Мы пришли в отчаяние. Мы не знали, как поймать этого рыжего кота. Он обворовывал нас каждую ночь. Он так ловко прятался, что никто из нас его толком не видел. Только через неделю удалось, наконец, установить, что у кота разорвано ухо и отрублен кусок грязного хвоста. Это был кот, потерявший всякую совесть, кот- бродяга и бандит. Звали его за глаза Ворюгой.
Он воровал все: рыбу, мясо, сметану и хлеб. Однажды он даже разрыл в чулане жестяную банку с червями. Их он не съел, но на разрытую банку сбежались куры и склевали весь наш запас червей. Объевшиеся куры лежали на солнце и стонали. Мы ходили около них и ругались, но рыбная ловля все равно была сорвана.
Почти месяц мы потратили на то, чтобы выследить рыжего кота. Деревенские мальчишки помогали нам в этом. Однажды они примчались и, запыхавшись, рассказали, что на рассвете кот пронесся, приседая, через огороды и протащил в зубах кукан с окунями. Мы бросились в погреб и обнаружили пропажу кукана; на нем было десять жирных окуней, пойманных на Прорве.
Это было уже не воровство, а грабеж средь бела дня. Мы поклялись поймать кота и вздуть его за бандитские проделки.
Кот попался этим же вечером. Он украл со стола кусок ливерной колбасы и полез с ним на березу. Мы начали трясти березу. Кот уронил колбасу, она упала на голову Рувиму. Кот смотрел на нас сверху дикими глазами и грозно выл. Но спасения не было, и кот решился на отчаянный поступок. С ужасающим воем он сорвался с березы, упал на землю, подскочил, как футбольный мяч, и умчался под дом.
Дом был маленький. Он стоял в глухом, заброшенном саду. Каждую ночь нас будил стук диких яблок, падавших с веток на его тесовую крышу. Дом был завален удочками, дробью, яблоками и сухими листьями. Мы в нем только ночевали. Все дни, от рассвета до темноты, мы проводили на берегах бесчисленных протоков и озер. Там мы ловили рыбу и разводили костры в прибрежных зарослях. Чтобы пройти к берегу озер, приходилось вытаптывать узкие тропинки в душистых высоких травах. Их венчики качались над головами и осыпали плечи желтой цветочной пылью.
Возвращались мы вечером, исцарапанные шиповником, усталые, сожженные солнцем, со связками серебристой рыбы, и каждый раз нас встречали рассказами о новых босяцких выходках рыжего кота. Но, наконец, кот попался. Он залез под дом в единственный узкий лаз. Выхода оттуда не было.
Мы заложили лаз старой рыболовной сетью и начали ждать. Но кот не выходил. Он противно выл, как подземный дух, выл непрерывно и без всякого утомления. Прошел час, два, три… Пора было ложиться спать, но кот выл и ругался под домом, и это действовало нам на нервы.
Тогда был вызван Ленька, сын деревенского сапожника. Ленька славился бесстрашием и ловкостью. Ему поручили вытащить из-под дома кота. Ленька взял шелковую леску, привязал к ней за хвост пойманную днем плотицу и закинул ее через лаз в подполье. Вой прекратился. Мы услышали хруст и хищное щелканье – кот вцепился зубами в рыбью голову. Он вцепился мертвой хваткой. Ленька потащил за леску, Кот отчаянно упирался, но Ленька был сильнее, и, кроме того, кот не хотел выпускать вкусную рыбу.
Через минуту голова кота с зажатой в зубах плотицей показалась в отверстии лаза. Ленька схватил кота за шиворот и поднял над землей. Мы впервые его рассмотрели как следует.
Кот зажмурил глаза и прижал уши. Хвост он на всякий случай подобрал под себя. Это оказался тощий, несмотря на постоянное воровство, огненно-рыжий кот-беспризорник с белыми подпалинами на животе.
Рассмотрев кота, Рувим задумчиво спросил:
— Что же нам с ним делать?
— Выдрать! – сказал я.
— Не поможет, – сказал Ленька. – У него с детства характер такой. Попробуйте его накормить как следует.
Кот ждал, зажмурив глаза. Мы последовали этому совету, втащили кота в чулан и дали ему замечательный ужин: жареную свинину, заливное из окуней, творожники и сметану. Кот ел больше часа. Он вышел из чулана пошатываясь, сел на пороге и мылся, поглядывая на нас и на низкие звезды зелеными нахальными глазами. После умывания он долго фыркал и терся головой о пол. Это, очевидно, должно было обозначать веселье.
Мы боялись, что он протрет себе шерсть на затылке. Потом кот перевернулся на спину, поймал свой хвост, пожевал его, выплюнул, растянулся у печки и мирно захрапел.
С этого дня он у нас прижился и перестал воровать. На следующее утро он даже совершил благородный и неожиданный поступок. Куры влезли на стол в саду и, толкая друг друга и переругиваясь, начали склевывать из тарелок гречневую кашу. Кот, дрожа от негодования, прокрался к курам и с коротким победным криком прыгнул на стол. Куры взлетели с отчаянным воплем. Они перевернули кувшин с молоком и бросились, теряя перья, удирать из сада.
Впереди мчался, икая, голенастый петух-дурак, прозванный “Горлачом”. Кот несся за ним на трех лапах, а четвертой, передней лапой бил петуха по спине. От петуха летели пыль и пух. Внутри его от каждого удара что-то бухало и гудело, будто кот бил по резиновому мячу. После этого петух несколько минут лежал в припадке, закатив глаза, и тихо стонал. Его облили холодной водой, и он отошел. С тех пор куры опасались воровать.
Увидев кота, они с писком и толкотней прятались под домом.
Кот ходил по дому и саду, как хозяин и сторож. Он терся головой о наши ноги. Он требовал благодарности, оставляя на наших брюках клочья рыжей шерсти. Мы переименовали его из Ворюги в Милиционера. Хотя Рувим и утверждал, что это не совсем удобно, но мы были уверены, что милиционеры не будут на нас за это в обиде.
Озеро около берегов было засыпано ворохами желтых листьев. Их было так много, что мы не могли ловить рыбу. Лески ложились на листья и не тонули.
Приходилось выезжать на старом челне на середину озера, где доцветали кувшинки и голубая вода казалась черной, как деготь.
Там мы ловили разноцветных окуней. Они бились и сверкали в траве, как сказочные японские петухи. Мы вытаскивали оловянную плотву и ершей с глазами, похожими на две маленькие луны. Щуки ляскали на нас мелкими, как иглы, зубами.
Стояла осень в солнце и туманах.
Сквозь облетевшие леса были видны далекие облака и синий густой воздух. По ночам в зарослях вокруг нас шевелились и дрожали низкие звезды.
У нас на стоянке горел костер. Мы жгли его весь день и ночь напролет, чтобы отгонять волков, — они тихо выли по дальним берегам озера. Их беспокоили дым костра и веселые человеческие крики.
Мы были уверены, что огонь пугает зверей, но однажды вечером в траве у костра начал сердито сопеть какой-то зверь. Его не было видно. Он озабоченно бегал вокруг нас, шумел высокой травой, фыркал и сердился, но не высовывал из травы даже ушей.
Картошка жарилась на сковороде, от нее шел острый вкусный запах, и зверь, очевидно, прибежал на этот запах.
С нами был маленький мальчик. Ему было всего девять лет, но он хорошо переносил ночевки в лесу и холод осенних рассветов. Гораздо лучше нас, взрослых, он все замечал и рассказывал.
Он был выдумщик, но мы, взрослые, очень любили его выдумки. Мы никак не могли, да и не хотели доказывать ему, что он говорит неправду.
Каждый день он придумывал что-нибудь новое: то он слышал, как шептались рыбы, то видел, как муравьи устроили себе паром через ручей из сосновой коры и паутины.
Мы делали вид, что верили ему.
Все, что окружало нас, казалось необыкновенным: и поздняя луна, блиставшая над черными озерами, и высокие облака, похожие на горы розового снега, и даже привычный морской шум высоких сосен.
Мальчик первый услышал фырканье зверя и зашипел на нас, чтобы мы замолчали. Мы притихли. Мы старались даже не дышать, хотя рука невольно тянулась к двустволке, — кто знает, что это мог быть за зверь!
Через полчаса зверь высунул из травы мокрый черный нос, похожий на свиной пятачок. Нос долго нюхал воздух и дрожал от жадности. Потом из травы показалась острая морда с черными пронзительными глазами. Наконец показалась полосатая шкурка.
Из зарослей вылез маленький барсук. Он поджал лапу и внимательно посмотрел на меня. Потом он брезгливо фыркнул и сделал шаг к картошке.
Она жарилась и шипела, разбрызгивая кипящее сало.
Мне хотелось крикнуть зверьку, что он обожжется, но я опоздал — барсук прыгнул к сковородке и сунул в нее нос…
Запахло паленой кожей. Барсук взвизгнул и с отчаянным воплем бросился обратно в траву. Он бежал и голосил на весь лес, ломал кусты и плевался от негодования и боли.
На озере и в лесу началось смятение. Без времени заорали испуганные лягушки, всполошились птицы, и у самого берега, как пушечный выстрел, ударила пудовая щука.
Утром мальчик разбудил меня и рассказал, что он сам только что видел, как барсук лечит свой обожженный нос. Я не поверил.
Я сел у костра и спросонок слушал утренние голоса птиц. Вдали посвистывали белохвостые кулики, крякали утки, курлыкали журавли на сухих болотах — мшарах, плескались рыбы, тихо ворковали горлинки. Мне не хотелось двигаться.
Мальчик тянул меня за руку. Он обиделся. Он хотел доказать мне, что он не соврал. Он звал меня пойти посмотреть, как лечится барсук.
Я нехотя согласился. Мы осторожно пробрались в чащу, и среди зарослей вереска я увидел гнилой сосновый пень.
От него тянуло грибами и йодом.
Около пня, спиной к нам, стоял барсук. Он расковырял пень и засунул в середину пня, в мокрую и холодную труху, обожженный нос.
Он стоял неподвижно и холодил свой несчастный нос, а вокруг бегал и фыркал другой маленький барсучок. Он волновался и толкал нашего барсука носом в живот. Наш барсук рычал на него и лягался задними пушистыми лапами.
Потом он сел и заплакал. Он смотрел на нас круглыми и мокрыми глазами, стонал и облизывал своим шершавым языком больной нос. Он как будто просил о помощи, но мы ничем не могли ему помочь.
Через год я встретил на берегах этого же озера барсука со шрамом на носу. Он сидел у воды и старался поймать лапой гремящих, как жесть, стрекоз. Я помахал ему рукой, но он сердито чихнул в мою сторону и спрятался в зарослях брусники.
С тех пор я его больше не видел.
Кобрин → Выдающиеся личности
Константин Паустовский родился 31 мая 1892 года в Москве.
Дед писателя Максим Григорьевич Паустовский был военным, а бабушка Гонората до принятия христианства носила имя Фатьма и была турчанкой. По воспоминаниям Константина Паустовского, его дед был кротким голубоглазым стариком, любившим трещать тенором старинные мысли и казачьи песни, и рассказывающим много невероятных, а иногда и трогательных историй «из самой бывшей жизни».
Отец писателя Георгий Паустовский был железнодорожным статистиком, за которым среди родственников закрепилась слава легкомысленного человека, с репутацией провидца, который, по словам бабушки Константина, “не имел права жениться и иметь детей”. Происходило оно от запорожских казаков, переселившихся после разгрома Сечи на берега реки Рось около Белой Церкви. Георгий Паустовский долго не уживался на одном месте, после службы в Москве жил и работал в Пскове, в Вильно поселился в Киеве, позже на Юго-Западной железной дороге. Мать писателя Мария Паустовская была дочерью работницы сахарного завода и обладала властным характером.
У Константина Паустовского было два брата и сестра. Позже он рассказывал о них: «Осенью 1915 года я перешел с поезда в полевой санитарный отряд и прошел с ним долгий путь отступления от Люблина в Польше до города Несвижа в Белоруссии. мне стало известно, что в один и тот же день двое моих братьев погибли на разных фронтах. Я остался с матерью совсем один, кроме полуслепой и моей больной сестры». Сестра писателя Галина умерла в Киеве в 1936.
В Киеве Константин Паустовский учился в 1-й Киевской классической гимназии. Когда он учился в шестом классе, отец ушел из семьи, и Константин был вынужден самостоятельно зарабатывать себе на жизнь и учиться репетиторством. В автобиографическом очерке «Несколько отрывочных мыслей» в 1967 году Паустовский писал: «Желание необычного преследовало меня с детства.
Мое состояние можно было определить двумя словами: преклонение перед воображаемым миром и — тоска от невозможности его увидеть. два чувства преобладали в моих юношеских стихах и первой незрелой прозе».
Огромное влияние на Паустовского, особенно в годы юности, оказало творчество Александра Грина. Позднее Паустовский рассказывал о своей юности: «Я учился в Киеве, в классической гимназии. Нашему выпуску повезло: у нас были хорошие учителя так называемых «гуманитарных наук» — русской литературы, истории и психологии. Мы знали литературу и любили и, конечно, тратил больше времени на чтение книг, чем на подготовку уроков.Киевская весна, ослепительная и нежная весна Украины была лучшей порой – временем порывистых мечтаний, увлечений и бессонных ночей-.Она тонула в росистой сирени, в слегка липкой первой зелени киевских садов, в запахе тополя и розовых свечей старых каштанов.Такой весной надо было влюбляться в гимназисток с густыми косами и не писать стихи.И я их писал без всяких воздержусь,по два-три стихотворения в день.
Первый небольшой рассказ Константина Паустовского «На воде», написанный на последнем курсе гимназии, был опубликован в киевском альманахе «Огни» в 1912 году. После окончания гимназии Паустовский учился в Киевском университете, затем был перевелся в Московский университет, летом еще подрабатывая репетиторством. Первая мировая война заставила его прервать учебу, и Паустовский стал водителем московского трамвая, а также работал в санитарном поезде. В 1915 г. с полевым санитарным отрядом отступил вместе с русской армией по Польше и Белоруссии. Он рассказывал: «Осенью 1915 Я перешел из поезда в полевой санитарный отряд и прошел с ним долгий путь отступления от Люблина в Польше до города Несвижа в Белоруссии».
После гибели на фронте двух старших братьев Паустовский вернулся к матери в Москву, но вскоре снова начал бродяжничать. Через год работал на сталелитейных заводах в Екатеринославе и Юзовке и на котельном заводе в Таганроге. В 1916 году стал рыбаком в артели на Азовском море. Живя в Таганроге, Паустовский начал писать первый роман «Романтизм», изданный в 1935. Который этот роман, по содержанию и настроению соответствовал своему названию, был отмечен авторскими поисками лирико-прозаической формы. Паустовский стремился создать законченное сюжетное повествование о том, что ему довелось увидеть и почувствовать в юности. Один из героев романа, старый Оскар, всю жизнь противился тому, чтобы его пытались превратить из художника в добытчика. Судьба художника, стремившегося преодолеть одиночество, стала главным мотивом «Романтики».
Паустовский встретил Февральскую и Октябрьскую революции 1917 в Москве. После победы Советской власти он стал работать журналистом и «вел напряженную жизнь газетных изданий».
Вернувшись в 1923 году в Москву, Паустовский стал работать редактором журнала РОСТ.
В это время печатались не только его очерки, но и рассказы. В 1928 году вышел первый сборник рассказов Паустовского «Встречные корабли». Роман «Сияющие облака» был написан в том же году. В этом произведении детективно-авантюрная интрига сочеталась с автобиографическими эпизодами, связанными с путешествиями Паустовского по Причерноморью и Кавказу. В год написания романа писатель работал в газете водников «На вахте», с которой в то время сотрудничали Алексей Новиков-Прибой, однокашник Паустовского по 1-й Киевской гимназии Михаил Булгаков и Валентин Катаев. В 1930-х годов Паустовский активно работал журналистом газеты “Правда” и журналов “30 дней”, “Наши достижения” и других изданий, побывал в Соликамске, Астрахани, Калмыкии и многих других местах – по сути, побывал во всей стране. Многие впечатления от этих поездок «по горячим следам», описанные им в газетных очерках, позже воплотились в произведениях искусства. Так, герой очерка 1930-х годов «Подводные ветры» стал прототипом главного героя повести «Кара-Бугаз», написанной в 1932.
К. Паустовский. 1930-е годы.
История создания “Кара-Бугаза” подробно описана в книге очерков и рассказов Паустовского “Золотая роза” 1955 года – одном из самых известных произведений русской литературы, посвященных осмыслению природы творчества. В «Кара-Бугазе» Паустовскому рассказак о разработке месторождений глауберовой соли в заливе Каспийского моря так же поэтичен, как о странствиях юноши-романтика в первых произведениях. Рассказ «Колхида» в 1934 посвящен трансформации исторической действительности, созданию рукотворных субтропиков. Великий грузинский художник-примитивист Нико Пиросмани стал прототипом одного из героев Колхиды. После выхода в свет «Кара-Бугаза» Паустовский оставил службу и стал профессиональным писателем. Он еще много ездил, жил на Кольском полуострове и в Украине, побывал на Волге, Каме, Дону, Днепре и других великих реках, в Средней Азии, в Крыму, на Алтае, в Пскове, Новгороде, в Белоруссии и других местах.
Отправившись санитаром на Первую мировую войну, будущий писатель встретил сестру милосердия Екатерину Загорскую, о которой сказал: “Я люблю ее больше матери, больше себя… Хатидже – это порыв, грань божья, радость , тоска, болезнь, небывалые достижения и муки…». Почему Хатидже? Екатерина Степановна провела лето 19 лет14 в маленьком поселке на берегу Крыма, и местные татары называли ее Хатидже, что по-русски означало «Екатерина». Летом 1916 года Константин Паустовский и Екатерина Загорская обвенчались в родной для Екатерины Подлесной слободе в Рязани под Луховицами, а в августе 1925 года в Рязани у Паустовского родился сын Вадим. Он в течение всей жизни позднее бережно хранил архив родителей, кропотливо собирал материалы, касающиеся родословной Паустовского – документы, фотографии и воспоминания. Он любил путешествовать по тем местам, где был его отец и которые были описаны в его произведениях. Вадим Константинович был интересным, самоотверженным рассказчиком. Не менее интересными были и содержательные его публикации о Константине Паустовском – статьи, очерки, комментарии и эпилоги к произведениям отца, от которого он унаследовал литературный дар.
В 1936 году Екатерина Загорская и Константин Паустовский расстались, после чего Екатерина призналась родственникам, что согласилась на развод с мужем сама, так как не могла вынести ту, что “связалась с поляком”, имея в виду вторую жену Паустовского. Константин Георгиевич продолжал заботиться о сыне Вадиме и после развода. Вадим Паустовский о расставании родителей так писал в комментариях к первому тому сочинений отца: «В «Повести о жизни» и других книгах отца много событий из жизни моих родителей в ранние годы, но “Конечно, не все отражены. Двадцатые годы были очень важными для отца. Как мало он печатался, очень много писал. Можно смело сказать, что тогда то и был заложен фундамент его профессионализма.
Его первые книги прошли почти незамеченными, то сразу литературный успех начала 19Затем последовали 30-е годы. И вот в 1936 году, после двадцати лет совместной жизни, мои родители расходятся. Был ли удачным брак Екатерины Загорской с Константином Паустовским? Да и нет. В юности была большая любовь, которая служила опорой в трудностях и вселяла веселую уверенность в своих силах. Отец всегда был весьма склонен к размышлению, к созерцательному восприятию жизни. Мать, напротив, была человеком большой энергии и настойчивости, пока ее не сломила болезнь. В его независимом характере необъяснимым образом встретились независимость и ранимость, доброжелательность и капризность, спокойствие и нервозность. Мне рассказывали, что Эдуард Багрицкий очень ценил в ней свойство, которое называл «искренняя преданность делу», и в то же время любил повторять: «Екатерина Степановна — фантастическая женщина». Пожалуй, к этому можно отнести слова В. И. Немировича Данченко о том, что «ничем русская интеллигентная женщина в мужчине не могла так беззаветно увлекаться, как талантом».
Поэтому брак был крепок, пока все было подчинено главной цели – литературному творчеству отца. Когда это наконец стало реальностью, сказалось напряжение трудных лет, оба устали, тем более что мама тоже была человеком с творческими планами и стремлениями. К тому же, откровенно говоря, отец был не таким уж хорошим семьянином, несмотря на внешнюю покладистость. Много чего собралось, и обоим пришлось много чего подавить. Словом, если ценящие друг друга супруги все же расстаются, – для этого всегда есть веские причины. Эти причины усугубились с началом тяжелого нервного истощения у матери, которое развивалось постепенно и начало проявляться ровно в середине 30-х годов. У отца следы тяжелых лет тоже остались до конца жизни в виде тяжелейших приступов удушья. В “Далеких годах”, первой книге “Рассказы о жизни”, много рассказано о распаде родителей отца. Очевидно, есть семьи, отмеченные такой печатью из поколения в поколение»9.0005
Паустовский К.Г. и Навашина-Паустовская В.
В. на узкоколейной железной дороге в Солотче. В окне машины: сын писателя Вадим и приемный сын Сергей Навашин. Конец 1930-х годов.
Паустовский познакомился с Валерией Валишевской-Невашиной Константином во второй половине 1930-х годов. Он был женат, она была замужем, но оба они ушли из семей, и Валерия Владимировна вышла замуж за Константина Паустовского, став вдохновителем многих его произведений — например, при создании произведений «Партия Мещерских» и «Бросок на юг». Валишевская была прототипом Марии. Валерия Валишевская была сестрой известного в XIX веке польского художника Сигизмунда Валишевского.20-х годов, чьи работы были в собрании Валерии Владимировны. В 1963 году он передал в дар Национальной галерее в Варшаве более 110 живописных и графических работ Сигизмунда Валишевского, сохранив за собой самые любимые.
Паустовский К.Г. и Навашина-Паустовская В.В. Конец 1930-х годов.
Особое место в творчестве Константина Паустовского занимал Мещерский район, где он долгое время жил с одним или с друзьями писателями – Аркадием Гайдаром и Рубеном Фраерманом.
Паустовский писал о любимом им Мещере: “Самое великое, простое и бесхитростное счастье я нашел в лесном Мещерском районе. Счастье близости к земле, концентрации и внутренней свободы, любимых мыслей и напряженного труда. В Центральную Россию – и только ее – Большинством написанного мною обязан, упомяну лишь основные: “Партия Мещерских”, “Исаак Левитан”, “Рассказ о лесах”, цикл рассказов “Летние дни”, “Старая лодка” , “Октябрьская ночь”, “Телеграмма”, “Дождливая заря”, “Кордон 273”, “В глубине России”, “Наедине с водопадом”, “Ильинский водоворот”. Среднерусская глубинка стала для Паустовского местом своеобразной «эмиграции», творческого — и это возможно, и физического — спасения во время сталинских репрессий.
В годы Великой Отечественной войны Паустовский работал военным корреспондентом и писал рассказы, среди которых “Снег” 1943 года и “Дождливый рассвет” 1945 года, которые критики назвали нежнейшими лирическими акварелями.
В 1950-е годы Паустовский жил в Москве и в Тарусе на Оке.
Также «Тарусские страницы» в 1961 году стали одним из авторов важнейших коллективных сборников демократического направления «Литературная Москва» в 1956 году. В годы «оттепели» Паустовский активно выступал за литературную и политическую реабилитацию писателей Исаака Бабеля, Юрия Олеши, Михаила Булгаков, Александр Грин и Николай Заболоцкий гоняют Сталина.
В 1939 году Константин Паустовский познакомился с актрисой театра им. Мейерхольда Татьяной Евтеевой-Арбузовой, которая стала в 1950 году его третьей женой.
Паустовский с сыном Алешей и последней женой Татьяной Арбузовой.
До знакомства с Паустовским Татьяна Евтеева была женой драматурга Алексея Арбузова. “Нежность, мой единственный человек, клянусь жизнью, что такой любви (без хвастовства) не было на свете. Не было и не будет, всякая другая любовь – вздор и вздор. Пусть тихо и радостно бьется сердце твое, мое сердце! будем счастливы, все! Знаю и верю.
..” – написал Константин Паустовский Татьяне Евсеевой. У Татьяны Алексеевны была дочь от первого брака – Галина Арбузова, а Паустовскому она родила сына Алексея в 19 лет.50. Алексей рос и формировался в творческой атмосфере литературного дома, в сфере интеллектуальных исканий юных писателей и художников, но не был похож на «домашнего» и избалованного родительским вниманием ребенка. С компанией художников он бродил по окрестностям Тарусы, исчезая иногда из дома на двое, на трое суток. Он писал удивительные и не всем понятные картины и умер в возрасте 26 лет от передозировки наркотиков.
К. Г. Паустовский. Таруса. Апрель 1955 г.
С 1945-го по 1963-й годы Паустовский написал основное произведение – автобиографическую “Повесть о жизни”, состоящую из шести книг: “Далекие годы”, “Беспокойная юность”, “Начало неизвестного века”, ” Время больших ожиданий», «Бросок на юг» и «Книга странствий».
В «Повести о жизни», во второй ее части — «Беспокойная молодежь» — один из разделов носит название «Город Кобрин».
«Мы выехали из Бреста в город Кобрин, — так начинается повествование. — С нами пан Гронский пошел по помятому и исцарапанному Форду. Брест горел. Взорвали крепостные остроги. Небо поднялось позади нас розовым дымом…» И далее: К вечеру мы вошли в город Кобрин.Черная, как уголь, земля взбаламутилась в жиже от отступающего войска.Покосившиеся дома со снесенными гнилыми крышами ушли в грязь на порогах.
Ржали в темноте кони, мутно светили фонари, лязгали расшатавшиеся колеса, а с крыш шумными струями лился дождь. В Кобрине мы видели, как увозили из города святого еврейского, так называемого «цадика».
Гронский рассказал нам, что в Западном регионе и Польше есть несколько таких цадиков. Живут они всегда на мелких местах…» В Кобрине санитары остановились в синагоге. По улице прошли передвижные кухни. Голодная толпа беженцев рвалась к котлам с едой. Безумные, голодные люди со стеклянными глазами затоптали, задавили мальчика, которого Санитары проспонсировали и хотели накормить. «Мы со Сполохом бросились к мальчику, но толпа нас отшвырнула. Я не мог кричать. Судорога сжала мне горло. Я выхватил револьвер и выстрелил в воздух. Толпа была распределена. Мальчик лежал в грязи. Слеза еще скатилась с его мертвенно-бледной щеки…»
В середине пятидесятых к Паустовскому пришло мировое признание, и писатель стал часто ездить по Европе. Он посетил Болгарию, Чехословакию, Польшу, Турцию, Грецию, Швецию, Италию и другие страны. В 1965 году Паустовский жил на острове Капри. Впечатления от этих поездок легли в основу рассказов и путевых зарисовок 1950-1960-х годов «Итальянские встречи», «Мимолетный Париж», «Огни Ла-Манша» и других произведений. В том же 1965 году чиновникам из Советского Союза удалось изменить решение Нобелевского комитета о присуждении премии Константину Паустовскому и добиться ее вручения Михаилу Шолохову.
Большинство современных читателей знает Константина Паустовского как певца русской природы, из-под пера которого вышли замечательные описания юга и средней полосы России, Причерноморья и Окского края. Однако мало кому известны сейчас яркие и убедительные романы и повести Паустовского, действие которых разворачивается в первой четверти ХХ века на фоне страшных событий войн и революций, социальных потрясений и надежд на светлое будущее. Всю жизнь Паустовский мечтал написать большую книгу, посвященную замечательным людям, не только известным, но и неизвестным и забытым. Ему удалось опубликовать несколько очерков кратких, но колоритных биографий писателей, с которыми он был или хорошо знаком лично, — Горького, Олеши, Пришвина, Грина, Багрицкого или тех, чье творчество особенно увлекало его, — Чехова, Блока, Мопассана, Бунина и Хьюго. Всех их объединяло «искусство видеть мир», так ценил жизнь Паустовского в не лучшее для мастера изящной словесности время. Его литературная зрелость пришлась на 1930-е и 1950-е, когда Тынянов нашел спасение в литературоведении, Бахтин – в культурологии, Паустовский – в изучении природы языка и творчества, в красоте рязанских лесов, в тихом провинциальном уюте Тарусы.
К. Г. Паустовский с собакой. Таруса. 1961.
Константин Георгиевич Паустовский скончался в 1968 году в Москве, по завещанию похоронен на городском кладбище Тарусы. Место, где находится его могила, – высокий холм, окруженный деревьями с отблеском на реке Таруску, – было выбрано писателем.
Автор Галина Татьяна
Использованные материалы:
К.Г. Паустовского «1966 год короток о себе».
К.Г. Паустовского “Письма из Тарусы”
К.Г. Паустовский “Чувство истории”
создатель эссе
irs-taxid-number.com
некоммерческая организация ein number
обучение бейсболу молодежи
В январе 1965 года, когда Рой Пломли попросил у Марлен Дитрих ее книгу, чтобы взять ее с собой на «Диски необитаемого острова», он, должно быть, был озадачен ее ответом. . Ее выбор пал на практически неизвестную шеститомную автобиографию русского писателя Константина Паустовского (1892–1968), из которой на английском языке выскользнул только один том. Но Дитрих, говорившая на трех языках, за год до этого наткнулась на его сочинения во французском переводе и была так захвачена им, что, как описывает Дуглас Смит в предисловии к своему выдающемуся новому переводу, когда случай свел ее и Паустовского лицом к лицу тем летом в Москве она могла только упасть к его ногам и склонить голову.
В Советском Союзе такая реакция не была редкостью. Паустовский был чрезвычайно популярен, с почти мифическим статусом, не только из-за своей прозы, но и из-за своего характера — за то, что сумел не состоять в коммунистической партии, за то, что никогда не присоединялся к поношению коллеги-писателя. Когда травля Бориса Пастернака достигла своего апогея, после того как на Западе был опубликован «Доктор Живаго», Паустовский с отвращением ушел с собрания Союза советских писателей, которое его осудило.
Спустя сорок лет после его смерти моя русская свекровь все еще боготворила его.
Но Паустовский, в отличие от Пастернака, почти не публиковался на английском языке. Мы исключили его из нашего канона, потому что его романы, рассказы и детские книги не являются явно диссидентскими произведениями. Как же мы ошибались. Вместо этого он косвенно выразил несогласие, написав против нечестных политических реалий, живя на одном расстоянии, уехав из Москвы, чтобы ухватиться за «мельчайшие подробности» Чехова, чтобы правдиво описать Россию и русских и, в конечном итоге, потрясающие мир события, через которые он прошел. Качество его повествовательного воображения составляет История жизни , автобиография Пруста, которую он начал в 1943 году, шедевр.
Романисты, когда пишут о себе, склонны заключать свои собственные контракты с фактической правдой, как мы знаем из « Песни» Брюса Чатвина и « Моя борьба» Карла Ове Кнаусгаарда. Три тома Паустовского (вторые три тома еще предстоит спасти от их испорченной советской версии), несомненно, также мобилизуют вымышленный процесс, потому что правит история, а не простые факты.
Но его история — это достижение художника. «За то время, которое требуется Юпитеру для обращения вокруг Солнца, — пишет он, — мы пережили так много, что от одной мысли об этом у меня сжимается сердце». Чтобы написать ее, он переворачивает историю наизнанку, видя свои бурные времена до 19 века.05 революции к победе Советов в гражданской войне, непосредственным и сказочно-людным взглядом, нанизывающим неиссякаемую нить повествовательных жемчужин — рассказов, анекдотов, зарисовок, — взращенных натренированной памятью и случайной выдумкой.
Родившийся в 1892 году, наполовину украинец, наполовину русский, Паустовский начинает в конце своих школьных дней в Киеве (ныне Киев) с получением телеграммы о том, что его отец умирает на своем хуторе в Городище. Добраться до него почти невозможно, потому что река в разливе. Но Константину («Костику») это удается.
Оставшись с отцом до конца, он застрял на ферме:
Вспомнилось раннее детство… На Городище лето вступило в свои права – жаркое лето с ужасающими грозами, шум деревьев, потоки прохладной речной воды, рыбалка, сбор ежевики, сладкое ощущение беззаботных дней, наполненных неожиданностями.. , пруды были моим любимым местом для посещения. Отец ходил туда ловить рыбу каждое утро и брал меня с собой. Мы вышли очень рано, медленно продвигаясь по тяжелой мокрой траве.
Это «сладкое ощущение беззаботных дней, полных сюрпризов» сигнализирует о ритме книги: во-первых, картина повседневной жизни настолько красочна, что может колебаться между натурализмом и магическим реализмом, с силой природы, которая перекрывает современность, как «густая пыльца закрывали борта вагонов проходящих экспрессов; и, во-вторых, суровый аверс этой картины, неудачные вехи любви и жизни Костика. Особенно трогательны Ханна, 16-летняя двоюродная сестра, в которую он влюблен в Городище, которая ускользает от чахотки; его братья Боря и Дима, убитые в один день на Первой мировой войне; и самое душераздирающее, Леля, медсестра, в которую он влюбляется, когда служил санитаром на войне, которая умирает в запертой деревне недалеко от линии фронта от оспы.
Школьные годы Костика в Первой киевской гимназии и великолепная коллекция чудаковатых мастеров; болезненная разлука его родителей и его мрачное обучение зарабатыванию денег; шумные каникулы с дядей Колей; погромы, нищета, конец детства; война, революция и гражданская война, все это отягощено своеобразным, лирическим, откровенным чувством в переводе, блестяще передающем краски и ритмичность его прозы:
Я решил пойти в Эрмитаж. Это был конец марта [1918]. В саду было темно и тихо. Тающий снег сполз с деревьев. Я уловил запах гниющих листьев, как слабый букет вина, горькой растительности и прошлогодних оттаявших цветов, которые, казалось, просачивались из глубины сырой, беззащитной и давно заброшенной почвы.
Природа была забыта в те времена… Люди были охвачены разными радостями и страстями. Даже любовь, простая и безусловная, как солнечный свет и воздух, время от времени уступала место потоку событий и переживалась как приступ сентиментальности, требующий лечения.
Эти события пропитаны и литературой, от ранних воспоминаний о «мягких туманных зимах и богатой, ласковой Украине, вместившей в себя город с гречневыми полями, соломенными крышами и ульями» до «времени внезапных решений и потрясений». После того, как его первый рассказ был принят киевским журналом, именно литература и упорство в ней привели Костика на свободу. Когда революция вырывает империю из ее основ, ее хаос оставляет его «неспособным к правильному суждению», но достаточно его замечательного таланта населять свои рассказы: от Москвы до Одессы, от прослушивания «необыкновенно спокойного высокого голоса» Ленина, утихомиривающего гнев солдатам самому себе, застрявшему на службе в петлюровской армии в Киеве, в кафе, гостиницах, на заводах, в поездах, в расстрелянных домах и побеленных рыбацких поселках, его рассказ «только о том, что я сам видел и слышал» обладает дышащей универсальностью того, как это должно было быть.
Мерой наслаждения и абсолютной неустареваемости История жизни является то, что через столетие и через континент все еще хочется воплотиться на страницах книги, оттеснить Костика от любого горя рвется к нему или быть рядом с ним, когда празднуется удачный момент — опубликованный рассказ, пойманный карп, вновь встреченный любовник. Когда я впервые прочитал эту книгу десять лет назад, в моем сознании запечатлелось все, что я нахожу наиболее привлекательным в русских и украинцах: их экспансивность, их упрямая храбрость и, прежде всего, качество, как положительное, так и отрицательное, которое я бы назвал их отказ слишком долго ждать счастья. Когда Россия, как сейчас, переживает один из самых мрачных периодов, когда ее президент стягивает войска к границе с Украиной и крадет права и свободы россиян, мы должны дорожить отражением Паустовского его «родной земли, величайшего дара нашей жизни». как блестящее, в высшей степени ценное литературное достижение и вещь, бесконечно более устойчивая, чем регрессивная нечестность нынешнего режима.