Блокада Ленинграда — одна из самых страшных и трагических страниц в истории Великой Отечественной войны. Ужасное испытание для жителей города на Неве длилось почти 900 дней (с 8 сентября 1941 г. по 27 января 1944 г.). Ленинград находился в окружении фашистских захватчиков и у жителей не было никакой возможности вырваться из этого ада. Из двух с половиной миллионов жителей, проживающих в северной столице до начала войны, за время блокады только от голода и холода умерло более 600 000 человек, а ещё полторы сотни горожан погибло от нескончаемых бомбёжек и обстрелов. Всего погибших насчитывалось 850 тысяч человек. Несмотря на голод, сильные морозы, отсутствие отопления и электричества, ленинградцы мужественно выстояли и не отдали врагу родной город. Этому событию посвящено много художественных произведений, стихов, песен, фильмов.
На этой странице мы собрали стихи советских и современных поэтов о блокаде Ленинграда.
Здесь собраны очень трогательные и порой грустные стихи о блокаде Ленинграда, которые невозможно читать без слез. Многие из них были написаны невольными свидетелями тех страшных событий.
Весь Ленинград, как на ладони,
С Горы Вороньей виден был.
И немец бил
С Горы Вороньей.
Из дальнобойной «берты» бил.
Прислуга
В землю «берту» врыла,
Между корней,
Между камней.
И, поворачивая рыло,
Отсюда «берта» била.
Била
Все девятьсот блокадных дней…
Автор: М. Дудин
Я говорю: нас, граждан Ленинграда,
Не поколеблет грохот канонад,
И если завтра будут баррикады-
Мы не покинем наших баррикад…
И женщины с бойцами встанут рядом,
И дети нам патроны поднесут,
И надо всеми нами зацветут
Старинные знамена Петрограда.
Автор: Ольга Берггольц
Чёрное дуло блокадной ночи…
Холодно,
холодно,
холодно очень…
Вставлена вместо стекла
картонка…
Вместо соседнего дома –
воронка…
Поздно.
А мамы всё нет отчего-то…
Еле живая ушла на работу…
Есть очень хочется…
Страшно…
Темно…
Умер братишка мой…
Утром…
Давно…
Вышла вода…
Не дойти до реки…
Очень устал…
Сил уже никаких…
Ниточка жизни натянута тонко…
А на столе –
на отца похоронка…
Автор: Н. Радченко
…Осада длится, тяжкая осада,
Невиданная ни в одной войне.
Медаль за оборону Ленинграда
Сегодня Родина вручает мне.
Не ради славы, почестей, награды
Я здесь жила и всё могла снести:
Медаль «За оборону Ленинграда»
Со мной, как память моего пути.
Ревнивая, безжалостная память!
И если вдруг согнёт меня печаль, –
Я до тебя тогда коснусь руками,
Медаль моя, солдатская медаль.
Птицы смерти в зените стоят.
Кто идет выручать Ленинград?
Не шумите вокруг — он дышит,
Он живой еще, он все слышит:
Как на влажном балтийском дне
Сыновья его стонут во сне,
Как из недр его вопли: «Хлеба!»
До седьмого доходят неба…
Но безжалостна эта твердь.
И глядит из всех окон — смерть.
И стоит везде на часах
И уйти не пускает страх.
Автор: А. Ахматова
Она несла в худой руке
Кусочек сахара блокадный,
А ты был в близком далеке,
А рядом — отзвук канонадный.
Чуть меньше тысячи шагов
Идти до госпиталя было,
Но каждый шаг, как сто веков.
Я не был на фронте, но знаю
Как пули над ухом свистят,
Когда диверсанты стреляют
В следящих за ними ребят,
Как пули рвут детское тело
И кровь алым гейзером бьёт…
Забыть бы всё это хотелось,
Да ноющий шрам не даёт.
Я не был на фронте, но знаю
Сгоревшей взрывчатки угар.
Мы с Юркой бежали к трамваю,
Вдруг свист и слепящий удар…
Оглохший, в дымящейся куртке,
Разбивший лицо о панель,
Я всё же был жив, а от Юрки
Остался лишь только портфель.
Я не был на фронте, но знаю
Тяжелый грунт братских могил.
Он, павших друзей накрывая,
И наши сердца придавил.
Как стонет земля ледяная,
Когда аммонала заряд
могилы готовит, я знаю,
Мы знаем с тобой, Ленинград.
Автор: А. Молчанов
Автор: Михаил Калегов
Я вырос в Ленинградскую блокаду,
Но я тогда не пил и не гулял,
Я видел, как горят огнём Бадаевские склады,
В очередях за хлебушком стоял.
Граждане смелые,
А что ж тогда вы делали,
Когда наш город счёт не вёл смертям?
Ели хлеб с икоркою?
От стужи даже птицы не летали,
А вору было нечего украсть,
Родителей моих в ту зиму ангелы прибрали,
А я боялся — только б не упасть!
Было здесь до фига
Голодных и дистрофиков —
Все голодали, даже прокурор.
А вы в эвакуации
Читали информации
И слушали по радио «От Совинформбюро».
Блокада затянулась, даже слишком…
Но наш народ врагов своих разбил!
И можно жить как у Христа за пазухой под мышкой,
Но только вот мешает бригадмил.
Я скажу вам ласково,
Граждане с повязками:
В душу ко мне лапами не лезь!
Про жизню вашу личную
И непатриотичную
Знают уже «органы» и ВЦСПС!
Автор: В. Высоцкий
Был год сорок второй,
Меня шатало
От голода,
От горя,
От тоски.
Но шла весна —
Ей было горя мало
До этих бед.
Разбитый на куски,
Как рафинад сырой и ноздреватый,
И где-то там
Невы посередине,
Я увидал с Литейного моста
На медленно качающейся льдине —
Отчетливо
Подобие креста.
А льдинка подплывала,
За быками
Перед мостом замедлила разбег.
Крестообразно,
В стороны руками,
Был в эту льдину впаян человек.
Нет, не солдат, убитый под Дубровкой
На окаянном «Невском пятачке»,
А мальчик,
По-мальчишески неловкий,
В ремесленном кургузном пиджачке.
Как он погиб на Ладоге,
Не знаю.
Был пулей сбит или замерз в метель.
…По всем морям,
Подтаявшая с краю,
Плывет его хрустальная постель.
Плывет под блеском всех ночных созвездий,
Как в колыбели,
На седой волне.
…Я видел мир,
Я полземли изъездил,
И время душу раскрывало мне.
Смеялись дети в Лондоне.
Плясали
В Антафагасте школьники.
А он
Все плыл и плыл в неведомые дали,
Землятресенья встряхивали суши.
Вулканы притормаживали пыл.
Ревели бомбы.
И немели души.
А он в хрустальной колыбели плыл.
Моей душе покоя больше нету.
Всегда,
Везде,
Во сне и наяву,
Пока я жив,
Я с ним плыву по свету,
Сквозь память человечеству плыву.
Автор: М. Дудин
Что только перенёс он, что он выстрадал…
А ведь была задача нелегка.
На расстояньи пушечного выстрела
Всё это время был он от врага.
Гранитный город с мраморными гранями,
Сокровище, зажатое в тиски.
Его осколочные бомбы ранили,
Его шрапнелью рвали на куски.
Бывали сутки — ни минуты роздыха:
Едва дадут отбой, — и артобстрел.
Ведь немец близко. Дышит нашим воздухом.
Он в нашу сторону сейчас смотрел.
Но город не поколебался, выстоял.
Ни паники, ни страха — ничего.
На расстояньи пушечного выстрела
Все эти чувства были от него…
Война с блокадой чёрной жили рядом,
Земля была от взрывов горяча.
На Марсовом тогда копали гряды,
Осколки шли на них, как саранча!
На них садили стебельки картошки,
Капусту, лук на две иль три гряды —
От всех печалей наших понемножку,
От всей тоски, нахлынувшей беды!
Без умолку гремела канонада,
Влетали вспышки молнией в глаза,
А рядом были плиты Ленинграда,
На них темнели буквы,
Как гроза!
Автор: Александр Прокофьев
Тишина стояла бы над городом,
Целых двести граммов! Это здорово
Мама и ему даст половину.
А в дороге он её не пробовал,
Даже варежку с руки не скинул.
Поскользнулся тут, в подъезде. Господи!
Чашка оземь, сразу раскололась.
И сметаны он наелся досыта,
Ползая по каменному полу.
А потом заплакал вдруг и выбежал.
Нет, домой нельзя ему вернуться!
… Мама и сестрёнка – обе выжили,
И осталось голубое блюдце…
Автор: Варвара Вольтман-Спасская
Их теперь совсем немного –
Тех, кто пережил блокаду,
Кто у самого порога
Побывал к земному аду.
Были это дети просто,
Лишь мечтавшие о хлебе,
Дети маленького роста,
А душой почти на небе.
Каждый час грозил им смертью,
Каждый день был в сотню лет,
И за это лихолетье
Им положен Целый Свет.
Целый Свет всего, что можно,
И всего, чего нельзя.
Вместо супа — бурда из столярного клея,
Вместо чая — заварка сосновой хвои.
Это б всё ничего, только руки немеют,
Только ноги становятся вдруг не твои.
Только сердце внезапно сожмётся, как ёжик,
И глухие удары пойдут невпопад…
Сердце! Надо стучать, если даже не можешь.
Не смолкай! Ведь на наших сердцах — Ленинград.
Бейся, сердце! Стучи, несмотря на усталость,
Слышишь: город клянётся, что враг не пройдёт!
…Сотый день догорал. Как потом оказалось,
Впереди оставалось ещё восемьсот.
Автор: Ю. Воронов
В блокадных днях
Мы так и не узнали:
Меж юностью и детством
Где черта?..
Нам в сорок третьем
Выдали медали.
И только в сорок пятом —
Паспорта.
И в этом нет беды…
Но взрослым людям,
Уже прожившим многое года,
Вдруг страшно оттого,
Что мы не будем
Ни старше, ни взрослее,
Чем тогда.
Автор: Юрий Воронов
Над Ладожским курганом стынет иней,
Над Ладожским курганом тишина.
Искрится снег голубовато-синий,
И что-то шепчет старая сосна.
Молчит курган, торжественно-спокоен,
Молчит курган, закованный в гранит.
Склоняются знамена, как от боли,
Колышет ветер цепи возле плит.
И обелиск величественно-строгий
Напоминает нынче всем живым
О той суровой Ладожской дороге,
Которую мы в памяти храним!
Автор: В. Чазова
Война, блокада, санный путь,
Бредет старуха за водицей.
Шаль прикрывает плат и грудь.
А взгляд ночами этот снится.
Дорога длинная к Неве-
Полжизни прямо и обратно.
Все предоставлено судьбе,
И добредет ли непонятно.
Слеза от холода бежит,
По изможденной черной коже.
Она голодна, не спешит,
Быстрей она уже не может.
Ведет тропинка через мост,
Чернеет трупик из сугроба.
Для многих здесь такой погост,
А вон и два! Замерзли оба.
А дома холод, пустота…
В буржуйке дотлевает пепел.
Сгорела мебель. Нищета.
Лишь лик вождя все так же светел.
А завтра хлебушка дадут,
Но добредет ли я не знаю,
Но знаю выстоят! Сомнут,-
Фашистов эту злую стаю!
Автор: Сергей Перевязко
Сквозь гром всех сражений и гул канонад
Слушай, страна, говорит Ленинград!
Твой город бессмертный над синей Невой —
Твой город, твой воин, твой сын боевой.
Громящий без отдыха злую орду…
«Я твой часовой и с поста не сойду».
Вот так говорит он, и доля его
Везде утверждает свое торжество!
Сквозь гром всех сражений и гул канонад
Слушай, страна, говорит Ленинград.
Сильна его воля, остер его взгляд,
Над ним боевые знамена шумят.
«Я в битве и славу твою берегу,
И я никогда не поддамся врагу!»
Вот так говорит он, гранитный, стальной
Ключ к сердцу России, любимый, родной.
Слушай, страна, говорит Ленинград!
Сквозь гром всех сражений и гул канонад,
Сквозь все пулеметные ливни косые,
Величия полон и славы России.
«Ты знаешь меня, — положись и надейся», —
бог так говорит он — наш город гвардейский.
Автор: А. Прокофьев
На Невском замерло движение…
Не ночью, нет-средь бела дня .
На мостовой, как изваянье,
Фигура женщины видна.
Там, на дороге, как во сне,
Седая женщина стояла-
В её протянутых руках
Горбушка чёрная лежала.
Нет, не горбушка, а кусок,
Обезображенный бездушьем,
Размятый множеством машин
И всё забывшим равнодушьем…
А женщина держала хлеб
И с дрожью в голосе шептала:
— Кусочек этот бы тогда-
И сына б я не потеряла.
— Кусочек этот бы тогда…
Кусочек этот бы тогда…
Кто осквернил? Кто позабыл?
Блокады страшные года…
Кто, бросив на дорогу хлеб,
Забыл, как умирал сосед?
Детей голодные глаза
С застывшим ужасом, в слезах…
А Пискарёвку кто забыл?
Там персональных нет могил…
Там вечный молчаливый стон
Терзает память тех времён.
Им не достался тот кусок.
Лежащий здесь…у ваших ног.
Кусок, не подаривший жизнь…
Кто бросил Хлеб-тот отнял жизнь.
Кто предал Хлеб?
Его вину суду погибших предаю.
Священный ленинградский Хлеб-
Сто двадцать пять священных граммов-
Лежит в музее под стеклом,
Свидетель мужества поправу…
На Невском замерло движенье…
Седая мать, печаль храня,
Кусок израненного Хлеба
В руках натруженных несла.
Автор: Роберт Рождественский
Не бомбите меня! НЕ БОМБИТЕ!
Говорят, что сегодня мой праздник?!
Повезло… Вот он я – жив, смотрите!
Я зовусь страшным словом – БЛОКАДНИК!
Вспоминают блокадные дети,
Зализавшие раны подранки.
Вот и я вспоминаю дни эти –
Берега лет военных Фонтанки!
..Как мне вспомнить всё это хотелось:
Всю блокадную, страшную повесть,
Где в одних просыпалась смелость,
А в других просыпалась совесть!
Автор: Валерий Таиров
Читать стихотворение полностью
История маленькой блокадницы Тани Савичевой — это одна из тысяч историй блокадного Ленинграда. Но историю Тани мир узнал из написанного ею дневника, который девочка вела каждый день во время фашистской осады родного города на Неве. С дневником Тани Савичевой нам осталось страшное свидетельство тех ужасных блокадных дней. Это свидетельство хранится в музее истории Ленинграда. Таня стала символом блокадного Ленинграда.
Вот строки из дневника Тани Савичевой, которые она написала в те трагические дни ленинградской блокады:
“28 декабря 1941 года. Женя умерла в 12.30 ночи.1941 года”.
“Бабушка умерла 25 января в 3 часа 1942 г.”.
“Лека умер 17 марта в 5 часов утра. 1942 г.”.
“Дядя Вася умер 13 апреля в 2 часа дня. 1942 год”.
“Дядя Леша, 10 мая в 4 часа дня. 1942 год”.
“Мама – 13 марта в 7 часов 30 минут утра. 1942”
Эта маленькая записная книжка одиннадцатилетней девочки Тани была предъявлена на Нюрнбергском процессе, в качестве документа, обвиняющего фашизм.
Как странно…мне больше не хочется есть…и ноги совсем не болят…
Нет…нужно подняться…хотя бы присесть…ведь я это мой Ленинград.
Пока я живая, живет город мой, зажатый в блокадном кольце.
И мама живая, и братик живой… замерзший на нашем крыльце…
Сквозь окна разбитые падает снег, паркет укрывая ковром.
Я верю, что к счастью придет человек, но все это будет потом…
Потом…через время и снежную мглу, пройдя по дороге смертей…
А может быть я насовсем не умру? Уйду просто к маме своей?
Нет, нужно подняться, нельзя мне лежать, ведь я это мой Ленинград!
Нельзя нам сдаваться…как хочется спать…укутавшись в снежный наряд…
Уже третий год мы в блокадном плену: бомбежки, разруха и смерть…
За что ты нам, боже, придумал войну? За что я должна умереть?!
Опять мне приснился загадочный сон: стою я одна над Невой,
И вижу, как чайка мне машет крылом и манит меня за собой.
Потом вдруг взметнулась она в небеса и скрылась в седых облаках…
И мамины были у чайки глаза…любовь в них, забота и страх.
Немного посплю и схожу за водой…чуть-чуть только сон досмотрю…
Нет силы бороться…прости город мой…и помни: тебя я люблю…
Автор: А. Гурков
Годы блокады в архив не сдадут…
Сколько в них горя, трагизма!
А Танин дневник —
беспощадный суд —
Суд над войной и фашизмом.
Детской, теряющей силы, рукой
Строчки написаны скупо,
Как, нарушая непрочный покой,
Входит в квартиру без стука
Смерть — эта жуткая гостья семьи
В дни ленинградской блокады:
Молча уходят один за другим
Бабушка, Женя, два дяди,
Брата не стало, и…мама ушла.
УМЕРЛИ ВСЕ! ТОЛЬКО ТАНЯ,,,
— Милая, где же ты силы брала?!!
Выпало столько страданья!
Ангел-спаситель к тебе опоздал —
Не отстояли у смерти…
Как же мне хочется, чтоб никогда
НЕ БЫЛО ВОЙН НА ПЛАНЕТЕ!
Автор: Валентина Жукова
На берегу Невы,
В музейном зданье,
Хранится очень скромный дневничок.
Его писала
Савичева Таня.
Он каждого пришедшего влечет.
Пред ним стоят сельчане, горожане,
От старца —
До наивного мальца.
И письменная сущность содержанья
Ошеломляет
Души и сердца.
Это — всем живущим
в назиданье,
Чтобы каждый в суть явлений вник, —
Время
Возвышает
Образ Тани
И ее доподлинный дневник.
Над любыми в мире дневниками
Он восходит, как звезда, с руки.
И гласят о жизненном накале
Сорок две святых его строки.
В каждом слове — емкость телеграммы,
Глубь подтекста,
Ключ к людской судьбе,
Свет души, простой и многогранной,
И почти молчанье о себе…
Это смертный приговор убийцам
В тишине Нюрнбергского суда.
Это — боль, которая клубится.
Это — сердце, что летит сюда…
Время удлиняет расстоянья
Между всеми нами и тобой.
Встань пред миром,
Савичева Таня,
Со своей
Немыслимой судьбой!
Пусть из поколенья в поколенье
Эстафетно
Шествует она,
Пусть живет, не ведая старенья,
И гласит
Про наши времена!
Автор стихов С. Смирнов
Скорбной славой окружен
Уголок под солнцем Волги,
Там не воин спит с ружьем,
А ребенок одинокий.
Таня, Таня — тьме преграда,
Как набат — на всех наречьях,
В чутком сердце Ленинграда
Ты останешься навечно.
Женю первую из всех,
А за нею, друг за другом,
Всю семью кровавый снег
Проглотил блокадной вьюгой.
А когда утихнул гром,
Землю молнией изранив,
Сиротливый кинув дом,
Медленно угасла Таня.
Но от дома далеко,
На земле испепеленной
Сердце Танино цветком
Проросло в траве зеленой.
Стихи и музыка композитора Джерри Агинского.
Перевод З. Пивень
Девять страничек. Страшные строчки.
Нет запятых, только черные точки.
Пусто и тихо в промерзшей квартире.
Кажется, радости нет больше в мире.
Если бы хлебушка всем по кусочку,
Может, короче дневник был на строчку.
«Маму и бабушку голод унес.
Нет больше сил и нет больше слез.
Умерли дядя, сестренка и брат
Смертью голодной… » Пустел Ленинград.
Умерли все. Что поделать. Блокада.
Голод уносит людей Ленинграда.
Тихо в квартире. В живых только Таня.
В маленьком сердце столько страданья!
Умерли все! Никого больше нет.
Девочке Тане 11 лет.
Я расскажу вам, что было потом:
Эвакуация, хлеб и детдом.
Где после голода, всех испытаний
Выжили все, умерла только Таня.
Девочки нет, но остался дневник,
Детского сердца слезы и крик.
Дети мечтали о корочке хлеба…
дети боялись военного неба.
Этот дневник на процессе Нюрнбергском
Был документом страшным и веским
Плакали люди, строчки читая.
Плакали люди, фашизм проклиная.
Танин дневник — это боль Ленинграда,
Но прочитать его каждому надо.
Словно кричит за страницей страница:
«Вновь не должно это все повториться!
Автор: Илья Малышев
Читайте также на нашем сайте:
maminsayt.ru
Содержание:
По Ленинграду смерть метет,
Она теперь везде,
Как ветер.
Мы не встречаем Новый год –
Он в Ленинграде незаметен.
Дома –
Без света и тепла,
И без конца пожары рядом.
Враг зажигалками дотла
Спалил
Бадаевские склады.
И мы
Бадаевской землей
Теперь сластим пустую воду.
Земля с золой,
Земля с золой –
Наследье
Прожитого года.
Блокадным бедам нет границ:
Мы глохнем
Под снарядным гулом,
От наших довоенных лиц
Остались
Лишь глаза и скулы.
И мы
Обходим зеркала,
Чтобы себя не испугаться…
Не новогодние дела
У осажденных ленинградцев…
Здесь
Даже спички лишней нет.
И мы,
Коптилки зажигая,
Как люди первобытных лет
Огонь
Из камня высекаем.
И тихой тенью
Смерть сейчас
Ползет за каждым человеком.
И все же
В городе у нас
Не будет
Каменного века!
Кто сможет,
Завтра вновь пойдет
Под вой метели
На заводы.
… Мы
не встречаем Новый год,
Но утром скажем:
С Новым годом!
Ю. Воронов
31 декабря 1941 года
Весь Ленинград, как на ладони,
С Горы Вороньей виден был.
И немец бил
С Горы Вороньей.
Из дальнобойной «берты» бил.
Прислуга
В землю «берту» врыла,
Между корней,
Между камней.
И, поворачивая рыло,
Отсюда «берта» била.
Била
Все девятьсот блокадных дней…
М. Дудин
Я не был на фронте, но знаю
Как пули над ухом свистят,
Когда диверсанты стреляют
В следящих за ними ребят,
Как пули рвут детское тело
И кровь алым гейзером бьёт…
Забыть бы всё это хотелось,
Да ноющий шрам не даёт.
Я не был на фронте, но знаю
Сгоревшей взрывчатки угар.
Мы с Юркой бежали к трамваю,
Вдруг свист и слепящий удар…
Оглохший, в дымящейся куртке,
Разбивший лицо о панель,
Я всё же был жив, а от Юрки
Остался лишь только портфель.
Я не был на фронте, но знаю
Тяжелый грунт братских могил.
Он, павших друзей накрывая,
И наши сердца придавил.
Как стонет земля ледяная,
Когда аммонала заряд
могилы готовит, я знаю,
Мы знаем с тобой, Ленинград.
А. Молчанов
Был год
сорок второй,
Меня шатало
От голода,
От горя,
От тоски.
Но шла весна —
Ей было горя мало
До этих бед.
Разбитый на куски,
Как рафинад сырой и ноздреватый,
Под голубой Литейного пролет,
Размеренно раскачивая латы,
Шел по Неве с Дороги жизни лед.
И где-то там
Невы посередине,
Я увидал с Литейного моста
На медленно качающейся льдине —
Отчетливо
Подобие креста.
А льдинка подплывала,
За быками
Перед мостом замедлила разбег.
Крестообразно,
В стороны руками,
Был в эту льдину впаян человек.
Нет, не солдат, убитый под Дубровкой
На окаянном «Невском пятачке»,
А мальчик,
По-мальчишески неловкий,
В ремесленном кургузном пиджачке.
Как он погиб на Ладоге,
Не знаю.
Был пулей сбит или замерз в метель.
…По всем морям,
Подтаявшая с краю,
Плывет его хрустальная постель.
Плывет под блеском всех ночных созвездий,
Как в колыбели,
На седой волне.
…Я видел мир,
Я полземли изъездил,
И время душу раскрывало мне.
Смеялись дети в Лондоне.
Плясали
В Антафагасте школьники.
А он
Все плыл и плыл в неведомые дали,
Как тихий стон
Сквозь материнский сон.
Землятресенья встряхивали суши.
Вулканы притормаживали пыл.
Ревели бомбы.
И немели души.
А он в хрустальной колыбели плыл.
Моей душе покоя больше нету.
Всегда,
Везде,
Во сне и наяву,
Пока я жив,
Я с ним плыву по свету,
Сквозь память человечеству плыву.
М. Дудин
Я говорю: нас, граждан Ленинграда,
Не поколеблет грохот канонад,
И если завтра будут баррикады-
Мы не покинем наших баррикад…
И женщины с бойцами встанут рядом,
И дети нам патроны поднесут,
И надо всеми нами зацветут
Старинные знамена Петрограда.
Ольга Берггольц
…Осада длится, тяжкая осада,
Невиданная ни в одной войне.
Медаль за оборону Ленинграда
Сегодня Родина вручает мне.
Не ради славы, почестей, награды
Я здесь жила и всё могла снести:
Медаль «За оборону Ленинграда»
Со мной, как память моего пути.
Ревнивая, безжалостная память!
И если вдруг согнёт меня печаль, –
Я до тебя тогда коснусь руками,
Медаль моя, солдатская медаль.
Я вспомню всё и выпрямлюсь, как надо,
Чтоб стать ещё упрямей и сильней…
Взывай же чаще к памяти моей,
Медаль «За оборону Ленинграда».
…Война ещё идёт, ещё – осада.
И, как оружье новое в войне,
Сегодня Родина вручила мне
Медаль «За оборону Ленинграда».
Ольга Берггольц
Петровой волей сотворен
И светом ленинским означен –
В труды по горло погружен,
Он жил – и жить не мог иначе.
Он сердцем помнил: береги
Вот эти мирные границы, –
Не раз, как волны, шли враги,
Чтоб о гранит его разбиться.
Исчезнуть пенным вихрем брызг,
Бесследно кануть в бездне черной
А он стоял, большой, как жизнь,
Ни с кем не схожий, неповторный!
И под фашистских пушек вой
Таким, каким его мы знаем,
Он принял бой, как часовой,
Чей пост вовеки несменяем!
Н. Тихонов, 1941-1943 гг.
Война с блокадой чёрной жили рядом,
Земля была от взрывов горяча.
На Марсовом тогда копали гряды,
Осколки шли на них, как саранча!
На них садили стебельки картошки,
Капусту, лук на две иль три гряды —
От всех печалей наших понемножку,
От всей тоски, нахлынувшей беды!
Без умолку гремела канонада,
Влетали вспышки молнией в глаза,
А рядом были плиты Ленинграда,
На них темнели буквы,
Как гроза!
А. Прокофьев
Новый год был в семь часов. Позднее
Не пройти без пропуска домой.
Был обстрел. Колючим снегом веял
Смертоносный ветер над Невой.
Стены иней затянул в столовой.
В полушубках, при мерцанье свеч
Мы клялись дожить до жизни новой,
Выстоять и ненависть сберечь.
Горсть скупая драгоценной каши,
Золотой светлое вино –
Пиршество сегодняшнее наше
Краткое, нешумное оно.
Лёд одолевал нас, лёд блокады.
В новом начинавшемся году
Выстоять хотел и тот, кто падал,
Не остановиться на ходу.
Так сквозь смерть росли и крепли силы,
Билась жизнь меж ледяных камней.
…Мне тогда бы много легче было,
Если б ты подумал обо мне.
Елена Вечтомова
Всё будет, всё. И город без зениток,
И ленинградцы вновь забудут о луне.
Зажжётся свет в твоём окне открытом,
И уезжать не нужно будет мне.
Но только здесь, в укрытье, у орудий,
Военный ветер мне покой несёт.
И только здесь, вздыхая всею грудью,
Я понимаю: будет, будет всё!
Елена Вечтомова, 1942 г.
Все это называется – блокада.
И детский плач в разломанном гнезде…
Детей не надо в городе, не надо,
Ведь родина согреет их везде.
Детей не надо в городе военном,
Боец не должен сберегать паек,
Нести домой. Не смеет неизменно
Его преследовать ребячий голосок.
И в свисте пуль, и в завыванье бомбы
Нельзя нам слышать детских ножек бег.
Бомбоубежищ катакомбы
Не детям бы запоминать навек.
Они вернутся в дом. Их страх не нужен.
Мы защитим, мы сбережем их дом.
Мать будет матерью. И муж вернется мужем.
И дети будут здесь. Но не сейчас. Потом.
Елена Вечтомова, 1942 г.
Над Россиею
Небо синее,
Небо синее над Невой,
В целом мире нет,
Нет красивее
Ленинграда моего.
Нам всё помнится: в ночи зимние
Над Россией, над родимою страной,
Весь израненный, в снежном инее
Гордо высился печальный город мой.
Славы города, где сражались мы,
Никому ты, как винтовки, не отдашь.
Вместе с солнышком пробуждается
Наша песня, наша слава, город наш!
А. Фатьянов, 1945 г.
Птицы смерти в зените стоят.
Кто идет выручать Ленинград?
Не шумите вокруг — он дышит,
Он живой еще, он все слышит:
Как на влажном балтийском дне
Сыновья его стонут во сне,
Как из недр его вопли: «Хлеба!»
До седьмого доходят неба…
Но безжалостна эта твердь.
И глядит из всех окон — смерть.
И стоит везде на часах
И уйти не пускает страх.
Анна Ахматова
Их теперь совсем немного –
Тех, кто пережил блокаду,
Кто у самого порога
Побывал к земному аду.
Были это дети просто,
Лишь мечтавшие о хлебе,
Дети маленького роста,
А душой почти на небе.
Каждый час грозил им смертью,
Каждый день был в сотню лет,
И за это лихолетье
Им положен Целый Свет.
Целый Свет всего, что можно,
И всего, чего нельзя.
Только будем осторожней –
Не расплещем память зря.
Память у людей конечна –
Так устроен человек,
Но ТАКОЕ надо вечно
Не забыть. Из века в век!
Лев Зазерский
* * *
В
блокадных днях
Мы так и не узнали:
Меж юностью и детством
Где черта?..
Нам в сорок третьем
Выдали медали.
И только в сорок пятом –
Паспорта.
И в этом нет беды…
Но взрослым людям,
Уже прожившим многое года,
Вдруг страшно оттого,
Что мы не будем
Ни старше, ни взрослее,
Чем тогда.
Ю. Воронов
Над Ладожским курганом стынет иней,
Над Ладожским курганом тишина.
Искрится снег голубовато-синий,
И что-то шепчет старая сосна.
Молчит курган, торжественно-спокоен,
Молчит курган, закованный в гранит.
Склоняются знамена, как от боли,
Колышет ветер цепи возле плит.
И обелиск величественно-строгий
Напоминает нынче всем живым
О той суровой Ладожской дороге,
Которую мы в памяти храним!
В. Чазова
Чёрное дуло блокадной ночи…
Холодно,
холодно,
холодно очень…
Вставлена вместо стекла
картонка…
Вместо соседнего дома –
воронка…
Поздно.
А мамы всё нет отчего-то…
Еле живая ушла на работу…
Есть очень хочется…
Страшно…
Темно…
Умер братишка мой…
Утром…
Давно…
Вышла вода…
Не дойти до реки…
Очень устал…
Сил уже никаких…
Ниточка жизни натянута тонко…
А на столе –
на отца похоронка…
Н. Радченко
…И
летели листовки с неба
На пороги замерзших квартир:
” Будет хлеб. Вы хотите хлеба?…”
“Будет мир. Вам не снится мир?”
Дети, плача, хлеба просили.
Нет страшнее пытки такой.
Ленинградцы ворот не открыли
И не вышли к стене городской.
Без воды, без тепла, без света.
День похож на черную ночь.
Может, в мире и силы нету,
Чтобы все это превозмочь?
Умирали – и говорили:
– Наши дети увидят свет!
Но ворота они не открыли.
На колени не встали, нет!
Мудрено ли, что в ратной работе
Город наш по-солдатски хорош?..
Петр построил его на болоте,
Но прочнее земли не найдешь.
Елена Рывина, 1942 г.
Война, блокада, санный путь,
Бредет старуха за водицей.
Шаль прикрывает плат и грудь.
А взгляд ночами этот снится.
Дорога длинная к Неве-
Полжизни прямо и обратно.
Все предоставлено судьбе,
И добредет ли непонятно.
Слеза от холода бежит,
По изможденной черной коже.
Она голодна, не спешит,
Быстрей она уже не может.
Ведет тропинка через мост,
Чернеет трупик из сугроба.
Для многих здесь такой погост,
А вон и два! Замерзли оба.
А дома холод, пустота…
В буржуйке дотлевает пепел.
Сгорела мебель. Нищета.
Лишь лик вождя все так же светел.
А завтра хлебушка дадут,
Но добредет ли, я не знаю,
Но знаю, выстоят! Сомнут,-
Фашистов эту злую стаю!
Сергей Перевязко
(8 сентября 1941 года началась блокада Ленинграда)
8 сентября, обычный день недели,
Начало осени, красивое и яркое,
Сентябрьский ветерок, и голуби летели,
И лес к себе манил людей подарками,
И тишиной, и свежестью дыхания.
Привычно занималось утро раннее…
Так было до того или потом,
Но в этот год беда стучалась в дом.
В том 41-ом памятном году
Железным обручем сковало красоту,
Безжалостный, губительный охват,
Жизнь ленинградцев превративший в ад, –
БЛОКАДА. Нам, живущим, не понять,
Что чувствовал ребёнок, угасая,
Везя на санках умершую мать
И губы от бессилия кусая…
Звучат сирены, метронома звук
Тревожит память деточек блокадных,
Им выпало без счёта адских мук,
Труда для фронта без речей парадных,
Им выпало, но люди не сдалИсь,
Не сдался город, взрослые и дети!
Их памяти, живущий, поклонись
И расскажи – пусть помнят! – нашим детям.
Г. Станиславская
Тонкие пальцы, прозрачные пальцы ,
Мутный хрусталик зрачка.
Ночь танцевала снежные вальсы ,
Тускло мерцала свеча.
Падали звёзды, словно снаряды ,
Мир прожигая насквозь.
Ты уцелела в эту блокаду ,
Ты и твой призрачный гость.
Чёрствый сухарик – на половинки,
Фляга студёной воды,
Груды развалин, холод и льдинки.
Как бы дожить до среды?
До остановки – два километра;
Улицы трупов полны ,
Мёртвые лица, полосы ветра, –
Гулкое эхо войны…
Город оттаял , весной освящённый ,
Чуть отогрелась и ты.
Ветви раскинули старые клёны,
И заскрипели мосты.
Пыль – на комоде, в комнате – тени.
Где же твой призрачный гость?
Может, – уехал? А может, виденье
Встретить тебе довелось…
С.В. Титов
В холода, когда бушуют снегопады,
В Петербурге этот день особо чтут, –
Город празднует День снятия блокады,
И гремит в морозном воздухе салют.
Это залпы в честь свободы Ленинграда!
В честь бессмертия не выживших детей…
Беспощадная фашистская осада
Продолжалась девятьсот голодных дней.
Замерзая, люди близких хоронили,
Пили воду из растопленного льда,
Из любимых книжек печь зимой топили,
И была дороже золота еда.
Ели маленький кусок ржаного хлеба
По чуть-чуть… Никто ни крошки не ронял.
И бомбёжка вместо звёзд ночного неба…
И руины там, где дом вчера стоял…
Но блокаду чёрных месяцев прорвали!
И когда врага отбросили назад,
Был салют! Его снаряды возвещали:
– Выжил! Выстоял! Не сдался Ленинград!
От усталости шатаясь, ленинградцы
Шли на улицы, и слышалось: «Ура!»
И сквозь слёзы начинали обниматься, –
Всё! Закончилась блокадная пора!
Есть салют у нас весной – на День Победы,
Он цветами красит небо всей стране,
Но особо почитают наши деды
Тот салют в голодно-белом январе…
Т. Варламова
За залпом залп.
Гремит салют.
Ракеты в воздухе горячем
Цветами пёстрыми цветут.
А ленинградцы
Тихо плачут.
Ни успокаивать пока,
Ни утешать людей не надо.
Их радость
Слишком велика –
Гремит салют над Ленинградом!
Их радость велика,
Но боль
Заговорила и прорвАлась:
На праздничный салют
С тобой
Пол-Ленинграда не поднялось.
Рыдают люди, и поют,
И лиц заплаканных не прячут.
Сегодня в городе –
Салют!
Сегодня ленинградцы
Плачут…
Ю. Воронов, 27 января 1944 г.
Улицы, ограды, парапеты,
Толпы… Толпы… Шпиль над головой,
Северным сиянием победы
Озарилось небо над Невой.
Гром орудий, но не грохот боя.
Лица… Лица… Выраженье глаз.
Счастье… Радость… Пережить такое
Сердце в состоянье только раз.
Слава вам, которые в сраженьях
Отстояли берега Невы.
Ленинград, не знавший пораженья,
Новым светом озарили вы.
Слава и тебе, великий город,
Сливший во едино фронт и тыл.
В небывалых трудностях который
Выстоял. Сражался. Победил.
Вера Инбер, 1944 г.
www.tikitoki.ru
***
Майя Румянцева — Баллада о седых
Говорят, нынче в моде седые волосы,
И «седеет» безумно молодость.
И девчонка лет двадцати
Может гордо седою пройти.
Но какому кощунству в угоду,
И кому это ставить в вину.
Как нельзя вводить горе в моду,
Так нельзя вводить седину.
Память, стой, замри! Это надо.
То из жизни моей — не из книжки…
Из блокадного Ленинграда
Привезли седого мальчишку.
Я смотрела на чуб с перламутром
И в глаза его очень взрослые.
Среди нас он был самым мудрым,
Поседевший от горя подросток.
А ещё я помню солдата.
Он был контужен взрывом гранаты.
И оглох… И навек онемел…
Вот тогда, говорят, поседел.
О, седая и мудрая старость.
О, седины неравных боёв.
Сколько людям седин досталось
От неотданных городов.
А от тех, что пришлось отдать —
Поседевших не сосчитать.
Говорят, нынче в моде седИны…
Нет, не мода была тогда:
В городах седые дымины,
И седая в селе лебеда.
И седые бабы-вдовицы,
И глаза, седые от слёз,
И от пепла седые лица
Над холмом поседевших берёз.
Пусть сейчас не война… Не война…
Но от горя растёт седина.
… Эх ты, модница, злая молодость.
Над улыбкой седая прядь…
Это даже похоже на подлость…
За полтинник седою стать.
… Я не против дерзости в моде,
Я за то, чтобы модною слыть.
Но седины, как славу, как орден
Надо, выстрадав, заслужить!…
***
Ольга Берггольц — Блокадная ласточка
Весной сорок второго года
множество ленинградцев
носило на груди жетон —
ласточку с письмом в клюве.
Сквозь года, и радость, и невзгоды
вечно будет мне сиять одна —
та весна сорок второго года,
в осажденном городе весна.
Маленькую ласточку из жести
я носила на груди сама.
Это было знаком доброй вести,
это означало: «Жду письма».
Этот знак придумала блокада.
Знали мы, что только самолет,
только птица к нам, до Ленинграда,
с милой-милой родины дойдет.
…Сколько писем с той поры мне было.
Отчего же кажется самой,
что доныне я не получила
самое желанное письмо?!
Чтобы к жизни, вставшей за словами,
к правде, влитой в каждую строку,
совестью припасть бы, как устами
в раскаленный полдень — к роднику.
Кто не написал его? Не выслал?
Счастье ли? Победа ли? Беда?
Или друг, который не отыскан
и не узнан мною навсегда?
Или где-нибудь доныне бродит
то письмо, желанное, как свет?
Ищет адрес мой и не находит
и, томясь, тоскует: где ж ответ?
Или близок день, и непременно
в час большой душевной тишины
я приму неслыханной, нетленной
весть, идущую еще с войны…
О, найди меня, гори со мною,
ты, давно обещанная мне
всем, что было,- даже той смешною
ласточкой, в осаде, на войне…
***
Вера Инбер — Трамвай идет на фронт
Холодный, цвета стали,
Суровый горизонт —
Трамвай идёт к заставе,
Трамвай идёт на фронт.
Фанера вместо стекол,
Но это ничего,
И граждане потоком
Вливаются в него.
Немолодой рабочий —
Он едет на завод,
Который дни и ночи
Оружие кует.
Старушку убаюкал
Ритмичный шум колес:
Она танкисту-внуку
Достала папирос.
Беседуя с сестрою
И полковым врачом,
Дружинницы — их трое —
Сидят к плечу плечом.
У пояса граната,
У пояса наган,
Высокий, бородатый —
Похоже, партизан,
Пришел помыться в баньке,
Побыть с семьей своей,
Принес сынишке Саньке
Немецкий шлем-трофей —
И снова в путь-дорогу,
В дремучие снега,
Выслеживать берлогу
Жестокого врага,
Огнем своей винтовки
Вести фашистам счет…
Мелькают остановки,
Трамвай на фронт идет.
Везут домохозяйки
Нещедрый свой паек,
Грудной ребенок — в байке
Откинут уголок —
Глядит (ему все ново).
Гляди, не забывай
Крещенья боевого,—
На фронт идет трамвай.
Дитя! Твоя квартира
В обломках. Ты — в бою
За обновленье мира,
За будущность твою.
***
Ольга Берггольц — Я говорю
Я говорю: нас, граждан Ленинграда,
не поколеблет грохот канонад,
и если завтра будут баррикады-
мы не покинем наших баррикад…
И женщины с бойцами встанут рядом,
и дети нам патроны поднесут,
и надо всеми нами зацветут
старинные знамена Петрограда.
***
Николай Тихонов — Ленинград
Петровой волей сотворен
И светом ленинским означен —
В труды по горло погружен,
Он жил — и жить не мог иначе.
Он сердцем помнил: береги
Вот эти мирные границы,-
Не раз, как волны, шли враги,
Чтоб о гранит его разбиться.
Исчезнуть пенным вихрем брызг,
Бесследно кануть в бездне черной
А он стоял, большой, как жизнь,
Ни с кем не схожий, неповторный!
И под фашистских пушек вой
Таким, каким его мы знаем,
Он принял бой, как часовой,
Чей пост вовеки несменяем!
***
Надежда Радченко — Блокада
Чёрное дуло блокадной ночи…
Холодно,
холодно,
холодно очень…
Вставлена вместо стекла
картонка…
Вместо соседнего дома –
воронка…
Поздно.
А мамы всё нет отчего-то…
Еле живая ушла на работу…
Есть очень хочется…
Страшно…
Темно…
Умер братишка мой…
Утром…
Давно…
Вышла вода…
Не дойти до реки…
Очень устал…
Сил уже никаких…
Ниточка жизни натянута тонко…
А на столе –
на отца похоронка…
***
Ольга Берггольц — Разговор с соседкой
Дарья Власьевна, соседка по квартире,
сядем, побеседуем вдвоем.
Знаешь, будем говорить о мире,
о желанном мире, о своем.
Вот мы прожили почти полгода,
полтораста суток длится бой.
Тяжелы страдания народа —
наши, Дарья Власьевна, с тобой.
О, ночное воющее небо,
дрожь земли, обвал невдалеке,
бедный ленинградский ломтик хлеба —
он почти не весит на руке…
Для того чтоб жить в кольце блокады,
ежедневно смертный слышать свист —
сколько силы нам, соседка, надо,
сколько ненависти и любви…
Столько, что минутами в смятенье
ты сама себя не узнаешь:
«Вынесу ли? Хватит ли терпенья?
— «Вынесешь. Дотерпишь. Доживешь».
Дарья Власьевна, еще немного,
день придет — над нашей головой
пролетит последняя тревога
и последний прозвучит отбой.
И какой далекой, давней-давней
нам с тобой покажется война
в миг, когда толкнем рукою ставни,
сдернем шторы черные с окна.
Пусть жилище светится и дышит,
полнится покоем и весной…
Плачьте тише, смейтесь тише, тише,
будем наслаждаться тишиной.
Будем свежий хлеб ломать руками,
темно-золотистый и ржаной.
Медленными, крупными глотками
будем пить румяное вино.
А тебе — да ведь тебе ж поставят
памятник на площади большой.
Нержавеющей, бессмертной сталью
облик твой запечатлят простой.
Вот такой же: исхудавшей, смелой,
в наскоро повязанном платке,
вот такой, когда под артобстрелом
ты идешь с кошелкою в руке.
Дарья Власьевна, твоею силой
будет вся земля обновлена.
Этой силе имя есть — Россия
Стой же и мужайся, как она!
***
Николай Добронравов — Голос Родины, голос России
Голос Родины, голос России
Были годы горя и утрат,
Был в кольце блокады Ленинград…
Голос Родины, голос России
Над землею гремел, как набат.
Я слышал твой голос, Родина,
Под обстрелом, в окопах, в огне:
«Не забывай о пройденном,
Помни о завтрашнем дне!»
Я слышал твой голос сквозь тучи…
Шла усталая рота вперёд…
Солдат становится бесстрашным и могучим,
Когда его Россия позовёт.
Наш народ – мыслитель и поэт.
Ярче звёзд открытий наших свет…
Голос Родины, голос России –
В чётких ритмах стихов и ракет.
Я слышу твой голос, Родина,
Он как свет, он как солнце в окне:
«Не забывай о пройденном,
Думай о завтрашнем дне!»
Мы слышим твой голос певучий,
Он нас всех за собою ведёт,
И ты становишься бесстрашным и могучим,
Когда тебя Россия позовёт.
Алым звёздам верит шар земной,
Мы всегда за правду примем бой.
Голос Родины, голос России –
Это Ленина голос живой.
Я слышу твой голос, Родина,
Он звучит, он пылает во мне:
«Не забывай о пройденном,
Помни о завтрашнем дне!»
Пусть наша дорога все круче,
Мы сквозь грозы уходим в полёт –
Народ становится бесстрашным и могучим,
Когда его Отчизна позовёт!
***
Владимир Высоцкий — Ленинградская блокада
Я вырос в Ленинградскую блокаду,
Но я тогда не пил и не гулял,
Я видел, как горят огнём Бадаевские склады,
В очередях за хлебушком стоял.
Граждане смелые,
А что ж тогда вы делали,
Когда наш город счёт не вёл смертям?
Ели хлеб с икоркою?
А я считал махоркою
Окурок с-под платформы чёрт-те с чем напополам.
От стужи даже птицы не летали,
А вору было нечего украсть,
Родителей моих в ту зиму ангелы прибрали,
А я боялся — только б не упасть!
Было здесь до фига
Голодных и дистрофиков —
Все голодали, даже прокурор.
А вы в эвакуации
Читали информации
И слушали по радио «От Совинформбюро».
Блокада затянулась, даже слишком…
Но наш народ врагов своих разбил!
И можно жить как у Христа за пазухой под мышкой,
Но только вот мешает бригадмил.
Я скажу вам ласково,
Граждане с повязками:
В душу ко мне лапами не лезь!
Про жизню вашу личную
И непатриотичную
Знают уже «органы» и ВЦСПС!
***
Анна Ахматова — Птицы смерти в зените стоят
Птицы смерти в зените стоят.
Кто идет выручать Ленинград?
Не шумите вокруг — он дышит,
Он живой еще, он все слышит:
Как на влажном балтийском дне
Сыновья его стонут во сне,
Как из недр его вопли: «Хлеба!»
До седьмого доходят неба…
Но безжалостна эта твердь.
И глядит из всех окон — смерть.
И стоит везде на часах
И уйти не пускает страх.
***
Вячеслав Кузнецов — У монумента Разорванное кольцо
Не просто павшим —
нет,
а с думой о грядущем
воздвигнут монумент
и ныне всем живущим.
Та слава на века
принадлежит отчизне.
Да, нет черновика —
и не было! —
у жизни.
Все подлинно,
все так.
Стояли насмерть грудью
в кольце,
в дыму атак…
Такие были люди.
…Разорвано кольцо,
и в огненной метели
они в те дни
лицо
Победы разглядели.
***
Елена Вечтомова — Дети
Все это называется – блокада.
И детский плач в разломанном гнезде…
Детей не надо в городе, не надо,
Ведь родина согреет их везде.
Детей не надо в городе военном,
Боец не должен сберегать паек,
Нести домой. Не смеет неизменно
Его преследовать ребячий голосок.
И в свисте пуль, и в завыванье бомбы
Нельзя нам слышать детских ножек бег.
Бомбоубежищ катакомбы
Не детям бы запоминать навек.
Они вернутся в дом. Их страх не нужен.
Мы защитим, мы сбережем их дом.
Мать будет матерью. И муж вернется мужем.
И дети будут здесь. Но не сейчас. Потом.
***
Александр Прокофьев — А рядом были плиты Ленинграда
Война с блокадой чёрной жили рядом,
Земля была от взрывов горяча.
На Марсовом тогда копали гряды,
Осколки шли на них, как саранча!
На них садили стебельки картошки,
Капусту, лук на две иль три гряды —
От всех печалей наших понемножку,
От всей тоски, нахлынувшей беды!
Без умолку гремела канонада,
Влетали вспышки молнией в глаза,
А рядом были плиты Ленинграда,
На них темнели буквы,
Как гроза!
***
Елена Вечтомова — Всё будет
Всё будет, всё. И город без зениток,
И ленинградцы вновь забудут о луне.
Зажжётся свет в твоём окне открытом,
И уезжать не нужно будет мне.
Но только здесь, в укрытье, у орудий,
Военный ветер мне покой несёт.
И только здесь, вздыхая всею грудью,
Я понимаю: будет, будет всё!
***
Наталья Крандиевская-Толстая — Гроза над Ленинградом
Гром, старый гром обыкновенный
Над городом загрохотал.
— Кустарщина! — сказал военный,
Махнул рукой и зашагал.
И даже дети не смутились
Блеснувших молний бирюзой.
Они под дождиком резвились,
Забыв, что некогда крестились
Их деды под такой грозой.
И празднично деревья мокли
В купели древнего Ильи,
Но вдруг завыл истошным воплем
Сигнал тревоги, и вдали
Зенитка рявкнула овчаркой,
Снаряд по тучам полыхнул,
Так неожиданно, так жарко
Обрушив треск, огонь и гул.
— Вот это посерьезней дело! —
Сказал прохожий на ходу,
И все вокруг оцепенело,
Почуя в воздухе беду.
В подвалах схоронились дети,
Недетский ужас затая.
На молнии глядела я…
Кого грозой на этом свете
Пугаешь ты, пророк Илья?
***
Сергей Давыдов — Осень на Пискаревском
Проливная пора в зените,
дачный лес
почернел и гол.
Стынет памятник.
На граните
горевые слова Берггольц.
По аллеям листва бегом…
Память в камне,
печаль в металле,
машет вечным крылом огонь…
Ленинградец душой и родом,
болен я Сорок первым годом.
Пискаревка во мне живет.
Здесь лежит половина города
и не знает, что дождь идет.
Память к ним пролегла сквозная,
словно просека
через жизнь.
Больше всех на свете,
я знаю,
город мой ненавидел фашизм.
Наши матери,
наши дети
превратились в эти холмы.
Больше всех,
больше всех на свете
мы фашизм ненавидим,
мы!
Ленинградец душой и родом,
болен я Сорок первым годом.
Пискаревка во мене живет.
Здесь лежит половина города
и не знает, что дождь идет…
***
Юрий Воронов — Сотый день
Вместо супа — бурда из столярного клея,
Вместо чая — заварка сосновой хвои.
Это б всё ничего, только руки немеют,
Только ноги становятся вдруг не твои.
Только сердце внезапно сожмётся, как ёжик,
И глухие удары пойдут невпопад…
Сердце! Надо стучать, если даже не можешь.
Не смолкай! Ведь на наших сердцах — Ленинград.
Бейся, сердце! Стучи, несмотря на усталость,
Слышишь: город клянётся, что враг не пройдёт!
…Сотый день догорал. Как потом оказалось,
Впереди оставалось ещё восемьсот.
***
Юрий Воронов — Облака
Наш хлебный суточный паёк
Ладонь и ту не закрывает.
И человек, который слёг,
Теперь — всё чаще — умирает.
И потому что нету сил,
А над землёю вьюга стонет,
Мы мёртвых, чтоб не рыть могил,
В траншеях городских хороним.
Бушует голод. И пока
Не разорвать кольца блокады.
И от пожаров облака —
Красны, проплыв над Ленинградом.
От них пылает небосклон.
И враг, увидя их, в смятенье:
В них — боль, и гнев, и дрожь знамён
Перед началом наступленья.
***
Александр Гитович — Ленинград
Весна идет, и ночь идет к рассвету.
Мы всё теперь узнали на века:
И цену хлеба — если хлеба нету,
И цену жизни — если смерть близка.
И деревень обугленные трубы,
И мирный луг, где выжжена трава,
И схватки рукопашные, и трупы
В снегах противотанкового рва.
Но так владело мужество сердцами,
Что стало ясно: Он не будет взят.
Пусть дни бегут, и санки с мертвецами
В недобрый час по Невскому скользят.
Людское горе — кто его измерит
Под бомбами, среди полночной тьмы?
И многие, наверно, не поверят,
Что было так, как рассказали мы.
Но Ленинград стоит, к победе кличет,
И все слова бессильны и пусты,
Чтобы потомкам передать величье
Его непобедимой красоты.
И люди шли, чтоб за него сражаться…
Тот, кто не трус, кто честен был и смел,—
Уже бессмертен. Слава Ленинградцам!
Честь — их девиз. Бессмертье — их удел.
***
Ольга Берггольц — Моя медаль
…Осада длится, тяжкая осада,
невиданная ни в одной войне.
Медаль за оборону Ленинграда
сегодня Родина вручает мне.
Не ради славы, почестей, награды
я здесь жила и всё могла снести:
медаль «За оборону Ленинграда»
со мной, как память моего пути.
Ревнивая, безжалостная память!
И если вдруг согнёт меня печаль, –
я до тебя тогда коснусь руками,
медаль моя, солдатская медаль.
Я вспомню всё и выпрямлюсь, как надо,
чтоб стать ещё упрямей и сильней…
Взывай же чаще к памяти моей,
медаль «За оборону Ленинграда».
…Война ещё идёт, ещё – осада.
И, как оружье новое в войне,
сегодня Родина вручила мне
медаль «За оборону Ленинграда».
***
Анатолий Молчанов — Я не был на фронте, но знаю
Я не был на фронте, но знаю
Как пули над ухом свистят,
Когда диверсанты стреляют
В следящих за ними ребят,
Как пули рвут детское тело
И кровь алым гейзером бьёт…
Забыть бы всё это хотелось,
Да ноющий шрам не даёт.
Я не был на фронте, но знаю
Сгоревшей взрывчатки угар.
Мы с Юркой бежали к трамваю,
Вдруг свист и слепящий удар…
Оглохший, в дымящейся куртке,
Разбивший лицо о панель,
Я всё же был жив, а от Юрки
Остался лишь только портфель.
Я не был на фронте, но знаю
Тяжелый грунт братских могил.
Он, павших друзей накрывая,
И наши сердца придавил.
Как стонет земля ледяная,
Когда аммонала заряд
могилы готовит, я знаю,
Мы знаем с тобой, Ленинград.
***
Михаил Дудин — Блокада Ленинграда
..Весь Ленинград, как на ладони,
С Горы Вороньей виден был.
И немец бил
С Горы Вороньей.
Из дальнобойной «берты» бил.
Прислуга
В землю «берту» врыла,
Между корней,
Между камней.
И, поворачивая рыло,
Отсюда «берта» била.
Била
Все девятьсот блокадных дней…
***
Галина Гампер — На открытие памятника защитникам Ленинграда
Герои-солдаты, герои-солдатки,
Вы насмерть стояли у Средней Рогатки.
У Средней Рогатки. Ни шагу назад.
Вам в спину морозно дышал Ленинград.
Морозно, могильно и непобежденно.
Он каждому здесь доверял поименно.
О, светлая память, седая печаль!
О, женские руки, варившие сталь!
И детское плечико — тоже подмога.
Как смотрит минувшее — гордо и строго.
Герои, врага обратившие вспять.
Склонитесь, знамена, и взвейтесь опять.
Склонитесь и взвейтесь над городом славы,
С Московской заставы до Невской заставы,
Багровым пунктиром кольцо описав.
Сердца ленинградцев — особенный сплав.
Мы правы, мы живы, и солнце в зените,
И павшие — рядом в суровом граните.
***
Юрий Воронов — 31 декабря 1941 года
По Ленинграду смерть метет,
Она теперь везде,
Как ветер.
Мы не встречаем Новый год –
Он в Ленинграде незаметен.
Дома –
Без света и тепла,
И без конца пожары рядом.
Враг зажигалками дотла
Спалил
Бадаевские склады.
И мы
Бадаевской землей
Теперь сластим пустую воду.
Земля с золой,
Земля с золой –
Наследье
Прожитого года.
Блокадным бедам нет границ:
Мы глохнем
Под снарядным гулом,
От наших довоенных лиц
Остались
Лишь глаза и скулы.
И мы
Обходим зеркала,
Чтобы себя не испугаться…
Не новогодние дела
У осажденных ленинградцев…
Здесь
Даже спички лишней нет.
И мы,
Коптилки зажигая,
Как люди первобытных лет
Огонь
Из камня высекаем.
И тихой тенью
Смерть сейчас
Ползет за каждым человеком.
И все же
В городе у нас
Не будет
Каменного века!
Кто сможет,
Завтра вновь пойдет
Под вой метели
На заводы.
… Мы
не встречаем Новый год,
Но утром скажем:
С Новым годом!
***
Юрий Воронов — Опять война, опять блокада
Опять война,
Опять блокада, —
А может, нам о них забыть?
Я слышу иногда:
«Не надо,
Не надо раны бередить.
Ведь это правда, что устали
Мы от рассказов о войне.
И о блокаде пролистали
Стихов достаточно вполне».
И может показаться:
Правы
И убедительны слова.
Но даже если это правда,
Такая правда
Не права!
Я не напрасно беспокоюсь,
Чтоб не забылась та война:
Ведь эта память — наша совесть.
Она, как сила, нам нужна.
***
Елена Вечтомова — 18 января 1943 года
Блокада прорвана! В четыре утра – стук в дверь, Илья Груздев: «Нас зовут на радио». В шинели, без кителя бросилась на улицу. Догнал Борис Четвериков. Патруль проверяет документы и поздравляет. В студии бледные радостные лица. Целуемся с Олей Берггольц, Борей Лихаревым, Яшей Бабушкиным… Надо делать что-то для тебя самое естественное, – у микрофона написала двенадцать строчек.
(Из дневника Елены Вечтомовой)
Друг, товарищ, там, за Ленинградом,
Ты мой голос слышал за кольцом,
Дай мне руку! Прорвана блокада.
Сердце к сердцу – посмотри в лицо.
Кровь друзей, взывавшая к отмщенью,
На полотнах полковых знамен.
На века убийцам нет прощенья.
Прорвана блокада. Мы идем!
Мы сегодня снова наступаем,
Никогда не повернем назад…
Мой сынишка ленинградец спит, не зная,
Как сегодня счастлив Ленинград.
***
Алексей Фатьянов — Мой Ленинград
Над Россиею
Небо синее,
Небо синее над Невой,
В целом мире нет,
Нет красивее
Ленинграда моего.
Нам всё помнится: в ночи зимние
Над Россией, над родимою страной,
Весь израненный, в снежном инее
Гордо высился печальный город мой.
Славы города, где сражались мы,
Никому ты, как винтовки, не отдашь.
Вместе с солнышком пробуждается
Наша песня, наша слава, город наш!
***
Ольга Берггольц — Ленинградская поэма
I
Я как рубеж запомню вечер:
декабрь, безогненная мгла,
я хлеб в руке домой несла,
и вдруг соседка мне навстречу.
— Сменяй на платье,— говорит,—
менять не хочешь — дай по дружбе.
Десятый день, как дочь лежит.
Не хороню. Ей гробик нужен.
Его за хлеб сколотят нам.
Отдай. Ведь ты сама рожала…—
И я сказала: — Не отдам.—
И бедный ломоть крепче сжала.
— Отдай,— она просила,— ты
сама ребенка хоронила.
Я принесла тогда цветы,
чтоб ты украсила могилу.—
…Как будто на краю земли,
одни, во мгле, в жестокой схватке,
две женщины, мы рядом шли,
две матери, две ленинградки.
И, одержимая, она
молила долго, горько, робко.
И сил хватило у меня
не уступить мой хлеб на гробик.
И сил хватило — привести
ее к себе, шепнув угрюмо:
— На, съешь кусочек, съешь… прости!
Мне для живых не жаль — не думай.—
…Прожив декабрь, январь, февраль,
я повторяю с дрожью счастья:
мне ничего живым не жаль —
ни слез, ни радости, ни страсти.
Перед лицом твоим, Война,
я поднимаю клятву эту,
как вечной жизни эстафету,
что мне друзьями вручена.
Их множество — друзей моих,
друзей родного Ленинграда.
О, мы задохлись бы без них
в мучительном кольце блокады.
II
. . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . .
III
О да — иначе не могли
ни те бойцы, ни те шоферы,
когда грузовики вели
по озеру в голодный город.
Холодный ровный свет луны,
снега сияют исступленно,
и со стеклянной вышины
врагу отчетливо видны
внизу идущие колонны.
И воет, воет небосвод,
и свищет воздух, и скрежещет,
под бомбами ломаясь, лед,
и озеро в воронки плещет.
Но вражеской бомбежки хуже,
еще мучительней и злей —
сорокаградусная стужа,
владычащая на земле.
Казалось — солнце не взойдет.
Навеки ночь в застывших звездах,
навеки лунный снег, и лед,
и голубой свистящий воздух.
Казалось, что конец земли…
Но сквозь остывшую планету
на Ленинград машины шли:
он жив еще. Он рядом где-то.
На Ленинград, на Ленинград!
Там на два дня осталось хлеба,
там матери под темным небом
толпой у булочной стоят,
и дрогнут, и молчат, и ждут,
прислушиваются тревожно:
— К заре, сказали, привезут…
— Гражданочки, держаться можно…—
И было так: на всем ходу
машина задняя осела.
Шофер вскочил, шофер на льду.
— Ну, так и есть — мотор заело.
Ремонт на пять минут, пустяк.
Поломка эта — не угроза,
да рук не разогнуть никак:
их на руле свело морозом.
Чуть разогнешь — опять сведет.
Стоять? А хлеб? Других дождаться?
А хлеб — две тонны? Он спасет
шестнадцать тысяч ленинградцев.—
И вот — в бензине руки он
смочил, поджег их от мотора,
и быстро двинулся ремонт
в пылающих руках шофера.
Вперед! Как ноют волдыри,
примерзли к варежкам ладони.
Но он доставит хлеб, пригонит
к хлебопекарне до зари.
Шестнадцать тысяч матерей
пайки получат на заре —
сто двадцать пять блокадных грамм
с огнем и кровью пополам.
…О, мы познали в декабре —
не зря «священным даром» назван
обычный хлеб, и тяжкий грех —
хотя бы крошку бросить наземь:
таким людским страданьем он,
такой большой любовью братской
для нас отныне освящен,
наш хлеб насущный, ленинградский.
IV
Дорогой жизни шел к нам хлеб,
дорогой дружбы многих к многим.
Еще не знают на земле
страшней и радостней дороги.
И я навек тобой горда,
сестра моя, москвичка Маша,
за твой февральский путь сюда,
в блокаду к нам, дорогой нашей.
Золотоглаза и строга,
как прутик, тоненькая станом,
в огромных русских сапогах,
в чужом тулупчике, с наганом,—
и ты рвалась сквозь смерть и лед,
как все, тревогой одержима,—
моя отчизна, мой народ,
великодушный и любимый.
И ты вела машину к нам,
подарков полную до края.
Ты знала —я теперь одна,
мой муж погиб, я голодаю.
Но то же, то же, что со мной,
со всеми сделала блокада.
И для тебя слились в одно
и я и горе Ленинграда.
И, ночью плача за меня,
ты забирала на рассветах
в освобожденных деревнях
посылки, письма и приветы.
Записывала: «Не забыть:
деревня Хохрино. Петровы.
Зайти на Мойку сто один
к родным. Сказать, что все здоровы,
что Митю долго мучил враг,
но мальчик жив, хоть очень
слабый…»
О страшном плене до утра
тебе рассказывали бабы
и лук сбирали по дворам,
в холодных, разоренных хатах:
— На, питерцам свезешь, сестра.
Проси прощенья — чем богаты…—
И ты рвалась — вперед, вперед,
как луч, с неодолимой силой.
Моя отчизна, мой народ,
родная кровь моя,— спасибо!
V
. . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . .
VI
Вот так, исполнены любви,
из-за кольца, из тьмы разлуки
друзья твердили нам: «Живи!»,
друзья протягивали руки.
Оледеневшие, в огне,
в крови, пронизанные светом,
они вручили вам и мне
единой жизни эстафету.
Безмерно счастие мое.
Спокойно говорю в ответ им:
— Друзья, мы приняли ее,
мы держим вашу эстафету.
Мы с ней прошли сквозь дни зимы.
В давящей мгле ее терзаний
всей силой сердца жили мы,
всем светом творческих дерзаний.
Да, мы не скроем: в эти дни
мы ели землю, клей, ремни;
но, съев похлебку из ремней,
вставал к станку упрямый мастер,
чтобы точить орудий части,
необходимые войне.
Но он точил, пока рука
могла производить движенья.
И если падал — у станка,
как падает солдат в сраженье.
И люди слушали стихи,
как никогда,— с глубокой верой,
в квартирах черных, как пещеры,
у репродукторов глухих.
И обмерзающей рукой,
перед коптилкой, в стуже адской,
гравировал гравер седой
особый орден — ленинградский.
Колючей проволокой он,
как будто бы венцом терновым,
кругом — по краю — обведен,
блокады символом суровым.
В кольце, плечом к плечу, втроем —
ребенок, женщина, мужчина,
под бомбами, как под дождем,
стоят, глаза к зениту вскинув.
И надпись сердцу дорога,—
она гласит не о награде,
она спокойна и строга:
«Я жил зимою в Ленинграде».
Так дрались мы за рубежи
твои, возлюбленная Жизнь!
И я, как вы,— упряма, зла,—
за них сражалась, как умела.
Душа, крепясь, превозмогла
предательскую немощь тела.
И я утрату понесла.
К ней не притронусь даже словом —
такая боль… И я смогла,
как вы, подняться к жизни снова.
Затем, чтоб вновь и вновь сражаться
за жизнь.
Носитель смерти, враг —
опять над каждым ленинградцем
заносит кованый кулак.
Но, не волнуясь, не боясь,
гляжу в глаза грядущим схваткам:
ведь ты со мной, страна моя,
и я недаром — ленинградка.
Так, с эстафетой вечной жизни,
тобой врученною, отчизна,
иду с тобой путем единым,
во имя мира твоего,
во имя будущего сына
и светлой песни для него.
Для дальней полночи счастливой
ее, заветную мою,
сложила я нетерпеливо
сейчас, в блокаде и в бою.
Не за нее ль идет война?
Не за нее ли ленинградцам
еще бороться, и мужаться,
и мстить без меры? Вот она:
— Здравствуй, крестник
красных командиров,
милый вестник,
вестник мира…
Сны тебе спокойные приснятся
битвы стихли на земле ночной.
Люди неба больше не боятся,
неба, озаренного луной.
В синей-синей глубине эфира
молодые облака плывут.
Над могилой красных командиров
мудрые терновники цветут.
Ты проснешься на земле цветущей,
вставшей не для боя — для труда.
Ты услышишь ласточек поющих:
ласточки
вернулись в города.
Гнезда вьют они — и не боятся!
Вьют в стене пробитой, под окном:
крепче будет гнездышко держаться,
люди больше не покинут дом.
Так чиста теперь людская радость,
точно к миру прикоснулась вновь.
Здравствуй, сын мой, жизнь моя, награда,
здравствуй, победившая любовь!
antrio.ru
КАРТОТЕКА СТИХОВ О БЛОКАДЕ
Городу Ленинграду
Голод и холод.
Война и разруха.
Сильный был город,
Не падал он духом!
Дыхание смерти было повсюду,
Но выжили, выжили люди!
Блокадный паёк,
Стакан кипятка.
Вот жизни глоток,
Потом темнота.
А город прорвался!
А город воскрес!
А город остался!
Никуда не исчез!
Н.Алексеева
Люди Ленинграда, вы – герои!
Люди Ленинграда, вы – герои!
Подвиг ваш бесценен на века!
Пусть не будет больше горя.
Никогда, никогда, никогда!
Память о блокаде Ленинграда
С трепетом в сердце храним.
За мужество, силу, отвагу
Ленинградцам спасибо говорим!
Н. Алексеева
Дети Ленинграда
Как жить без мамы и отца,
Без хлеба, дома и тепла?
Всё это отняла война.
Не хлюпали, не плакали, не ныли
Ребята ленинградские, а – жили!
В них теплилась едва душа.
Подкашивались ноги от бессилья.
Всё отняла у них война,
Оставив ненависть к фашистскому насилью.
Стеклянные глаза без страха к смерти,
Голодные, худые, ледяные дети.
Со взрослыми сражались вместе,
Им помогали, позабыв о детстве.
Пусть помнит каждый человек
Залитый кровью, детский след.
Н. Алексеева
Какого цвета…..?
Какого цвета беда?
Какого цвета война?
Какого цвета холод?
Какого цвета голод?
Какого цвета блокада?
Какого цвета круги ада?
Никакой палитры не надо,
Жизнь бесцветна в кольце Ленинграда.
Н.Алексеева
Мальчишкам и девчонкам Ленинграда
Мальчишки и девчонки Ленинграда,
Война у вас детство украла.
Лишила родных и близких.
Мы вам поклонимся низко.
Вы повзрослели так рано.
Работали ночью и днём.
За ваши душевные раны
Низкий поклон.
И голод, и холод вас сковывал,
Пронзала жгучая боль.
Игрушки отброшены в сторону,
А цель лишь одна – фронт!
Спасибо, спасибо, ребята,
За вашу отвагу и труд.
И эта скорбная дата
Запомнится всем вокруг.
Н. Алексеева
За залпом залп. Гремит салют.
Ракеты в воздухе горячем цветами пестрыми цветут.
А ленинградцы тихо плачут.
Ни успокаивать пока, ни утешать людей не надо.
Их радость слишком велика –
Гремит салют над Ленинградом!
Их радость велика, но боль
Заговорила и прорвалась:
На праздничный салют с тобой
Пол-Ленинграда не поднялось…
Рыдают люди, и поют,
И лиц заплаканных не прячут.
Сегодня в городе – салют!
Сегодня ленинградцы плачут…
Трамвай идет на фронт.
Холодный. цвета стали,
Суровый горизонт…
Трамвай идет к заставе,
Трамвай идет на фронт.
Фанера вместо стекол,
Но это ничего,
И граждане потоком
Вливаются в него.
Немолодой рабочий –
Он едет на завод,
Который дни и ночи
Оружие кует.
Старушку убаюкал
Ритмичный счтук колес:
Она танкисту-внуку
Достала папирос.
Беседуя с сестрою
И полковым врачом,
Дружинницы – их трое –
Сидят к плечу плечом.
У пояса граната,
У пояса наган,
Высокий, бородатый,-
Похоже, партизан.
Пришел помыться в баньке,
Побыть с семьей своей,
Принес сынишке Саньке
Немецкий шлем-трофей –
И снова в путь-дорогу,
В дремучие снега,
Выслеживать берлогу
Жестокого врага,
Огнем своей винтовки
Вести фашистам счет…
Мелькают остановки,
Трамвай на фронт идет…
Вера Инбер
Вместо супа – бурда из столярного клея,
Вместо чая – заварка сосновой хвои.
Это б всё ничего, только руки немеют,
Только ноги становятся вдруг не твои.
Только сердце внезапно сожмётся, как ёжик,
И глухие удары пойдут невпопад…
Сердце! Надо стучать, если даже не можешь.
Не смолкай! Ведь на наших сердцах – Ленинград.
Бейся, сердце! Стучи, несмотря на усталость,
Слышишь: город клянётся, что враг не пройдёт!
…Сотый день догорал. Как потом оказалось,
Впереди оставалось ещё восемьсот.
Ю. Воронов
Ночь
…И летели листовки с неба
На пороги замерзших квартир:
” Будет хлеб. Вы хотите хлеба?…”
“Будет мир. Вам не снится мир?”
Дети, плача, хлеба просили.
Нет страшнее пытки такой.
Ленинградцы ворот не открыли
И не вышли к стене городской.
Без воды, без тепла, без света.
День похож на черную ночь.
Может, в мире и силы нету,
Чтобы все это превозмочь?
Умирали – и говорили:
– Наши дети увидят свет!
Но ворота они не открыли.
На колени не встали, нет!
Мудрено ли, что в ратной работе
Город наш по-солдатски хорош?..
Петр построил его на болоте,
Но прочнее земли не найдешь.
1942 г. Елена Рывина
* * *
Ладожский лед
Страшный путь!
На тридцатой,
последней версте
Ничего не сулит хорошего…
Под моими ногами
устало хрустеть
Ледяное
ломкое
крошево.
Страшный путь!
Ты в блокаду меня ведешь,
Только небо с тобой,
над тобой
высоко.
И нет на тебе
никаких одежд:
Гол
как
сокол.
Страшный путь!
Ты на пятой своей версте
Потерял для меня конец,
И ветер устал
над тобой свистеть,
И устал
грохотать
свинец…
Почему не проходит над Ладогой
мост?!
Нам подошвы
невмочь
ото льда
отрывать.
Сумасшедшие мысли
буравят мозг:
Почему на льду не растет трава?!
Самый страшный путь
из моих путей!
На двадцатой версте
как я мог идти!
Шли навстречу из города
сотни
детей…
Сотни детей!
Замерзали в пути…
Одинокие дети
на взорванном льду, –
Эту теплую смерть
распознать не могли они сами, –
И смотрели на падающую звезду
Непонимающими глазами.
Мне в атаках не надобно слова
“вперед”,
Под каким бы нам
ни бывать огнем –
У меня в зрачках
черный
ладожский
лед
Ленинградские дети
лежат
на нем.
1944 г. Александр Межиров
* * *
В блокадных днях
Мы так и не узнали:
Меж юностью и детством
Где черта?..
Нам в сорок третьем
Выдали медали.
И только в сорок пятом –
Паспорта.
И в этом нет беды…
Но взрослым людям,
Уже прожившим многое года,
Вдруг страшно оттого,
Что мы не будем
Ни старше, ни взрослее,
Чем тогда.
Юрий Воронов
Дети
Все это называется – блокада.
И детский плач в разломанном гнезде…
Детей не надо в городе, не надо,
Ведь родина согреет их везде.
Детей не надо в городе военном,
Боец не должен сберегать паек,
Нести домой. Не смеет неизменно
Его преследовать ребячий голосок.
И в свисте пуль, и в завыванье бомбы
Нельзя нам слышать детских ножек бег.
Бомбоубежищ катакомбы
Не детям бы запоминать навек.
Они вернутся в дом. Их страх не нужен.
Мы защитим, мы сбережем их дом.
Мать будет матерью. И муж вернется мужем.
И дети будут здесь. Но не сейчас. Потом.
1942 г. Елена Вечтомова
У монумента “Разорванное кольцо”
Не просто павшим —
нет,
а с думой о грядущем
воздвигнут монумент
и ныне всем живущим.
Та слава на века
принадлежит отчизне.
Да, нет черновика —
и не было! —
у жизни.
Все подлинно,
все так.
Стояли насмерть грудью
в кольце,
в дыму атак…
Такие были люди.
…Разорвано кольцо,
и в огненной метели
они в те дни
лицо
Победы разглядели.
В. Кузнецов
Мой Ленинград
Над Россиею
Небо синее,
Небо синее над Невой,
В целом мире нет,
Нет красивее
Ленинграда моего.
Нам всё помнится: в ночи зимние
Над Россией, над родимою страной,
Весь израненный, в снежном инее
Гордо высился печальный город мой.
Славы города, где сражались мы,
Никому ты, как винтовки, не отдашь.
Вместе с солнышком пробуждается
Наша песня, наша слава, город наш!
1945 г. А. Фатьянов
Залпы Победы
Улицы, ограды, парапеты,
Толпы… Толпы… Шпиль над головой,
Северным сиянием победы
Озарилось небо над Невой.
Гром орудий, но не грохот боя.
Лица… Лица… Выраженье глаз.
Счастье… Радость… Пережить такое
Сердце в состоянье только раз.
Слава вам, которые в сраженьях
Отстояли берега Невы.
Ленинград, незнавший пораженья,
Новым светом озарили вы.
Слава и тебе, великий город,
Сливший во едино фронт и тыл.
В небывалых трудностях который
Выстоял. Сражался. Победил.
1944 г. Вера Инбер
Ладожский курган
Над Ладожским курганом стынет иней,
Над Ладожским курганом тишина.
Искрится снег голубовато-синий,
И что-то шепчет старая сосна.
Молчит курган, торжественно-спокоен,
Молчит курган, закованный в гранит.
Склоняются знамена, как от боли,
Колышет ветер цепи возле плит.
И обелиск величественно-строгий
Напоминает нынче всем живым
О той суровой Ладожской дороге,
Которую мы в памяти храним!
В. Чазова
nsportal.ru
75 стихов к 75-летию снятия блокады Ленинграда.
Стихи даны в алфавите авторов в обеих частях: «Стихи, написанные в дни войны» и «Послевоенные стихи».Все сбудется – мы встретимся с тобой…
Над нами вскинет парус голубой
безветренное солнечное небо.
И, радуясь блаженству тишины,
мы вспомним о смертельных днях войны,
о черствой корке ладожского хлеба.
Мы, верно, не забудем никогда,
как стыла в трубах невская вода,
как падали на улицах снаряды,
как по путям трамвайным шла зима
и замирали темные дома
в глухом кольце тревоги и блокады.
Мы сквозь огонь губительный свинца
достойно пронесли свои сердца
и выдержали горечь испытаний…
О том, что наша молодость прошла, –
какой бы эта встреча ни была –
с тобою сожалеть уже не станем.
В страданиях родной своей земли
мы правду золотую обрели,
нас мудростью война обогатила.
Нам верность нашу волю берегла.
А ненависти – той, что души жгла, –
на два бы поколения хватило!
Сердце Ленинграда1
Перед коротким расставаньем
С тобой прощаться не устанем.
Пройдем опять вдоль колоннад.
Где не рассвет и не закат.
Здесь мшистый дымчатый гранит
Жар солнца бережно хранит;
Тут конь копытом землю бьет,
А прикоснешься – он из бронзы.
Тень потерявший пешеход –
Он счастье все равно найдет.
В такую ночь ничто не поздно!
А следом мы с тобой идем
В раскрытый мир, как в отчий дом.
Застыл рыбак над поплавком.
Воды уснувшей омут черен.
Выстукивает метроном
За стенами лабораторий.
К окну подходит человек,
Он проверяет вычисленье,
Ночного ветерка движенье
Касается усталых век.
И, может, в этот миг рожден
Нас окрыляющий закон.
И вузовец над чертежом,
И композитор за роялем,
И зодчий, возводящий дом,
И мастер самой стойкой стали,
И в синей высоте пилот –
Одним стремлением живет,
Одним движением вперед,
Свет видит солнечный и звездный, –
В такую ночь ничто не поздно.
2
Я к другу шел. Шестой этаж,
Мучительное восхожденье,
Ведут в дом ленинградский наш
Обледенелые ступени.
На ощупь… Пальцы обожгло
Последней спичкой. Заполярьем
Повеяло через стекло.
Я в дверь промерзшую ударил.
Над остывающим отцом
Склонился сын; к чему здесь речи?
Спи, старый труженик, в своем
Заслуженном военном френче,
Отгоревав, отвоевав…
Наш каждый дом – как поле боя.
Я не имел на это прав,
Но сына я позвал с собою.
За жизнь сражаться – нам приказ.
Отца погибшего без нас
К прощальной снарядят дороге.
Поцеловав в последний раз,
Сын молча замер на пороге
И вышел.
Пышных похорон
Мы в Ленинграде не справляли.
«Не будет город покорен!» –
Мы нашим мертвым обещали.
3
Во тьме казалось: город пуст;
Из громких рупоров – ни слова,
Но неустанно бился пульс,
Знакомый, мерный, вечно новый.
То был не просто метроном,
В часы тревоги учащенный,
Но наше твердое «живем!».
Не дремлет город осажденный.
Январский ветер с петель рвал
Тугую дверь. И в ночи эти,
Ворочая вручную вал,
Давали люди жизнь газете.
Фанеру ветер с окон рвал,
Но он не смел задуть огарка.
Здесь труд ботаник продолжал
О будущих лугах и парках,
О зелени и о весне.
Метель ночная шла в атаку.
Ладонью рассекая снег,
Стоял Ильич на башне танка.
Подавшись к пламени вперед,
Закрыл, казалось, город грудью,
Здесь под обстрелами народ
Для фронта создавал орудья.
Всё, всё – и кладка кирпича
В стене, расколотой снарядом,
И трепет пальцев скрипача,
И песнь, что вечно горяча, –
Биенье сердца Ленинграда!
4
Чернеет прорубь, а над ней
Людская очередь теснится.
Товарищ! Капли не пролей…
Нам эта невская водица
Досталась дорогой ценой.
Ее несут, везут на санках,
На Невке, Карповке, Фонтанке –
Паломничество за водой.
Вода стекает через край…
Слабеют, подкосились ноги
У женщины на полдороге,
Скорее руку ей подай!
Очнулась, поднесла к лицу
Платок. Он стал от крови алым.
Метет колючую пыльцу
Февральский ветер по каналу.
Жестокий, торный путь на лед.
Нагнись над черною дырою
И зачерпни.
Когда струею
Вновь зашумит водопровод,
В нем будет музыка труда,
И свет, и свежесть, и прохлада.
Тебе припомнится тогда,
Как доставалась нам вода
В дни обороны Ленинграда.
5
Твое открытое окно
Глядит в весенний сад лучистый,
Подобно зеркалу, око
И глубоко и серебристо.
Иду к тебе сквозь снегопад,
Черемух белую отраду,
Чтоб твой закамский дальний сад
Стал снова ленинградским садом.
Чтоб ты на миг вошла сюда,
В наш сад, грозою опаленный.
Звезда бела, земля тверда,
И тихие застыли клены.
Приди сюда, в наш бедный сад,
Он много перенес печали,
Но сладок листьев аромат,
Но песни птиц не отзвучали.
И ты придешь сперва в мечтах,
И ты придешь на самом деле,
Чтоб фонари на всех местах,
Как яблоки, зарозовели!
Весна в ЛенинградеI
Нева замерзала тогда,
когда немцы пошли в наступленье…
И всю зиму стонала вода
под немыслимой тяжестью льда,
в слепоте, глухоте и томленье.
«Как там город любимый живет?» –
тосковала вода и не знала,
устоял ли, дожил ли… И вот
под напором разгневанных вод
проломился измученный лед,
и Нева Ленинград увидала.
Ленинград, Ленинград, Ленинград!
Да прославится хлеб его черствый,
и безмолвье ослепших громад,
и дыханье крутых баррикад,
и людей непрощающий взгляд,
и сердец возмужавших упорство.
Всё, как прежде: мосты над Невой
тетивою, натянутой туго,
и у штаба боец-часовой,
и балтийца бушлат боевой,
и шальная весенняя вьюга.
И опять отразился в воде,
на высоком ветру не сгорая,
тот костер, разожженный везде,
опаленных в борьбе и в труде,
знаменитых знамен Первомая.
Будь спокойна, родная вода!
Не падет ленинградская слава!
Мы стоим, как стояли всегда!
И Нева покатилась тогда
широко, как в былые года,
успокоенно и величаво.
II
В теченье этой медленной зимы,
круша ее железные потемки,
«Мы не уступим. Каменные мы», –
ты говорила голосом негромким.
Всё уже ядовитое кольцо.
Враг продолжает дальше продвигаться.
И вот в его угрюмое лицо
взглянули, как солдаты, ленинградцы.
О город без огня и без воды!
Сто двадцать пять блокадных граммов хлеба.
Звериное урчание беды
с безжалостного, мертвенного неба.
Стонали камни, ахали торцы,
но люди жили, находили силы,
а те, что погибали, как бойцы,
ложились тесно в братские могилы.
И, наконец, изнемогла зима,
открылись заволоченные дали.
Чернеют разбомбленные дома, –
они мертвы, они не устояли.
А мы с тобой выходим на мосты,
и под крылом торжественного мая
волнуешься и радуешься ты,
причины до конца не понимая.
А мы с тобой на облачко глядим,
и ветер нам глаза и губы студит.
А мы с тобой негромко говорим
о том, что было, и о том, что будет,
Мы вырвались из этой длинной тьмы,
прошли через заслоны огневые.
Ты говорила: «Каменные мы!»
Нет, мы сильнее камня, мы – живые!
III
Там, где Нева в седой гранит одета,
стоят угрюмо, вод не шевеля,
подобные двум песням недопетым,
два недостроенных военных корабля.
Умолк металл, и замерла работа,
но в неподвижных контурах живет
изогнутая линия полета,
крылатое стремление вперед.
Стальную грудь, стремящуюся к морю,
неумолимый сдерживает трос,
и на закате не играет зорю
от ветра отвернувшийся матрос.
И по ветрам тоскующие снасти,
и киль, томящийся по глубине, –
все наше недостроенное счастье
пронзительно напоминает мне.
А по весенней набережной мимо
балтийские проходят моряки,
вдыхают запах дегтя, моря, дыма,
упрямые сжимают кулаки.
Их никакой тоске не успокоить,
им ни в каком пожаре не сгореть.
они хотят все корабли достроить,
все песни недопетые допеть.
Им можно нанести любые раны,
но их нельзя согнуть и победить.
Переживем и бури и туманы,
и жизнь вернется, и взметнутся краны,
и наше счастье выйдет в океаны
на свежий ветер. Так тому и быть!
IV
Вот опять обстрел артиллерийский.
Это где стреляют, милый друг?
Рвущийся, однообразно близкий,
в облака укутавшийся звук.
Но не свист летящего металла
вслед за ним, не груда мертвых тел…
Что-то вдруг светло затрепетало, –
теплый дождь на город налетел.
И его внезапная прохлада
так щедра и сладостна была,
опаленный камень Ленинграда
свежестью забытой обдала.
И смущенно признавались люди,
утерев невольную слезу,
что за грохот вражеских орудий
приняли весеннюю грозу.
Дождик льет, а мы с тобою дома.
Чай заварен, – вот и славно нам.
Позабытый мирный грохот грома…
Молоточки капель по камням…
Можно камень раздробить на части,
раскрошить железо и свинец,
но нельзя украсть минуту счастья
у людских выносливых сердец.
Мир, глотнувший копоти и дыма,
над твоею злобой и добром
непреклонно и неотвратимо
катится весенний первый гром.
Птицы смерти в зените стоят.
Кто идёт выручать Ленинград?
Не шумите вокруг – он дышит,
Он живой ещё, он всё слышит:
Как на влажном балтийском дне
Сыновья его стонут во сне,
Как из недр его вопли: «Хлеба!»
До седьмого доходят неба…
Но безжалостна эта твердь.
И глядит из всех окон – смерть.
…Я буду сегодня с тобой говорить,
товарищ и друг мой ленинградец,
о свете, который над нами горит,
о нашей последней отраде.
Товарищ, нам горькие выпали дни,
грозят небывалые беды,
но мы не забыты с тобой, не одни, –
и это уже победа.
Смотри – материнской тоской полна,
за дымной грядой осады,
не сводит очей воспаленных страна
с защитников Ленинграда.
Так некогда, друга отправив в поход,
на подвиг тяжелый и славный,
рыдая, глядела века напролет
со стен городских Ярославна.
Молила, чтоб ветер хоть голос домчал
до друга сквозь дебри и выси…
А письма летят к Ленинграду сейчас,
как в песне, десятками тысяч.
Сквозь пламя и ветер летят и летят,
их строки размыты слезами.
На ста языках об одном говорят:
«Мы с вами, товарищи, с вами!»
А сколько посылок приходит с утра
сюда, в ленинградские части!
Как пахнут и варежки, и свитера
забытым покоем и счастьем…
И нам самолеты послала страна, –
да будем еще неустанней! –
их мерная, гулкая песня слышна,
и видно их крыльев блистанье.
Товарищ, прислушайся, встань, улыбнись
и с вызовом миру поведай:
– За город сражаемся мы не одни, –
и это уже победа.
Спасибо. Спасибо, родная страна,
за помощь любовью и силой.
Спасибо за письма, за крылья для нас,
за варежки тоже спасибо.
Спасибо тебе за тревогу твою –
она нам дороже награды.
О ней не забудут в осаде, в бою
защитники Ленинграда.
Мы знаем – нам горькие выпали дни,
грозят небывалые беды.
Но Родина с нами, и мы не одни,
и нашею будет победа.
Ленинградская осеньНенастный вечер, тихий и холодный.
Мельчайший дождик сыплется впотьмах.
Прямой-прямой пустой Международный
в огромных новых нежилых домах.
Тяжелый свет артиллерийских вспышек
то озаряет контуры колонн,
то статуи, стоящие на крышах,
то барельеф из каменных знамен
и стены – сплошь в пробоинах снарядов…
А на проспекте – кучка горожан:
трамвая ждут у ржавой баррикады,
ботву и доски бережно держа.
Вот женщина стоит с доской в объятьях;
угрюмо сомкнуты ее уста,
доска в гвоздях – как будто часть распятья,
большой обломок русского креста.
Трамвая нет. Опять не дали тока,
а может быть, разрушил путь снаряд…
Опять пешком до центра – как далеко!
Пошли… Идут – и тихо говорят.
О том, что вот – попался дом проклятый,
стоит – хоть бомбой дерево ломай.
Спокойно люди жили здесь когда-то,
надолго строили себе дома.
А мы… Поежились и замолчали,
разбомбленное зданье обходя.
Прямой проспект, пустой-пустой, печальный,
и граждане под сеткою дождя.
…О, чем утешить хмурых, незнакомых,
но кровно близких и родных людей?
Им только б доски дотащить до дома
и ненадолго руки снять с гвоздей.
И я не утешаю, нет, не думай,-
я утешеньем вас не оскорблю:
я тем же каменным, сырым путем угрюмым
тащусь, как вы, и, зубы сжав,- терплю.
Нет, утешенья только душу ранят,-
давай молчать… Но странно: дни придут,
и чьи-то руки пепел соберут
из наших нищих, бедственных времянок.
И с трепетом, почти смешным для нас,
снесут в музей, пронизанный огнями,
и под стекло положат, как алмаз,
невзрачный пепел, смешанный с гвоздями!
Седой хранитель будет объяснять
потомкам, приходящим изумляться:
– Вот это – след Великого Огня,
которым согревались ленинградцы.
В осадных, черных, медленных ночах,
под плач сирен и орудийный грохот,
в их самодельных временных печах
дотла сгорела целая эпоха.
Они спокойно всем пренебрегли,
что не годилось для сопротивленья,
все отдали победе, что могли,
без мысли о признанье в поколеньях.
Напротив, им казалось по-другому:
казалось им порой – всего важней
охапку досок дотащить до дома
и ненадолго руки снять с гвоздей…
…Так, день за днем, без жалобы, без стона,
невольный вздох – и тот в груди сдавив,
они творили новые законы
людского счастья и людской любви.
И вот теперь, когда земля светла,
очищена от ржавчины и смрада,-
мы чтим тебя, священная зола
из бедственных времянок Ленинграда…
…И каждый, посетивший этот прах,
смелее станет, чище и добрее,
и, может, снова душу мир согреет
у нашего блокадного костра.
Нам от тебя теперь не оторваться.
Одною небывалою борьбой,
Одной неповторимою судьбой
Мы все отмечены. Мы – ленинградцы.
Нам от тебя теперь не оторваться:
Куда бы нас ни повела война –
Твоею жизнию душа полна
И мы везде и всюду – ленинградцы.
Нас по улыбке узнают: нечастой,
Но дружелюбной, ясной и простой.
По вере в жизнь. По страшной жажде счастья.
По доблестной привычке трудовой.
Мы не кичимся буднями своими:
Наш путь угрюм и ноша нелегка,
Но знаем, что завоевали имя,
Которое останется в веках.
Да будет наше сумрачное братство
Отрадой мира лучшею – навек,
Чтоб даже в будущем по ленинградцам
Равнялся самый смелый человек.
Да будет сердце счастьем озаряться
У каждого, кому проговорят:
– Ты любишь так, как любят ленинградцы…
Да будет мерой чести Ленинград.
Да будет он любви бездонной мерой
И силы человеческой живой,
Чтоб в миг сомнения, как символ веры,
Твердили имя верное его.
Нам от него теперь не оторваться:
Куда бы нас ни повела война –
Его величием душа полна,
И мы везде и всюду – ленинградцы.
Ленинград победилКогда отгремели раскаты салюта,
Впервые за два с половиною года
Настала желанная нами минута:
Пришла тишина, но особого рода.
Она ленинградской была тишиною.
(Не сразу в нее мы поверили сами.)
Была она куплена страшной ценою,
Оплачена кровью, заслужена нами.
Ведь каждый награды был этой достоим.
И вот почему тишиной наслаждался
В бою возле Пулкова раненный воин
И тот, кто в цехах за победу сражался.
Законную гордость в тот вечер изведав,
Мы знали: былой тишины возвращенье
И есть ленинградская наша победа,
Минута затишья, канун возрожденья.
Сбылись ленинградцев заветные думы!
Недаром боролись мы все эти годы!
Наполнились снова торжественным шумом
Родные кварталы, родные заводы.
Мы слушаем гул – то не гул канонады,
То город расправил могучие плечи,
И мы не забудем, бойцы Ленинграда,
Салют над Невою в тот памятный вечер
Суровое, решимости полно,
Пороховым овеянное дымом,
Видением, вовек неизгладимым,
Повсюду мне встречается оно.
Блокады год на нем оставил след,
Чуть тверже рот, и взгляд прямой чуть строже,
Сквозь сотни лиц лицо одно и то же
Я вижу, принимаясь за портрет, –
Лицо героя… Есть одна черта,
Есть на лице одна такая складка…
Найдешь ее на лбу иль возле рта
И скажешь: «Ленинградец, ленинградка!»
Ты не забудешь этого лица.
В нем светит воля города-героя.
И складка та, как шрам, как память боя,
Как след раненья на лице бойца.
Новый год был в семь часов. Позднее
Не пройти без пропуска домой.
Был обстрел. Колючим снегом веял
Смертоносный ветер над Невой.
Стены иней затянул в столовой.
В полушубках, при мерцанье свеч
Мы клялись дожить до жизни новой,
Выстоять и ненависть сберечь.
Горсть скупая драгоценной каши,
Золотое светлое вино,–
Пиршество сегодняшнее наше,
Краткое, нешумное оно.
Мы о тех, кто умер, говорили,
Как о тех, кто с нами. В свой черед
Шел обстрел. Снаряды били мимо
Кировского моста. Недолет.
Лед одолевал нас. Лед блокады.
В новом, начинавшемся году
Победить хотел и тот, кто падал, –
Не остановиться на ходу.
Так сквозь смерть росли и крепли силы,
Билась жизнь меж ледяных камней.
Мне тогда бы много легче было,
Если б ты подумал обо мне.
Но каким бы счастьем ни встречали
Год другой, встают пред нами в рост
Те друзья, что в гулком темном зале
За победу возглашали тост.
Все это называется – блокада.
И детский плач в разломанном гнезде…
Детей не надо в городе, не надо,
Ведь родина согреет их везде.
Детей не надо в городе военном,
Боец не должен сберегать паек,
Нести домой. Не смеет неизменно
Его преследовать ребячий голосок.
И в свисте пуль, и в завыванье бомбы
Нельзя нам слышать детских ножек бег.
Бомбоубежищ катакомбы
Не детям бы запоминать навек.
Они вернутся в дом. Их страх не нужен.
Мы защитим, мы сбережем их дом.
Мать будет матерью. И муж вернется мужем.
И дети будут здесь. Но не сейчас. Потом.
Я в гору саночки толкаю.
Еще немного – и конец.
Вода, в дороге замерзая,
Тяжелой стала, как свинец.
Метет колючая пороша,
А ветер каменит слезу.
Изнемогая, точно лошадь,
Не хлеб, а воду я везу.
И Смерть сама сидит на козлах,
Упряжкой странною горда…
Как хорошо, что ты замерзла
Святая невская вода!
Когда я поскользнусь под горкой,
На той тропинке ледяной,
Ты не прольешься из ведерка,
Я привезу тебя домой.
В. Вольтман-СпасскаяТишина стояла бы над городом,
Да в порту зенитки очень громки.
Из детсада в чашечке фарфоровой
Мальчик нес сметану для сестренки.
Целых двести граммов! Это здóрово,
Мама и ему даст половину.
А в дороге он ее не пробовал,
Даже варежку с руки не скинул.
Поскользнулся тут, в подъезде. Господи!
Чашка оземь, сразу раскололась.
И сметаны он наелся досыта,
Ползая по каменному полу.
А потом заплакал вдруг и выбежал.
Нет, домой нельзя ему вернуться!
…Мама и сестренка – обе выжили,
И осталось голубое блюдце…
В. Вольтман-Спасская Блокадный дневник 1941–1945 Мы детишек поспешно вывозим…Мы детишек поспешно вывозим,
Метим каждый детский носочек,
И клокочет в груди паровоза
Наша боль — дети едут не в Сочи,
Не на дачу к речным излучинам,
К желтоглазым круглым ромашкам,
К золотисто-шёлковым лютикам,
Что весь день головёнками машут,
Не к прогулкам на быстрых лодках
По спокойным зеркальным водам,
Не на летний привычный отдых
Перед новым учебным годом.
Но восток уходят составы,
Чтоб спасти ленинградских детишек.
Возвращаются мамы устало,
Скорбный шёпот шуршанья тише.
И всё ближе фронт к Ленинграду,
Поднимают зенитки хобот,
А разрыв дальнобойных снарядов,
Как рогатого дьявола хохот.
Камуфляжем Смольный укрыли,
Чтоб разведчик не обнаружил,
А со свастикой злобные крылья
В ястребином полёте всё кружат.
Как мне страшно за наших людей
И за каждый наш дом и памятник!
Но от страха я буду сильней, —
Я люблю этот город без памяти!
Точно рыбы, аэростаты
Выплывают на вахту в небо.
Мне пока ещё страшно за статуи,
А совсем не за ломтик хлеба!
Укрываем и шпиль и купол
Пеленою защитных одежд.
Серой дымкой весь город окутан,
Не сверкает ничто, нигде.
Но тревога на каждом лице —
Мы оставили Мгу. Мы в кольце.
…Поезда не уходят с вокзала.
Пульс трепещет, как в шпульке нить.
— Мы остались, — друзьям я сказала, —
Чтобы город наш сохранить.
В. Вольтман-СпасскаяВесна идет, и ночь идет к рассвету.
Мы все теперь узнали на века:
И цену хлеба – если хлеба нету,
И цену жизни – если смерть близка.
И деревень обугленные трубы,
И мирный луг, где выжжена трава,
И схватки рукопашные, и трупы
В снегах противотанкового рва.
Но так владело мужество сердцами,
Что стало ясно: он не будет взят.
Пусть дни бегут и санки с мертвецами
В недобрый час по Невскому скользят.
Людское горе – кто его измерит
Под бомбами, среди полночной тьмы?
И многие, наверно, не поверят,
Что было так, как рассказали мы.
Но Ленинград стоит, к победе кличет.
И все слова бессильны и пусты,
Чтобы потомкам передать величье
Его непобедимой красоты.
И люди шли, чтоб за него сражаться…
Тот, кто не трус, кто честен был и смел, –
Уже бессмертен. Слава ленинградцам!
Честь – их девиз. Бессмертье – их удел!
Подводный светНе забыть мне зарниц Шлиссельбурга,
Батареи немецкой налет.
Зимней ночи косматая бурка
Опустилась на ладожский лед.
Но расстреляно рваное небо,
Полыньи от бомбежки дымят.
Пополненья снарядов и хлеба
Дожидается твой Ленинград.
И машины идут сквозь торосы
И, по дифер в воде, тормозят,
Оплетенные цепью колеса
По торосам на ощупь скользят.
Ты стоишь у развилки дороги,
Указуя им путь фонарем,
И не сдвинуть примерзшие ноги,
Не согреться домашним огнем.
Где-то рядом снаряды ложатся
И на лед выступает вода.
Маша, Машенька!
Надо держаться
В этом крошеве мертвого льда.
Полоснуло, ударило. Льдина
Под тобою встает на дыбы.
Маша, Машенька! Темная тина.
Валунов обнаженные лбы.
Ночь гремит соловьями в Кобоне
И плывет по молочной волне.
Где-то выпь одинокая стонет,
И мерещится разное мне.
Не звезда полуночная пляшет,
Отражаясь в накате волны,
Это машет фонариком Маша
Из своей голубой глубины
Блокадная зимаСнеговые на Невском горы,
Ледяная над ним заря.
День за днем коченеет город
В холодильнике декабря.
Небо огненное нависло
Над Невой от беды седой,
Наши матери с коромыслом
Ходят к прорубям за водой.
И, поскальзываясь на спуске,
Забывают про боль и страх,
А с Вороньей Горы бьют пушки,
И снаряды рвутся в домах.
И совсем вымерзают нервы,
Где пробит в сугробах маршрут.
На санях, на листах фанеры
В путь последний родных везут.
Горожан косит голод шалый,
И осколки разят вразлет,
И горят на Невском пожары,
Озаряя блокадный лед.
Не зная, скоро иль нескоро
Кольцо блокады разорвет,
Сражается бессмертный город,
Неодолимый город-дот.
И, угрожающи и хмуры,
На запад пристально глядят
Нацеленные амбразуры –
Глаза бетонных баррикад.
Наш город держится гвардейски,
Во всем заметен перелом –
Не блещет шпиль адмиралтейский,
Обшит брезентовым чехлом.
Собор Исаакия сурово
Стоит закованный в гранит,
Но вместо шлема золотого
Военной каскою покрыт.
Зарыт в кургане Всадник Медный,
Ждет в нетерпенье день победный,
Когда увидит наяву
Свою красавицу Неву.
Встает неповторимый город
В величье новой красоты,
Ни лихолетие, ни голод
Не исказят его черты!
Трамвай идет на фронтХолодный, цвета стали,
Суровый горизонт…
Трамвай идет к заставе,
Трамвай идет на фронт.
Фанера вместо стекол,
Но это ничего,
И граждане потоком
Вливаются в него.
Немолодой рабочий –
Он едет на завод,
Который дни и ночи
Оружие кует.
Старушку убаюкал
Ритмичный шум колес:
Она танкисту-внуку
Достала папирос.
Беседуя с сестрою
И полковым врачом,
Дружинницы – их трое –
Сидят к плечу плечом.
У пояса граната,
У пояса наган,
Высокий, бородатый –
Похоже, партизан,
Пришел помыться в баньке,
Побыть с семьей своей,
Принес сынишке Саньке
Немецкий шлем-трофей –
И снова в путь-дорогу,
В дремучие снега,
Выслеживать берлогу
Жестокого врага,
Огнем своей винтовки
Вести фашистам счет…
Мелькают остановки,
Трамвай на фронт идет.
Везут домохозяйки
Нещедрый свой паек,
Грудной ребенок – в байке
Откинут уголок –
Глядит (ему все ново).
Гляди, не забывай
Крещенья боевого,–
На фронт идет трамвай.
Дитя! Твоя квартира
В обломках. Ты – в бою
За обновленье мира,
За будущность твою.
I
Иду в темноте, вдоль воронок.
Прожекторы щупают небо.
Прохожие. Плачет ребенок
И просит у матери хлеба.
А мать надорвалась от ноши
И вязнет в сугробах и ямах.
– Не плачь, потерпи, мой хороший
И что-то бормочет о граммах.
Их лиц я во мраке не вижу,
Подслушала горе вслепую,
Но к сердцу придвинулась ближе
Осада, в которой живу я.
II
На салазках, кокон пряменький
Спеленав, везет
Мать, заплаканная, в валенках,
А метель метет.
Старушонка лезет в очередь,
Охает, крестясь:
«У моей, вот тоже, дочери
Схоронен вчерась.
Бог прибрал, и слава господу,
Легше им и нам.
Я сама-то скоро с ног спаду
С этих со ста грамм».
Труден путь, далек до кладбища,
Как с могилой быть?
Довезти сама смогла б еще,
Сможет ли зарыть?
А не сможет – сложат в братскую,
Сложат, как дрова,
В трудовую, ленинградскую,
Закопав едва.
И спешат по снегу валенки, –
Стало уж темнеть.
Схоронить трудней, мой маленький,
Легче умереть.
Н. Крандиевская-Толстая Баллада о черством кускеПо безлюдным проспектам оглушительно звонко
Громыхала на дьявольской смеси трехтонка.
Леденистый брезент прикрывал ее кузов –
Драгоценные тонны замечательных грузов.
Молчаливый водитель, примерзший к баранке,
Вез на фронт концентраты, хлеба вез он буханки,
Вез он сало и масло, вез консервы и водку,
И махорку он вез, проклиная погодку.
Рядом с ним лейтенант прятал нос в рукавицу.
Был он худ. Был похож на голодную птицу.
И казалось ему, что водителя нету,
Что забрел грузовик на другую планету.
Вдруг навстречу лучам – синим, трепетным фарам
Дом из мрака шагнул, покорежен пожаром.
А сквозь эти лучи снег летел, как сквозь сито,
Снег летел, как мука,– плавно, медленно, сыто…
– Стоп! – сказал лейтенант.– Погодите, водитель.
Я,– сказал лейтенант,– здешний все-таки житель.
И шофер осадил перед домом машину,
И пронзительный ветер ворвался в кабину.
И взбежал лейтенант по знакомым ступеням.
И вошел. И сынишка прижался к коленям.
Воробьиные ребрышки… Бледные губки…
Старичок семилетний в потрепанной шубке…
– Как живешь, мальчуган? Отвечай без обмана!..
– И достал лейтенант свой паек из кармана.
Хлеба черствый кусок дал он сыну: – Пожуй-ка,-
И шагнул он туда, где дымила «буржуйка».
Там – поверх одеяла – распухшие руки,
Там жену он увидел после долгой разлуки.
Там, боясь разрыдаться, взял за бедные плечи
И в глаза заглянул, что мерцали, как свечи.
Но не знал лейтенант семилетнего сына.
Был мальчишка в отца – настоящий мужчина!
И, когда замигал догоревший огарок,
Маме в руку вложил он отцовский подарок.
А когда лейтенант вновь садился в трехтонку: –
Приезжай! – закричал ему мальчик вдогонку.
И опять сквозь лучи снег летел, как сквозь сито.
Он летел, как мука,– плавно, медленно, сыто…
Грузовик отмахал уже многие версты
Освещали ракеты неба черного купол
Тот же самый кусок – ненадкушенный, черствый
Лейтенант в том же самом кармане нащупал.
Потому что жена не могла быть иною
И кусок этот снова ему подложила.
Потому что была настоящей женою.
Потому что ждала. Потому что любила
Грузовик по местам проносился горбатым
И внимал лейтенант орудийным раскатам,
И ворчал, что глаза снегом застит слепящим,
Потому что солдатом он был настоящим
Баллада о старом слесареКогда, роняя инструмент,
Он тихо на пол опустился,
Все обернулись на момент,
И ни один не удивился.
Изголодавшихся людей
Смерть удивить могла едвa ли.
Здесь так безмолвно умирали,
Что все давно привыкли к ней.
И вот он умер – старичок,
И молча врач над ним нaгнулся.
– Не реагирует зрачок,
– Сказал он вслух, – и нету пульсa.
Сухое тельце отнесли
Друзья в холодную конторку,
Где окна снегом зaросли
И смотрят на реку Ижорку.
Когдa же, грянув, кaк гроза,
Снaряд сугробы к небу вскинул,
Старик сперва открыл глaзa,
Потом ногой тихонько двинул.
Потом, вздыхaя и брaнясь,
Привстaл нa острые коленки,
Поднялся, охнул и, держaсь
То зa перилa, то зa стенки,
Под своды цехa своего
Вошел – и нaд стaнком склонился.
И все взглянули нa него,
И ни один не удивился.
Навсегда дорогой, неизменчивый,
Облик твой неподкупен и строг.
Вот идет ленинградская женщина,
Зябко кутаясь в темный платок.
Путь достался не близкий, не маленький,
Тяжко ухает пушечный гром.
Ты надела тяжелые валенки,
Подпоясалась ремешком.
А в суровую полночь морозную
Из-за туч не проглянет луна,
Ночь распорота вспышками грозными,
В мирный дом твой ворвалась война.
Только нет, не распалась рабочая,
Трудовая большая семья –
В санитарках, в дружинницах дочери,
В батальонах твои сыновья.
И любые осилишь ты горести.
Как спокоен и светел твой взгляд!
Сколько в сердце у матери гордости:
Дети, Родина, честь, Ленинград!
Ладожский ледСтрашный путь! На тридцатой, последней версте
Ничего не сулит хорошего…
Под моими ногами устало хрустеть
Ледяное ломкое крошево.
Страшный путь! Ты в блокаду меня ведешь,
Только небо с тобой, над тобой высоко.
И нет на тебе никаких одеж:
Гол как сокóл.
Страшный путь! Ты на пятой своей версте
Потерял для меня конец,
И ветер устал над тобой свистеть,
И устал грохотать свинец…
Почему не проходит над Ладогой мост?!
Нам подошвы невмочь ото льда отрывать
Сумасшедшие мысли буравят мозг:
Почему на льду не растет трава?!
Самый страшный путь из моих путей!
На двадцатой версте как я мог идти!
Шли навстречу из города сотни детей…
Сотни детей! Замерзали в пути…
Одинокие дети на взорванном льду –
Эту теплую смерть распознать не могли они сами, –
И смотрели на падающую звезду
Непонимающими глазами.
Мне в атаках не надобно слово «вперед»,
Под каким бы нам ни бывать огнем –
У меня в зрачках черный ладожский лед,
Ленинградские дети лежат на нем.
I
Далекий сокол мой! Прошло три года,
А кажется, что очень много лет
Военная бушует непогода
И ничего другого в мире нет.
Как я жила? Мой город был со мною,
Как с другом я с ним говорить могла,
Его судьба была моей судьбою,
Моею жизнью жизнь его была.
В меня вселял упорство этот город,
Когда жилье мое окутал мрак,
Когда меня хватал за горло голод,
Когда к заставам нашим рвался враг;
Я раскрывала Пушкина и Данта,
А с наступленьем полной темноты
Включала радио: и, помню, Иоланта
Рвала на ощупь нежные цветы…
И вдруг ворвался в пенье вой сирены
И свист шипящий падающих бомб;
Упали стекла. Застонали стены,
Сгустилась тьма, и рядом рухнул дом…
Провалы зданий. Раненые дети.
Тела людей, умерших на снегу, –
Все это правда… И за все ответить
Еще придется полностью врагу.
Но даже в дни тягчайших испытаний,
Своих родных теряя и друзей,
Я верила, что праздник наш настанет,
Я шла к нему всей волею моей.
И одного лишь я искала счастья, –
Судьба мне принесла его весной, –
Смогла я встать в ряды военной части,
Оборонявшей славный город мой.
Весь соколиный мир мне стал открыт:
Машин крылатых крытые стоянки,
Командных пунктов тесные землянки
И лётных домиков походный быт.
Заветные распахивались двери:
Войди, взгляни, запомни, напиши!..
О, если б мне найти средь «вечных перьев»
То настоящее!.. чтоб в полной мере
Мне написать о дружбе, о доверье,
О широте распахнутой души.
Я увидала, – как оно бывает…
Атака. Бой. Засада в облаках.
Как то, что героизмом называют,
Здесь всем крылатым свойственно полкам.
Я имена им мысленно давала:
Полк Мужества, полк Славы, полк Побед.
Их вера в жизнь стояла у штурвалов,
Оберегая город наш от бед.
О Ленинград! Мы были с ним в осаде,
Мы страшную с ним пережили быль,
Но воином был каждый ленинградец,
И каждый воин ленинградцем был.
И незабвенны имена пилотов,
vokrugknig.blogspot.com
Юрий Воронов
Андрей Новиков подает сигнал воздушной тревоги. 10.09.1941г.
1 сентября 1941г. Начался новый учебный год
Ученик 4-го класса сш № 10 Свердловского района Виктор Смирнов. 12 лет
Дети из ленинградского интерната №7. 21.09.1941г.
Дети из ленинградского детского дома №38. 1942г.
Дети из ленинградского детсада на прогулке. 12.1941г.
Ребенок у плаката. Зима 1941—1942г.
На прогулке. Улица Дзержинского. 07-08.1942г.
Жители блокадного Ленинграда. Эвакуация. 1942г.
Перед отправкой в эвакуацию
Миша Никитин у кухонной плиты в блокадном Ленинграде. 01.1942г.
Семья Никитиных делит блокадный паек. 1942г.
Прохожие у новой столовой. 07.1942г.
Угол проспекта 25-го Октября (Невского просп.) и улицы Гоголя (Малой Морской). Лето 1942г.
Дети играют на одной из улиц г. Ленинграда. 1942 год
Воспитанники детских яслей за обедом в бомбоубежище. Ленинград. 1941 год
У грядок на Мытнинской набережной. 1942г.
В убежище
Дети в бомбоубежище
Школьный урок в бомбоубежище
Девочка, истощенная от голода, в одной из ленинградских больниц. 1942г.
Дети, пострадавшие от артиллерийских обстрелов города. Ленинград. Июль 1943г.
Раненые дети в палате Ленинградского государственного Педиатрического института. 1942 год
Подросток-калека. Видимо последствия немецких бомбардировок города
Новогодняя елка в одной из палат Дома ребенка. Ленинград
Дети блокадного города
Очередь в детскую поликлинику № 12
Прощание со сверстником. Весна 1942г.
Похороны ребенка на Волковом кладбище. Весна 1942г.
Письма Тани Савичевой
Смерть детоубийцам!
Ленинградские подростки осматривают трофейный немецкий танк. 1943г.
Занятие группы самозащиты ленинградского детдома №17. 12.07.1942г.
Ученики одной из школ на занятиях по строевой подготовке. Весна 1943г.
Женщина и ребенок подметают улицу города. 1944г.
Моряки Балтфлота с девочкой Люсей, родители которой умерли в во время блокады. 1943г.
Они тушили немецкие “зажигалки”. Школьницы Валя Иванова (слева) и Валя Игнатович. 13.09.1941г.
Отличницы 4-го класса 47 школы г. Ленинграда, награжденные медалями “За оборону Ленинграда”. Ноябрь 1943 года
Нина Афанасьева. Она родилась в дни блокады
(Продолжение следует…)
skaramanga-1972.livejournal.com
СТИХИ О ВОЙНЕ И МИРЕ
(Стихи о Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.)
БЛОКАДНЫЙ ЛЕНИНГРАД
31 декабря 1941 года
По Ленинграду смерть метет,
Она теперь везде,
Как ветер.
Мы не встречаем Новый год –
Он в Ленинграде незаметен.
Дома –
Без света и тепла,
И без конца пожары рядом.
Враг зажигалками дотла
Спалил
Бадаевские склады.
И мы
Бадаевской землей
Теперь сластим пустую воду.
Земля с золой,
Земля с золой –
Наследье
Прожитого года.
Блокадным бедам нет границ:
Мы глохнем
Под снарядным гулом,
От наших довоенных лиц
Остались
Лишь глаза и скулы.
И мы
Обходим зеркала,
Чтобы себя не испугаться…
Не новогодние дела
У осажденных ленинградцев…
Здесь
Даже спички лишней нет.
И мы,
Коптилки зажигая,
Как люди первобытных лет
Огонь
Из камня высекаем.
И тихой тенью
Смерть сейчас
Ползет за каждым человеком.
И все же
В городе у нас
Не будет
Каменного века!
Кто сможет,
Завтра вновь пойдет
Под вой метели
На заводы.
… Мы
не встречаем Новый год,
Но утром скажем:
С Новым годом!
(Ю. Воронов)
Блокада Ленинграда
..Весь Ленинград, как на ладони,
С Горы Вороньей виден был.
И немец бил
С Горы Вороньей.
Из дальнобойной “берты” бил.
Прислуга
В землю “берту” врыла,
Между корней,
Между камней.
И, поворачивая рыло,
Отсюда “берта” била.
Била
Все девятьсот блокадных дней…
(М. Дудин)
Я не был на фронте, но знаю
Я не был на фронте, но знаю
Как пули над ухом свистят,
Когда диверсанты стреляют
В следящих за ними ребят,
Как пули рвут детское тело
И кровь алым гейзером бьёт…
Забыть бы всё это хотелось,
Да ноющий шрам не даёт.
Я не был на фронте, но знаю
Сгоревшей взрывчатки угар.
Мы с Юркой бежали к трамваю,
Вдруг свист и слепящий удар…
Оглохший, в дымящейся куртке,
Разбивший лицо о панель,
Я всё же был жив, а от Юрки
Остался лишь только портфель.
Я не был на фронте, но знаю
Тяжелый грунт братских могил.
Он, павших друзей накрывая,
И наши сердца придавил.
Как стонет земля ледяная,
Когда аммонала заряд
могилы готовит, я знаю,
Мы знаем с тобой, Ленинград.
(А. Молчанов)
Я говорю…
Я говорю: нас, граждан Ленинграда,
не поколеблет грохот канонад,
и если завтра будут баррикады-
мы не покинем наших баррикад…
И женщины с бойцами встанут рядом,
и дети нам патроны поднесут,
и надо всеми нами зацветут
старинные знамена Петрограда.
(О. Берггольц)
Трамвай идёт на фронт
Холодный, цвета стали,
Суровый горизонт —
Трамвай идет к заставе,
Трамвай идет на фронт.
Фанера вместо стекол,
Но это ничего,
И граждане потоком
Вливаются в него.
Немолодой рабочий —
Он едет на завод,
Который дни и ночи
Оружие кует.
Старушку убаюкал
Ритмичный шум колес:
Она танкисту-внуку
Достала папирос.
Беседуя с сестрою
И полковым врачом,
Дружинницы — их трое —
Сидят к плечу плечом.
У пояса граната,
У пояса наган,
Высокий, бородатый —
Похоже, партизан,
Пришел помыться в баньке,
Побыть с семьей своей,
Принес сынишке Саньке
Немецкий шлем-трофей —
И снова в путь-дорогу,
В дремучие снега,
Выслеживать берлогу
Жестокого врага,
Огнем своей винтовки
Вести фашистам счет…
Мелькают остановки,
Трамвай на фронт идет.
Везут домохозяйки
Нещедрый свой паек,
Грудной ребенок — в байке
Откинут уголок —
Глядит (ему все ново).
Гляди, не забывай
Крещенья боевого,—
На фронт идет трамвай.
Дитя! Твоя квартира
В обломках. Ты — в бою
За обновленье мира,
За будущность твою.
(В. Инбер, 1941)
Баллада о черством куске
По безлюдным проспектам
Оглушительно-звонко
Громыхала
На дьявольской смеси
Трехтонка.
Леденистый брезент
Прикрывал ее кузов –
Драгоценные тонны
Замечательных грузов.
Молчаливый водитель,
Примерзший к баранке,
Вез на фронт концентраты,
Хлеба вез он буханки,
Вез он сало и масло,
Вез консервы и водку,
И махорку он вез,
Проклиная погодку.
Рядом с ним лейтенант
Прятал нос в рукавицу.
Был он худ,
Был похож на голодную птицу.
И казалось ему,
Что водителя нету,
Что забрел грузовик
На другую планету.
Вдруг навстречу лучам –
Синим, трепетным фарам –
Дом из мрака шагнул,
Покорежен пожаром.
А сквозь эти лучи
Снег летел, как сквозь сито,
Снег летел, как мука, –
Плавно, медленно, сыто…
– Стоп! – сказал лейтенант. –
Погодите, водитель.
Я, – сказал лейтенант, –
Здешний все-таки житель. –
И шофер осадил
Перед домом машину,
И пронзительный ветер
Ворвался в кабину.
И взбежал лейтенант
По знакомым ступеням.
И вошел…
И сынишка прижался к коленям.
Воробьиные ребрышки…
Бледные губки…
Старичок семилетний
В потрепанной шубке.
– Как живешь, мальчуган?
Отвечай без обмана!.. –
И достал лейтенант
Свой паек из кармана.
Хлеба черствый кусок
Дал он сыну: – Пожуй-ка, –
И шагнул он туда,
Где дымила буржуйка.
Там, поверх одеяла –
Распухшие руки.
Там жену он увидел
После долгой разлуки.
Там, боясь разрыдаться,
Взял за бедные плечи
И в глаза заглянул,
Что мерцали, как свечи.
Но не знал лейтенант
Семилетнего сына:
Был мальчишка в отца –
Настоящий мужчина!
И когда замигал
Догоревший огарок,
Маме в руку вложил он
Отцовский подарок.
А когда лейтенант
Вновь садился в трехтонку,
– Приезжай! –
Закричал ему мальчик вдогонку.
И опять сквозь лучи
Снег летел, как сквозь сито,
Снег летел, как мука, –
Плавно, медленно, сыто…
Грузовик отмахал уже
Многие версты.
Освещали ракеты
Неба черного купол.
Тот же самый кусок –
Ненадкушенный,
Черствый –
Лейтенант
В том же самом кармане
Нащупал.
Потому что жена
Не могла быть иною
И кусок этот снова
Ему подложила.
Потому, что была
Настоящей женою,
Потому, что ждала,
Потому, что любила.
(В. Лифшиц, 1942, Ленинград)
Моя медаль
…Осада длится, тяжкая осада,
невиданная ни в одной войне.
Медаль за оборону Ленинграда
сегодня Родина вручает мне.
Не ради славы, почестей, награды
я здесь жила и всё могла снести:
медаль “За оборону Ленинграда”
со мной, как память моего пути.
Ревнивая, безжалостная память!
И если вдруг согнёт меня печаль, –
я до тебя тогда коснусь руками,
медаль моя, солдатская медаль.
Я вспомню всё и выпрямлюсь, как надо,
чтоб стать ещё упрямей и сильней…
Взывай же чаще к памяти моей,
медаль “За оборону Ленинграда”.
…Война ещё идёт, ещё – осада.
И, как оружье новое в войне,
сегодня Родина вручила мне
медаль “За оборону Ленинграда”.
(О. Берггольц)
Ленинград
Петровой волей сотворен
И светом ленинским означен –
В труды по горло погружен,
Он жил – и жить не мог иначе.
Он сердцем помнил: береги
Вот эти мирные границы, –
Не раз, как волны, шли враги,
Чтоб о гранит его разбиться.
Исчезнуть пенным вихрем брызг,
Бесследно кануть в бездне черной
А он стоял, большой, как жизнь,
Ни с кем не схожий, неповторный!
И под фашистских пушек вой
Таким, каким его мы знаем,
Он принял бой, как часовой,
Чей пост вовеки несменяем!
(Н. Тихонов, 1941-1943)
А рядом были плиты Ленинграда…
Война с блокадой чёрной жили рядом,
Земля была от взрывов горяча.
На Марсовом тогда копали гряды,
Осколки шли на них, как саранча!
На них садили стебельки картошки,
Капусту, лук на две иль три гряды —
От всех печалей наших понемножку,
От всей тоски, нахлынувшей беды!
Без умолку гремела канонада,
Влетали вспышки молнией в глаза,
А рядом были плиты Ленинграда,
На них темнели буквы,
Как гроза!
(А. Прокофьев)
Встреча 1942 года
Новый год был в семь часов. Позднее
Не пройти без пропуска домой.
Был обстрел. Колючим снегом веял
Смертоносный ветер над Невой.
Стены иней затянул в столовой.
В полушубках, при мерцанье свеч
Мы клялись дожить до жизни новой,
Выстоять и ненависть сберечь.
Горсть скупая драгоценной каши,
Золотой светлое вино –
Пиршество сегодняшнее наше
Краткое, нешумное оно.
Лёд одолевал нас, лёд блокады.
В новом начинавшемся году
Выстоять хотел и тот, кто падал,
Не остановиться на ходу.
Так сквозь смерть росли и крепли силы,
Билась жизнь меж ледяных камней.
…Мне тогда бы много легче было,
Если б ты подумал обо мне.
(Елена Вечтомова)
Всё будет…
Всё будет, всё. И город без зениток,
И ленинградцы вновь забудут о луне.
Зажжётся свет в твоём окне открытом,
И уезжать не нужно будет мне.
Но только здесь, в укрытье, у орудий,
Военный ветер мне покой несёт.
И только здесь, вздыхая всею грудью,
Я понимаю: будет, будет всё!
(Елена Вечтомова, 1942 г.)
Дети
Все это называется – блокада.
И детский плач в разломанном гнезде…
Детей не надо в городе, не надо,
Ведь родина согреет их везде.
Детей не надо в городе военном,
Боец не должен сберегать паек,
Нести домой. Не смеет неизменно
Его преследовать ребячий голосок.
И в свисте пуль, и в завыванье бомбы
Нельзя нам слышать детских ножек бег.
Бомбоубежищ катакомбы
Не детям бы запоминать навек.
Они вернутся в дом. Их страх не нужен.
Мы защитим, мы сбережем их дом.
Мать будет матерью. И муж вернется мужем.
И дети будут здесь. Но не сейчас. Потом.
(Елена Вечтомова, 1942 г.)
18 января 1943 года
Блокада прорвана! В четыре утра – стук в дверь, Илья Груздев: «Нас зовут на радио». В шинели, без кителя бросилась на улицу. Догнал Борис Четвериков. Патруль проверяет документы и поздравляет. В студии бледные радостные лица. Целуемся с Олей Берггольц, Борей Лихаревым, Яшей Бабушкиным… Надо делать что-то для тебя самое естественное, – у микрофона написала двенадцать строчек.
(Из дневника Елены Вечтомовой)
Друг, товарищ, там, за Ленинградом,
Ты мой голос слышал за кольцом,
Дай мне руку! Прорвана блокада.
Сердце к сердцу – посмотри в лицо.
Кровь друзей, взывавшая к отмщенью,
На полотнах полковых знамен.
На века убийцам нет прощенья.
Прорвана блокада. Мы идем!
Мы сегодня снова наступаем,
Никогда не повернем назад…
Мой сынишка ленинградец спит, не зная,
Как сегодня счастлив Ленинград.
(Елена Вечтомова, 18 января 1943 г.)
Осень на Пискаревском
Проливная пора в зените,
дачный лес
почернел и гол.
Стынет памятник.
На граните
горевые слова Берггольц.
По аллеям листва бегом…
Память в камне,
печаль в металле,
машет вечным крылом огонь…
Ленинградец душой и родом,
болен я Сорок первым годом.
Пискаревка во мне живет.
Здесь лежит половина города
и не знает, что дождь идет.
Память к ним пролегла сквозная,
словно просека
через жизнь.
Больше всех на свете,
я знаю,
город мой ненавидел фашизм.
Наши матери,
наши дети
превратились в эти холмы.
Больше всех,
больше всех на свете
мы фашизм ненавидим,
мы!
Ленинградец душой и родом,
болен я Сорок первым годом.
Пискаревка во мене живет.
Здесь лежит половина города
и не знает, что дождь идет…
(С. Давыдов)
У монумента “Разорванное кольцо”
Не просто павшим —
нет,
а с думой о грядущем
воздвигнут монумент
и ныне всем живущим.
Та слава на века
принадлежит отчизне.
Да, нет черновика —
и не было! —
у жизни.
Все подлинно,
все так.
Стояли насмерть грудью
в кольце,
в дыму атак…
Такие были люди.
…Разорвано кольцо,
и в огненной метели
они в те дни
лицо
Победы разглядели.
(В. Кузнецов)
Салют над Ленинградом
За залпом залп.
Гремит салют.
Ракеты в воздухе горячем
Цветами пёстрыми цветут.
А ленинградцы
Тихо плачут.
Ни успокаивать пока,
Ни утешать людей не надо.
Их радость
Слишком велика –
Гремит салют над Ленинградом!
Их радость велика,
Но боль
Заговорила и прорвАлась:
На праздничный салют
С тобой
Пол-Ленинграда не поднялось.
Рыдают люди, и поют,
И лиц заплаканных не прячут.
Сегодня в городе –
Салют!
Сегодня ленинградцы
Плачут…
(Ю. Воронов, 27 января 1944 г.)
Мой Ленинград
Над Россиею
Небо синее,
Небо синее над Невой,
В целом мире нет,
Нет красивее
Ленинграда моего.
Нам всё помнится: в ночи зимние
Над Россией, над родимою страной,
Весь израненный, в снежном инее
Гордо высился печальный город мой.
Славы города, где сражались мы,
Никому ты, как винтовки, не отдашь.
Вместе с солнышком пробуждается
Наша песня, наша слава, город наш!
(А. Фатьянов, 1945)
Залпы Победы
Улицы, ограды, парапеты,
Толпы… Толпы… Шпиль над головой,
Северным сиянием победы
Озарилось небо над Невой.
Гром орудий, но не грохот боя.
Лица… Лица… Выраженье глаз.
Счастье… Радость… Пережить такое
Сердце в состоянье только раз.
Слава вам, которые в сраженьях
Отстояли берега Невы.
Ленинград, незнавший пораженья,
Новым светом озарили вы.
Слава и тебе, великий город,
Сливший во едино фронт и тыл.
В небывалых трудностях который
Выстоял. Сражался. Победил.
(Вера Инбер, 1944)
Ладожский курган
Над Ладожским курганом стынет иней,
Над Ладожским курганом тишина.
Искрится снег голубовато-синий,
И что-то шепчет старая сосна.
Молчит курган, торжественно-спокоен,
Молчит курган, закованный в гранит.
Склоняются знамена, как от боли,
Колышет ветер цепи возле плит.
И обелиск величественно-строгий
Напоминает нынче всем живым
О той суровой Ладожской дороге,
Которую мы в памяти храним!
(В. Чазова)
Блокада
Чёрное дуло блокадной ночи…
Холодно,
холодно,
холодно очень…
Вставлена вместо стекла
картонка…
Вместо соседнего дома –
воронка…
Поздно.
А мамы всё нет отчего-то…
Еле живая ушла на работу…
Есть очень хочется…
Страшно…
Темно…
Умер братишка мой…
Утром…
Давно…
Вышла вода…
Не дойти до реки…
Очень устал…
Сил уже никаких…
Ниточка жизни натянута тонко…
А на столе –
на отца похоронка…
(Н. Радченко ■)
8 сентября, обычный день недели
(8 сентября 1941 г. началась блокада Ленинграда)
8 сентября, обычный день недели,
Начало осени, красивое и яркое,
Сентябрьский ветерок, и голуби летели,
И лес к себе манил людей подарками,
И тишиной, и свежестью дыхания.
Привычно занималось утро раннее…
Так было до того или потом,
Но в этот год беда стучалась в дом.
В том 41-ом памятном году
Железным обручем сковало красоту,
Безжалостный, губительный охват,
Жизнь ленинградцев превративший в ад, –
БЛОКАДА. Нам, живущим, не понять,
Что чувствовал ребёнок, угасая,
Везя на санках умершую мать
И губы от бессилия кусая…
Звучат сирены, метронома звук
Тревожит память деточек блокадных,
Им выпало без счёта адских мук,
Труда для фронта без речей парадных,
Им выпало, но люди не сдалИсь,
Не сдался город, взрослые и дети!
Их памяти, живущий, поклонись
И расскажи – пусть помнят! – нашим детям.
(Г. Станиславская ■)
Ленинградский салют
В холода, когда бушуют снегопады,
В Петербурге этот день особо чтут, –
Город празднует День снятия блокады,
И гремит в морозном воздухе салют.
Это залпы в честь свободы Ленинграда!
В честь бессмертия не выживших детей…
Беспощадная фашистская осада
Продолжалась девятьсот голодных дней.
Замерзая, люди близких хоронили,
Пили воду из растопленного льда,
Из любимых книжек печь зимой топили,
И была дороже золота еда.
Ели маленький кусок ржаного хлеба
По чуть-чуть… Никто ни крошки не ронял.
И бомбёжка вместо звёзд ночного неба…
И руины там, где дом вчера стоял…
Но блокаду чёрных месяцев прорвали!
И когда врага отбросили назад,
Был салют! Его снаряды возвещали:
– Выжил! Выстоял! Не сдался Ленинград!
От усталости шатаясь, ленинградцы
Шли на улицы, и слышалось: «Ура!»
И сквозь слёзы начинали обниматься, –
Всё! Закончилась блокадная пора!
Есть салют у нас весной – на День Победы,
Он цветами красит небо всей стране,
Но особо почитают наши деды
Тот салют в голодно-белом январе…
(Т. Варламова ■)
detyamovoine.ucoz.ru