кровопролитием, проявляется в теле творения, которое входит в состояние скорби. Траур в древнем мире изображался на теле. Скорбящий носил мешковину, посыпал голову пеплом, воздерживался от еды и кричал. 9 Земля тоже. Во время траура земля и животные чахнут вместе с растениями. Почему? Из-за их семейной связи с человечеством. Потому что земля и животные разделяют горе человечества.
В своей недавней статье для The Atlantic Джемар Тисби пишет, что «черные люди чувствуют боль и потерю черной жизни, как если бы это была наша собственная кровь, которая подверглась жестокому обращению — потому что это вполне могло быть».
Отдавая дань уважения своему другу Джорджу Флойду, которого цитирует Тисби, игрок НБА Стивен Джексон назвал Флойда своим «близнецом», хотя технически Флойд не был его близнецом. Это требование солидарности. Их общий опыт, воспоминания, истории и боль сделали Флойда не только его другом, но и его братом и близнецом. Тисби пишет: «Люди, испытывающие недостаток, родственны бедствиям. Братство и сестричество страдания». 10
По словам библейских писателей, земля знает такое родство с жертвами насилия, потому что человек произошел из гумуса. Земля Израиля стала жертвой бесчисленных актов насилия. Часть этого насилия была бытовой. Собственное руководство Израиля разрушило землю, как это произошло, когда Манассия «наполнил Иерусалим от края до края» кровью (4 Цар. 21:16). Некоторые из них были от других. Земля подверглась ужасному насилию под сапогами египетской, ассирийской, вавилонской, персидской, греческой и римской армий. Он был буквально обнажён угнетающими силами.
Но у земли есть свои пределы. Он мог только поглотить так много крови, прежде чем взывать о справедливости. Пророк Аввакум признает сильную связь между человечеством и землей:
За то, что вы ограбили многие народы,
все оставшиеся из народов ограбят вас;
из-за людского кровопролития и насилия на земле ,
городов и всех живущих в них. (Авв. 2:8)
Нация, которая уничтожила землю неизбирательным насилием, предстанет перед экологической справедливостью. Они будут подавлены собственным насилием над землей:
Ибо насилие, совершенное над Ливаном, задушит вас,
и вас устрашит истребление животных,
из-за пролитой крови человечества, и насилие над землей ,
над городами и всеми их жителями ( Авв 2:17).
В своей книге «Песни деревьев » Дэвид Джордж Хаскелл сетует на двойное отчуждение от мира природы, характерное для современной жизни.
11 Современность противопоставила человека природе через его утилитарное разграбление «природных ресурсов» и обособление от земли через романтизированное представление о «первозданной природе», в которой мало места для человека. Столкнувшись с этим отчуждением, Хаскелл стремится к более глубокому идеалу «живого сообщества», где люди принадлежат сообществу с землей. Двигаясь в этическом направлении, он задается вопросом: «Можем ли мы найти этику полной земной принадлежности», нечто «менее раздробленное», чем предлагает современность? Ответ зависит, заключает он, «от того, к какой Земле, как мы думаем, мы принадлежим». 12
Введите Бытие и пророков. Если бы нам дали голос, мы бы услышали, как они защищают реинтегрированную концепцию места человечества в живом сообществе. Мы бы услышали, как он критикует наше тонкое описание масштаба проблемы насилия, которая скрывает от нас экологические последствия насилия между людьми. Проблема насилия действительно социальная и моральная, но она также и экологическая.
Неадекватность нашего понимания насилия коренится в нашем слабом представлении о нашем родстве с землей как взаимозависимым живым сообществом. Насилие разрушает творение. Земля, к которой мы принадлежим, — это та, где земля носит на своем теле траурные одежды скорби в знак солидарности со страданиями людей и творения. Земля разделяет «родство бедствия» со своим наземным народом. 13
Мэтью Дж. Линч — доцент кафедры Ветхого Завета в Риджент-колледже в Ванкувере. В течение последних семи лет он был академическим деканом и лектором по Ветхому Завету в Вестминстерском теологическом центре в Великобритании. Он является автором книг Изображение насилия в еврейской Библии: литературное и культурное исследование (Кембридж, 2020 г.) и Единобожие и институты в Книге хроник: храм, священство и царство в перспективе после изгнания (Мор Зибек, 2014 г.). Его предстоящий том называется Первый Исайя и Исчезновение «богов» (Eisenbrauns).
Мэтью также является основателем и соведущим подкаста OnScript. Женат, двое детей.
Изображение: Тициан, Каин и Авель
Термин «экология» был придуман в 199009-м -м веке Эрнстом Геккелем, чтобы отразить растущий интерес к взаимовыгодным отношениям между растениями. Ужасно, однако, что Геккель был пропагандистом социального дарвинизма, который имел катастрофические последствия для жизни евреев во время Холокоста. Для обсуждения корней научный интерес к единству природного мира, см., например, Андреа Вульф, Изобретение природы: Новый мир Александра фон Гумбольдта (Нью-Йорк: Кнопф, 2015), а до этого религиозный и природный единству мира уделялось особое внимание в дисциплине естественной философии (Эдвард Грант, История натуральной философии: от древнего мира до девятнадцатого века [Кембридж: издательство Кембриджского университета, 2007]). [↩]
, по состоянию на 12 июня 2020 г., https://www.theatlantic.com/family/archive/2020/06/familial-language-black-grief/612847/.[↩] Первоначально этот доклад был прочитан в слегка сокращенной форме в рамках панели под названием «Экологические сновидения и безрассудное возвышенное» на конференции по экопоэтике 2013 года в Калифорнийском университете.
Беркли. Другими участниками были Джед Расула, Брайан Тир и Натан Браун.
Четыре года назад я написал книгу, которую в то время считал проистекающей из интереса к материальности — не к материальности языка, хотя, конечно, вся поэзия «об этом», а к материальности человеческого сфабрикованный мир. Я видел выставку Рудольфа Стингеля в Уитни, на которой были работы, сделанные из плоских кусков пенополистирола, которые выглядели так, как будто по ним ходили в сапогах, покрытых растворителем для краски. Они показались мне чрезвычайно странными и вызывающими воспоминания, и я сразу же начал писать о красоте искусственных материалов. Это началось как прославление человеческой творческой пластичности, но быстро превратилось в иронию, такую как эстетические и экологические представления о «вечном». В итоге книга получила название «Пенополистирол», и после ее публикации я обнаружил, что стану экопоэтом. В то время, честно говоря, я был немного амбивалентен по этому поводу.
Потом на какое-то время меня заинтересовало пересечение антиутопической научной фантастики и апокалиптической литературы. Мне было особенно любопытно, был ли наш момент однозначно отмечен каким-то катастрофическим воображением о конце времени, или это было просто усиление чего-то, что всегда было частью человеческой психики — механизма борьбы или бегства, навязчиво контролирующего, от микро- до макромасштаба, возможность различных видов надвигающихся бедствий. Меня поразило выступление писателя-эколога Филипа Фрадкина (который, к сожалению, только что умер в этом году) на конференции по воде в округе Марин. Он говорил о том, что катастрофические изменения являются правилом, а не исключением с точки зрения окружающей среды, и, конечно, многие отмечали, что это, вероятно, верно и для человеческой истории, что кризис, если не катастрофа, может быть даже другим словом для истории — восприятие, усиленное тем, что кажется регулярностью наших теперь тесно переплетенных социальных и экологических бедствий.
В результате я начал писать довольно мрачные стихи, вдохновленные сериалом Battlestar Galactica и библейскую Книгу Откровения, и вскоре обнаружил, что я не только эко-поэт, но и написал две книги, характеризующиеся тем, что Элизабет Робинсон назвала «юмором обездоленных».
Я начал это выступление с небольшого рассказа о моей собственной траектории, потому что меня поражает, что, хотя в статьях и на конференциях, подобных этой, обсуждаются все более интересные аспекты экопоэтики, очень трудно провести какую-либо прямую связь между эти дискуссии и затруднения фактической поэтической практики. Поэтому я подумал, что другим будет полезно признаться, что после написания нескольких книг о том, что можно было бы назвать экопоэзией, я зашел в тупик.
Когда Джед Расула недавно рецензировал две антологии экопоэзии, он процитировал предисловие Джоша Кори к The Arcadia Project: North American Postmodern Pastoral (под редакцией Г. К. Уолдрепа), в котором говорится, что «эта книга — призыв к воображению, а не воображению мрачного будущего, но прерываниям поэзии».
Расула отмечает, что редакторы именно этой антологии, похоже, понимали, что их тема «может спровоцировать кризис в поэзии». Если мы согласны с тем, что кризис является основной характеристикой настоящего, что мы, возможно, на самом деле стоим на исторически уникальной грани катастрофы, требует ли это какого-то столь же крупного разрушения (или «прерывания», как Кори, вероятно, слишком мягко называет это? ) на письме?
Некоторые отклики на идею экопоэтики уже отреагировали на опасность понятия «исключительного» качества нашего нынешнего кризиса. Интересная работа Анжелы Хьюм по «экопоэтике чрезвычайной ситуации», а также более небрежная критика экопоэтики, такая как пренебрежительная бомбардировка BOMB Magazine антологии Arcadia , указывают на некоторые из возможных проблем с увязкой однозначно катастрофического момента. к вызову однозначно прерванных или прерванных ответов. Также возможно, что, наоборот, мы переживаем момент усиления, все большей, просто все большей и большей поэзии, связанной с экологией, что, в противоположность «никакой поэзии после Освенцима», мы переживаем момент « вся поэзия после Катрины», или «Глубоководный горизонт», или «Сэнди», или что-то еще, что будет дальше.
Подводные камни понимания экопоэтики как развивающегося жанра присутствовали с самого начала. Мало того, что приходится иметь дело с поверхностным игнорированием, есть также эстетическое разочарование от многого, что могло бы соответствовать такому жанру: обновленное письмо о природе, письмо о разрушенном пейзаже, чрезмерно серьезное письмо с уклоном в науку, письмо с призывом к оружию, ничего. это действительно что угодно, чтобы вызвать слюноотделение у больших эстетических желез – и я говорю это как человек, написавший большую часть вышеизложенного. Что возвращает меня к моей первоначальной амбивалентности и вторичному тупику: зачем поэту прикасаться к этому материалу?
Возможно, потому, что это вовсе не «вещь», то есть это не жанр и не движение, а скорее факт написания в мире ускоренных изменений окружающей среды, то есть к этому нельзя не прикасаться. И это заставляет меня задаться вопросом, является ли это вообще поэтикой.
В конце романа Браунинга «Чайльд Роланд пришел в темную башню» рассказчик после путешествия по опустошенной среде оказывается в окружении фигур коллективного неудачника — «пропавшие авантюристы, мои ровесники».
Отказавшись от любых традиционных представлений о прогрессе или поиске, он тем не менее подносит к губам довольно фантастический и сомнительный инструмент — «слизнорт» и дует, подходящую фигуру, пожалуй, для положения поэта начала XXI века.
Стихотворение, в начале которого есть несколько строк в стиле Беккета,
Ничего, кроме ясности до самого горизонта.
Я могу продолжить; больше ничего не оставалось делать.
Итак, я пошел.
быстро превращается в анти-квест, путешествие, ведущее только к опустошённому ландшафту, в таких строках, как
. . . Кажется, я никогда не видел
Такой голодной, неблагородной натуры; ничего не процветало:
или
Что касается травы, то она росла скудной, как волосы
При проказе; тонкие сухие лезвия кололи грязь
и еще много чего такого письма, не совсем, кстати, невинного в аляповатых удовольствиях.
И тут наступает тупик:
. . . Итак, здесь закончился 90 101. Продвигайтесь по этому пути.
с этого момента поэма все глубже погружается в кошмар. Рассказчик прибывает к башне, которая представляет собой просто бессмысленное крушение. Пункт назначения — это не пункт назначения, и все же это «место», возможно, означающее «все места».
А потом начинается очень интересный неудачный финал. Рассказчик/поэт/путешественник просто стоит, и стихотворение кончается, вернее, писатель «просыпается», и останавливается еще одно из незаконченных стихотворений-снов романтиков. За исключением этого случая, остаются отрывистые и довольно двусмысленные финальные строки с их отголоском народной сказки и шекспировского тупика или отчаяния:
Бесстрашный слизняк к губам поднес я,
И затрубил ” Чайлд Роланд к Темной Башне пришли ».
В этой протоэко-антиэпической поэме есть что-то, что, я думаю, резонирует с нашими текущими поэтическими вопросами: романтическое обращение к мечте в ответ на кошмар ранней индустриализации; потребность артикулировать непризнанные тьмы и состояния сна, затемненные холодным полумраком Просвещения; повторное исследование некоторых элементов готики, отброшенных под рубрику прогресса.
Иногда мне кажется, что мы находимся в другом таком моменте, что может быть зияющая брешь в том, что до сих пор считалось экопоэтикой. Я сам думал об этом в несколько грубых терминах «как присоединить к этому более плотные культурные ресурсы». Точно так же, как романтизм был ответом на освободительный, но узкий эмоциональный регистр Просвещения, мне интересно, должна ли экопоэтика обращаться к подобной узости.
Алан Гилберт — очень интересный поэт и критик, чья книга « Другое будущее: поэзия и искусство в постмодернистских сумерках » игнорирует все жанровые разделения, такие как поэзия, визуальное искусство, перформанс и поп-культура, в поисках смысла нашего поста. po-mo post lang po момент. В этой книге он призывает к «междисциплинарному взгляду, который перекликается с междисциплинарными методами, вытесняющими смешанный стиль постмодернизма». Этот подход, по его словам, «отражает культурную и технологическую множественность настоящего так, как не могут постмодернистская имитация и фрагментация».
Джонатан Скиннер сказал нечто подобное относительно поэтической/политической «розы ветров» экопоэтики, чьи «векторы», по его словам, пытаются «ориентировать письмо на ряд задач… . . . [которые] не заключены в единый жест». Он говорит: «В одном контексте может быть более «политическим» говорить как деконструктивист, чтобы сигнализировать о рефлексивном осознании слепых зон, составляющих чью-то речь; в другом, возможно, было бы лучше торговать на языке репрезентации. . . Экопоэтика — это место сходящихся, пересекающихся практик, и я бы сказал, что она наиболее политически полезна, когда поддерживает как можно больше таких узлов трения».
Оба эти высказывания примечательны отсутствием постмодернистской иронии и даже какой-то надеждой. Но следует задаться вопросом, рискуют ли эти призывы ко «всему» оказаться «ничем» или же они, напротив, являются надлежащим «неэссенциализмом», применяемым на метакритическом уровне?
Гилберт пишет не как реакционный разоблачитель постмодернизма, а как тот, кто признает его достижения, указывая при этом на его пробелы.
В эссе о художнике-инсталляторе Марте Рослер он пишет, что «То, что Рослер заменяет [эстетизированным и формально самодостаточным арт-объектом], является культурным продуктом, задуманным как социальный или исторический документ». Затем он спрашивает: «Является ли этот вызов самому объекту искусства продуктом определенного набора исторических условий, или же история окончательно вытесняет искусство?» Чтобы распространить этот вопрос на экопоэтику, мы зададимся вопросом, является ли вся эта настойчивая экоэстетическая тоска стремлением к тому, чтобы история — переосмысленная как био/культурный конструкт — вытеснила поэзию?
Гилберт продолжает: «Превосходство истории искусством было частью мечты модернизма, сон которого до известной степени сохранился и в постмодернизме, но без утопического компонента, который иногда сопровождает сновидение». Затем он спрашивает: «Делает ли это постмодернизм кошмаром?»
В фильме Тарковского 1972 года « Солярис », который, я думаю, можно назвать произведением постземного воображения, облученные океаны, являющиеся окружающей средой для группы ученых космической станции, оказываются внешним отпечатком человеческого желания.
Как выразился один из персонажей, «океан принимает от нас гостей, пока мы мечтаем», что само по себе является очень интересным изложением наших нынешних обстоятельств, в которых океаны, весь биологический мир, можно сказать, «принимают гостей» ( это было бы очень вежливое слово для этого) миром грез неконтролируемого человеческого желания.
Тарквоски часто называют создателем «поэтического кино». Для меня « Солярис », снятый по роману великого польского писателя Станислава Лема, а также более поздний фильм Тарковского « Сталкер », отмечены не только поэтикой кино, но и экопоэтикой кино, возможно, возникающей из его впечатления от индустриально-загрязненных советских пейзажей того времени.
Оба фильма по-разному помещают людей в опустошенные ландшафты земли или планеты и почти произвольно вводят в сцену искусство. С одной стороны, это просто фирменный знак Тарковского. Он вставляет искусство, которое любит, в свои фильмы, хотя и неуместно, казалось бы, просто для удовольствия.
В Сталкер , это поэзия, в Солярис , это группа картин Брейгеля, которые висят внутри библиотеки космической станции. Камера любовно скользит по этим репродукциям, особенно по «Охотники на снегу» , как будто тоскуя по безвозвратно потерянному миру.
Ранее в фильме один из ученых на борту космической станции приветствовал дезориентированного новичка предложением: «Прикрепите полоски бумаги к вентиляционным отверстиям. Ночью это звучит как шелест листьев», что персонаж делает в акте «ностальгии по природе», которая только подчеркивает бесполезность псевдоутешений, будь то природных или культурных, для «земных». На самом деле есть своего рода бессонница, которая преследует тех, кто в Solaris , который никакими утешениями не вылечить. Это так же неизлечимо, как и неудавшаяся любовь главного героя к психиатру, и душевная болезнь, которую его послали лечить, по сути безнадежность.
В конце предисловия к книге Гилберта он также обращается к теме безнадежности и надежды.
«Если культурные условия, возникающие на волне постмодернизма, ставят под сомнение некоторые вопросы постмодернизма, то как же начать определять идею надежды? . . . После полного развенчания постмодернизмом идеи линейного хода истории. . . трудно оправдать цепляние либо за эту линейную модель, либо за парадигму навязанных модернистских утопий, которые ей соответствовали». Затем он предлагает следующее: «Возможно, под надеждой подразумевается что-то вроде сопротивления. . . не сопротивление воображения, а воображаемое сопротивление. Сопротивление, такое же текучее и вездесущее, как сила».
Я не совсем уверен, что это за «воображаемое сопротивление», за исключением того, что оно представлено как контраст с более беглым от воображения «сопротивлением воображению», а также выдвигает на первое место политически окрашенное «сопротивление» с воображением как его «помощник». Это также возвращает меня к «призыву Джоша Кори к воображению — не к воображению мрачного будущего, а к прерываниям поэзии».
В момент моего собственного поэтического тупика эти формулировки интригуют, хотя все еще довольно не в фокусе, но, обращаясь к различным понятиям воображения, они обе вернули меня к 9 Уильямсу.0003 Весна и все , книга, которая так прозорливо признает то, что можно было бы считать экопоэтическими темами.
Эту книгу я читал как раннюю работу того, что можно было бы назвать пост-человеческим воображением, особенно в строках, которые признают как макро-, так и микромасштабы времени и пространства — то, что Уильямс описывает как «это огромное и микроскопическая карьера времени». Иногда это видение, по-видимому, вызвано отвращением к его собственному виду, который, по его словам, «наблюдая за своим ужасным единством, кипит и переваривает себя в тканях Великого Существа Вечности». Это доктор/биолог Уильямс, дающий волю своей антиэпической, антипрогрессивной тираде в духе Чайльда Роланда, и, тем не менее, это, как известно, работа, в которой ВЕСНА написана заглавными буквами.
Для Вильямса эта весна — работа ВООБРАЖЕНИЯ, а также концепция, написанная заглавными буквами, как в «Только воображение не обмануто», утверждение, которое мы сейчас сочли бы наивным и бесполезным, в отличие от другого его утверждения, которое мы, вероятно, могли бы принять за мандат экопоэтики, что «Слово должно быть записано само по себе, не как символ природы, но как часть, познающая целое — осознающая — цивилизованная».
Для Уильямса это понятие Весны, Весны, которая «написана» как часть природы, действительно принесло другое начало, своего рода надежду в то время, когда апокалиптические разрушения Первой мировой войны были еще свежи в человеческой памяти. Это Весна, олицетворяющая процессы эволюции, которую он довольно странно описывает как повторяющийся плагиат, а не экспериментальный альтератор, но тем не менее она продолжает рождать МИР, заглавные буквы, который ЯВЛЯЕТСЯ НОВЫМ заглавными буквами, и, конечно же, выпускает поэзию, которая, как известно, включает :
По дороге в инфекционную больницу
под натиском синих
пестрых облаков. . .
Это поэзия городской природы среди животных болезней человека, растений в горшках и тараканов, питающихся клейким клеем наклеенных этикеток, а также включает в себя некоторые из моих любимых строк:
Универсальность вещей,
тянет меня к конфете
с раскрывающимися цветами дыни
на краю мусора
Книга в целом, с ее признанием геологического времени, с ее призывом к «постевропейскому разуму» и с ее формальной изобретательностью — книга, которая на самом деле разрушает все понятие «книга», «стихи» или «проза» — остается источником вдохновения для поэтов, воспитанных на языковом смирении постмодернизма и все же желающих выйти за некоторые из его ограничений к новой привязанности слова к миру, даже если слово признается частью естественного мира.
