Лесные домишки
Высоко над рекой, над крутым обрывом, носились молодые ласточки-береговушки. Гонялись друг за другом с визгом и писком: играли в пятнашки.
Была в их стае одна маленькая Береговушка, такая проворная: никак её догнать нельзя было — от всех увёртывается.
Погонится за ней пятнашка, а она — туда, сюда, вниз, вверх, в сторону бросится, да как пустится лететь — только крылышки мелькают.
Вдруг — откуда ни возьмись — Чеглок-Сокол мчится. Острые изогнутые крылья так и свистят.
Ласточки переполошились: все — врассыпную, кто куда, — мигом разлетелась вся стая.
А проворная Береговушка от него без оглядки за реку, да над лесом, да через озеро!
Очень уж страшной пятнашкой был Чеглок-Сокол.
Летела, летела Береговушка — из сил выбилась.
Обернулась назад — никого сзади нет. Кругом оглянулась, — а место совсем незнакомое. Посмотрела вниз — внизу река течёт. Только не своя — чужая какая-то.
Испугалась Береговушка.
Дорогу домой она не помнила: где ж ей было запомнить, когда она неслась без памяти от страха?
А уж вечер был — ночь скоро. Как тут быть?
Жутко стало маленькой Береговушке.
Полетела она вниз, села на берегу и горько заплакала.
Вдруг видит: бежит мимо неё по песку маленькая жёлтая птичка с чёрным галстучком на шее.
Береговушка обрадовалась, спрашивает у жёлтой птички:
— Скажите, пожалуйста, как мне домой попасть?
— А ты чья? — спрашивает жёлтая птичка.
— Не знаю, — отвечает Береговушка.
— Трудно же будет тебе свой дом разыскать! — говорит жёлтая птичка. — Скоро солнце закатится, темно станет. Оставайся-ка лучше у меня ночевать. Меня зовут Зуёк. А дом у меня вот тут — рядом.
Зуёк пробежал несколько шагов и показал клювом на песок. Потом закланялся, закачался на тоненьких ножках и говорит:
— Вот он, мой дом. Заходи!
Взглянула Береговушка — кругом песок да галька, а дома никакого нет.
— Неужели не видишь? — удивился Зуёк. — Вот сюда гляди, где между камешками яйца лежат.
Насилу-насилу разглядела Береговушка: четыре яйца в бурых крапинках лежат рядышком прямо на песке среди гальки.
— Ну, что же ты? — спрашивает Зуёк. — Разве тебе не нравится мой дом?
Береговушка не знает, что и сказать: скажешь, что дома у него нет, ещё хозяин обидится. Вот она ему и говорит:
— Не привыкла я на чистом воздухе спать, на голом песке, без подстилочки…
— Жаль, что не привыкла! — говорит Зуёк. — Тогда лети-ка вон в тот елоьый лесок. Спроси там голубя по имени Витютень. Дом у него с полом. У него и ночуй.
— Вот спасибо! — обрадовалась Береговушка.
И полетела в еловый лесок.
Там она скоро отыскала лесного голубя Витютня и попросилась к нему ночевать.
— Ночуй, если тебе моя хата нравится, — говорит Витютень.
А какая у Витютня хата? Один пол, да и тот, как решето — весь в дырьях. Просто прутики на ветви накиданы как попало. На прутиках белые голубиные яйца лежат. Снизу их видно: просвечивают сквозь дырявый пол.
Удивилаеь Береговушка.
— У вашего дома, — говорит она Витютню, — один пол, даже стен нет. Как же в нём спать?
— Что же, — говорит Витютень, — если тебе нужен дом со стенами, лети, разыщи Иволгу. У неё тебе понравится.
И Витютень сказал Береговушке адрес Иволги: в роще, на самой красивой берёзе.
Полетела Береговушка в рощу.А в роще берёзы одна другой красивее. Искала, искала Иволгин дом и вот, наконец, увидела: висит на берёзовой ветке крошечный, лёгкий домик. Такой уютный домик и похож на розу, сделанную из тонких листков серой бумаги.
«Какой же у Иволги домик маленький, — подумала Береговушка. — Даже мне в нём не поместиться».
Только она хотела постучаться, — вдруг из серого домика вылетели осы.
Закружились, зажужжали, сейчас ужалят!
Испугалась Береговушка и скорей улетела прочь.
Мчится среди зелёной листвы.
Вот что-то золотое и чёрное блеснуло у неё перед глазами.
Подлетела ближе, видит: на ветке сидит золотая птица с чёрными крыльями.
— Куда ты спешишь, маленькая? — кричит золотая птица Береговушке.
— Иволгин дом ищу, — отвечает Береговушка.
— Иволга — это я, — говорит золотая птица. — А дом мой вот здесь, на этой красивой берёзе.
Береговушка остановилась и посмотрела, куда Иволга ей показывает. Сперва она ничего различить не могла: всё только зелёные листья да белые берёзовые ветви. А когда всмотрелась, так и ахнула.
Высоко над землёй к ветке подвешена лёгкая плетёная корзиночка.
И видит Береговушка, что это и в самом деле домик. Затейливо так свит из пеньки и стебельков, волосков и шерстинок и тонкой берёзовой кожурки,
— Ух! — говорит Береговушка Иволге. — Ни за что не останусь в этой зыбкой постройке! Она качается, и у меня всё перед глазами вертится, кружится… Того и гляди, её ветром на землю сдует. Да и крыши у вас нет.
— Ступай к Пеночке! — обиженно говорит ей золотая Иволга. — Если ты боишься на чистом воздухе спать, так тебе, верно, понравится у неё в шалаше под крышей.
Полетела Береговушка к Пеночке.
Жёлтая маленькая Пеночка жила в траве как раз под той самой берёзой, где висела Иволгина воздушная колыбелька.
Береговушке очень понравился её шалашик из сухой травы и мха, «Вот славно-то! — радовалась она. — Тут и пол, и стены, и крыша, и постелька из мягких пёрышек! Совсем как у нас дома!»
Ласковая Пеночка стала её укладывать спать. Вдруг земля под ними задрожала, загудела.
Береговушка встрепенулась, прислушивается, а Пеночка ей говорит:
— Это кони в рощу скачут.
— А выдержит ваша крыша, — спрашивает Береговушка, — если конь на неё копытом ступит?
Пеночка только головой покачала печально и ничего ей на это не ответила.
— Ох, как страшно тут! — сказала Береговушка и вмиг выпорхнула из шалаша. — Тут я всю ночь глаз не сомкну: всё буду думать, что меня раздавят. У нас дома спокойно: там никто на тебя не наступит и на землю не сбросит.
— Так, верно, у тебя такой дом, как у Чомги, — догадалась Пеночка. — У неё дом не на дереве — ветер его не сдует, да и не на земле — никто не раздавит. Хочешь, провожу тебя туда?
— Хочу! — говорит Береговушка.
Полетели они к Чомге.
Прилетели на озеро и видят: посреди воды на тростниковом островке сидит большеголовая птица. На голове у птицы перья торчком стоят, словно рожки.
Полетела Береговушка и села на островок. Сидит и удивляется: островок-то, оказывается, плавучий. Плывёт по озеру куча сухого тростника. Посреди кучи — ямка, а дно ямки мягкой болотной травой устлано. На траве лежат Чомгины яйца, прикрытые лёгкими сухими тростиночками.
А сама Чомга рогатая сидит на островке с краешка, разъезжает на своём судёнышке по всему озеру.
Береговушка рассказала Чомге, как она искала и не могла найти себе ночлега, и попросилась ночевать.
— А ты не боишься спать на волнах? — спрашивает её Чомга.
— А разве ваш дом не пристанет на ночь к берегу?
— Мой дом — не пароход, — говорит Чомга. — Куда ветер гонит его, туда он и плывёт. Так и будет всю ночь на волнах качаться.
— Боюсь… — прошептала Береговушка. — Домой хочу, к маме…
Чомга рассердилась.
— Вот, — говорит, — какая привередливая! Никак на тебя не угодишь! Лети-ка, поищи сама себе дом, какой нравится.
Прогнала Чомга Береговушку, та и полетела.
Летит и плачет.
А уж ночь наступает: солнце зашло, темнеет.
Залетела Береговушка в густой лес, смотрит: на высокой ели, на толстом суку выстроен дом.
Весь из сучьев, из палок, круглый, а изнутри мох торчит тёплый, мягкий.
«Вот хороший дом, — думает она, — прочный и с крышей».
Подлетела маленькая Береговушка к большому дому, постучала клювиком в стенку к просит жалобным голоском:
— Впустите, пожалуйста, хозяюшка, переночевать!
А из дома вдруг как высунется рыжая звериная морда с оттопыренными усами, с жёлтыми зубами. Да как зарычит страшилище:
— С каких это пор птахи по ночам стучат, ночевать просятся к белкам в дом?
Обмерла Береговушка, — сердце камнем упало. Отшатнулась, взвилась над лесом да стремглав, без оглядки, наутёк!
Летела, летела — из сил выбилась. Обернулась назад — никого сзади нет. Кругом оглянулась, — а место знакомое. Посмотрела вниз — внизу река течёт, своя река, родная!
Стрелой бросилась вниз к речке, а оттуда — вверх, под самый обрыв крутого берега.
И пропала.
А в обрыве — дырки, дырки, дырки. Это всё ласточкины норки. В одну из них и юркнула Береговушка. Юркнула и побежала по длинному-длинному, узкому-узкому коридору.
Добежала до его конца и впорхнула в просторную круглую комнату.
Тут уже давно ждала её мама.
Сладко спалось в ту ночь усталой маленькой Береговушке у себя на мягкой тёплой постельке из травинок, конского волоса и перьев…
Покойной ночи!
litra.pro
Рассказы и сказки Виталия Бианки о животных и природе.Список произведений.Краткая биография и творчество Виталия Бианки
Список произведений:
Аришка-Трусишка
Анюткина утка
Бешеный бельчонок
Водяной конь
Глупые вопросы
Голубой зверёк
Где раки зимуют
Глаза и уши
Голубые лягушки
Горе-музыкант
Дятел и малиновка
Два белых, третий — как снег
Две вороны
Зеленый пруд
Зимнее летечко-1: Зимнее летечко
Зимнее летечко-2: Невидимки
Заяц, косач, медведь и весна
Золотое сердечко
Заяц, косач, медведь и дед мороз
Как муравьишка домой спешил
Как я хотел зайцу соли на хвост насыпать
Как мышонок попал в мореплаватели
Кораблекрушение
Кому зуёк кланяется, а плиска хвостом кивает
Кукушонок
Кладовая
Красная горка
Как лис ежа перехитрил
Купание медвежат
Как муха медведя от смерти спасла
Кузяр-Бурундук и Инойка-Медведь
Кто чем поёт?
Люля
Лесные домишки
Лесные разведчики
Лис и мышонок
Латка (рассказы)
Лай (рассказы)
Лесной колобок — колючий бок
Лето
Лупленый бочок
Макс
Мал, да удал
Музыкальная канарейка
Муха и чудовище
Мышарик
Мышонок Пик
Мастера без топора
Музыкант
Моржиха
Музыка
Небесный слон
Непонятный зверь
Оранжевое Горлышко
Отчего у сороки такой хвост
О чём разговаривал Жаворонок с полевым Петушком
Перышко
Плавунчик
По следам
Подкидыш
Приказ на снегу
Птичьи разговоры
Про одного мальчика
Птичья песенка
Первая охота
Росянка — Комариная Смерть
Рыбий дом
Сова
Синичкин календарь
Сказки-несказки: Мишка-башка
Сказки-несказки: Почему чайки белые
Сказки-несказки: Хитрый Лис и умная Уточка
Снегирушка-милушка
Снежная книга
Сумасшедшая птица
Снежная книга
Снег и сон
Страшная ночь
Тайна ночного леса
Тигр-пятиполосик
Теремок
Терентий-Тетерев
Умная голова
Хвосты
Хитрый лис и умная Уточка
Хвост-цеплялка и шёрстка-невидимка
Что увидел Жаворонок, когда вернулся на Родину
Черная лисица
Чей нос лучше?
Чьи это ноги?
Виталий Бианки родился в 1894 году в Петербурге в семье ученого-энтомолога. Виталий Валентинович также пошел по стопам отца и закончил естественное отделение Петроградского университета. В годы становления Советской власти ссылки и аресты преследовали Виталия Бианки. Его дворянское происхождение не давало покоя представителям новой власти, но даже в такое тяжелое время Бианки организовывал и проводил экспедиции по России. Алтай, Урал, Кавказ, Заполярье – везде, где побывал Виталий Валентинович, он не расставался с блокнотом, примечая и записывая все интересное и необычное. Его первое произведение было опубликовано в 1923 году и называлось «Путешествия красноголового воробья». Увлеченный природой, он старался донести до читателей ее красоту. Рассказы Виталия Бианки об окружающем мире настолько интересны, что от них невозможно оторваться. «По следам», «Рассказы об охоте» и многие другие читаются на одном дыхании.
С 1928 года начат выпуск «Лесной газеты на каждый год» — настоящей энциклопедии, в которой описывается жизнь лесных обитателей и самого леса.
Но не только рассказы писал для детей Виталий Бианки. Не менее интересны сказки Виталия Бианки. Наблюдая за повадками животных и птиц, подмечая различные нюансы, писатель затем переносил все это на бумагу и получались замечательные сказки – «Кто чем поет?», «Чей нос лучше?», «Оранжевое горлышко», «Чьи это ноги?», «Хвосты» и много других. Произведения этого автора заставляют юных читателей думать, по-другому посмотреть на окружающий мир, делают детей добрее и ответственнее.
Виталий Бианки умер в Ленинграде 10 июня 1959 года, оставив нам более 300 сказок, повестей и рассказов. Все они были собраны в 120 книг, горячо любимых как взрослыми, так и детьми.
——————————————————————-
Виталий Бианки.Рассказы и сказки о животных
и природе для детей.Читаем бесплатно онлайн
slovobelova.ru
В котелке поспела сухарница[1], и охотники только было собрались ужинать.
Выстрел раздался неожиданно, как гром из чистого неба.
Пробитый пулей котелок выпал у Мартемьяна из рук и кувырнулся в костер. Остроухая Белка с лаем ринулась в темноту.
— Сюды! — крикнул Маркелл.
Он был ближе к большому кедру, под которым охотники расположились на ночлег, и первым успел прыгнуть за его широкий ствол.
Мартемьян, подхватив с земли винтовку, в два скачка очутился рядом с братом. И как раз вовремя: вторая пуля щелкнула по стволу и с визгом умчалась в темноту.
— Огонь… подь он к чомору! — выругался Маркелл, трудно переводя дыхание.
Костер, залитый было выплеснувшейся из котелка сухарницей, вспыхнул с новой силой. Огонь добрался до сухих сучьев и охватил их высоким бездымным пламенем.
Положение было отчаянное. Яркий свет слепил охотникам глаза. Они не видели ничего за тесным кругом деревьев, обступивших елань[2]. Защищаться, отстреливаясь, не могли.
А оттуда, из черного брюха ночи, освещенная елань была как на ладони, и чьи-то глаза следили за каждым их движением.
Но Мартемьян сказал совсем спокойно:
— Однако ништо. Белка скажет, откуда он заходить станет. Вокруг лесины отуряться[3] — не достанет.
В этих немногих словах было всё: и признание опасности и точное указание, как ее избегнуть.
— Цел? — спросил Маркелл.
— В казанок[4] угодила, — просто ответил Мартемьян.
Больше они не сказали друг другу ни слова. Неподвижно стояли, вплотную прижавшись к жесткой коре дерева, и вслушивались в удаляющийся лай собаки.
Эти два человека и сроду не были болтливы, — они стыдились лишних слов. В тайге они родились, в тайге прожили вдвоем всю свою долгую жизнь. Старшему шел уже седьмой десяток, младшему — шестой. Кто бы сказал это, глядя на их прямые плечи, крепкие спины? Громадные, с волосатыми лицами, они стояли у темного кедра, как два поднявшихся на дыбы зверя.
Нападение не требовало объяснения: в руках у братьев было сокровище.
На плече у Мартемьяна висел кожаный мешок. Мешок был из толстой, грубой кожи, заскорузлый и грязный. Но лежало в нем то, что считалось дороже золота: тщательно снятые, высушенные и вывернутые блестящей шерсткой внутрь шкурки застреленных ими соболей.
Слишком трудно дается осторожный зверек добытчику, слишком часто в тайге лихие люди пытались отнять у промышленника его драгоценную добычу. Братья носили мешок на себе поочередно, ни на минуту с ним не расставаясь.
Враг умудрился застать их врасплох. Оставалось только прятаться от его невидимой руки, пока сам собой не потухнет костер.
И оба молчали, потому что знали, каждый думает так же.
Лай Белки подвигался вправо; они, хоронясь за стволом, переступали влево.
Слышно было, как собака настигла скрытого тьмой человека, кинулась на него.
«Дура… застрелит!» — подумал Мартемьян. И от этой мысли у него сразу похолодели ноги.
Внезапно лай оборвался придушенным хрипом. В разом наступившей тишине раздался глухой шум падения тела и сейчас же — шуршанье судорожно скребущих землю лап.
— Шайтан… Белку! — вскрикнул Мартемьян и уже на бегу крикнул брату. — Стой!
Маркелл во всем привык слушаться старшего брата. Так повелось с детских лет, так осталось и до старости.
Он с тревогой следил, как брат перебегает предательски освещенную елань.
Когда Мартемьян был уже у самой стены деревьев, за ней вспыхнул огонек и громыхнул выстрел.
Мартемьян выронил винтовку, споткнулся и упал.
— Бежи! — крикнул он брату. — Белку!..
Маркелл понял с полуслова: брат хотел сказать, что стрелявший пришел не за кожаным мешком, а за собакой, и что собаку надо отбить во что бы то ни стало. Маркелл выскочил из-за прикрытия и широкими прыжками кинулся через елань.
Выстрелов больше не было, но, когда Маркелл добежал до деревьев, он услышал впереди треск сучьев: кто-то тяжело убегал по тайге.
Скоро чаща преградила охотнику путь. Острый сучок полоснул его по щеке, чуть не задев глаза.
Маркелл остановился. В черном мраке впереди не видать было даже стволов деревьев, и шаги бегущего смолкли.
Маркелл сунул винтовку в чащу и, не целясь, выпалил прямо перед собой — в темноту.
Прислушался. Сзади спокойно потрескивал костер.
Маркелл вернулся к брату.
Пуля пробила Мартемьяну правую руку и чиркнула по ребрам. Рана не опасная, но крови шло много.
Согнув больную руку в локте, Маркелл туго прикрутил ее к груди брата. Кровь удалось остановить.
Братья потушили костер, улеглись на земле и молча, не смыкая глаз, стали дожидаться рассвета.
Думали о своей Белке и как ее отбить. Дороже самой драгоценной добычи охотнику его верный друг — собака.
Лучше б им лишиться кожаного мешка, чем Белки: была б собака, настреляли бы еще соболей. Теперь братья были не только ограблены, — разорены.
Такой собаки, как их Белка, больше не достанешь. Молодая — ей не было еще и четырех лет, — она уже славилась на всю округу как лучшая промысловая лайка. Щенки ее отличались редким чутьем. За каждого давали пятнадцать — двадцать рублей. За мать не раз предлагали все двести. Но братья не польстились даже на такие неслыханные деньги.
Кто мог украсть ее?
Такая белоснежная лайка была одна в округе, ее все знали. Слухи о ней живо дошли бы до хозяев.
Украсть мог только тот, кто не боялся, что законные хозяева судом или силой заставят его вернуть им собаку.
Такой человек был один в округе: исправник[5].
Он не раз уже предлагал братьям продать ему Белку и всячески притеснял их за отказ. Не было сомнения, что это он подослал к ним своего человека украсть собаку. Не было сомнения, что никто из деревенских не пойдет в свидетели против него.
Братья сознавали свое полное бессилие перед полицейским там, в деревне, и в городе. Лежа рядом, они думали об одном: как поймать вора, пока он не ушел из тайги. И мысль их работала одинаково, точно на двоих была у них одна голова.
В тайгу был единственный путь — по реке. По ней заходили охотники на промысел, по ней и назад возвращались, в деревни. Нет другого пути и вору. Его лодка припрятана, верно, где-нибудь поблизости.
Братья оставили свою лодку выше по реке. Добираться до нее — уйдет целый день.
Река близко. Если бы не тайга, не чаща, добежать до реки — полчаса. Тогда можно будет…
Было у братьев еще сокровище, отнять его у них можно было только вместе с жизнью, — верный глаз.
Только б увидать вора, а уж пуля, направленная уверенной рукой, не даст ему ускользнуть. И тайга схоронит концы.
Едва в посеревшей темноте обозначились ближние деревья, братья поднялись с земли.
Мартемьян только поглядел на брата да передал ему кожаный мешок, и оба шагнули в одном направлении.
Им ли не знать тайги! Ощупью, в темноте, они отыскали незаметный звериный лаз и вышли по нему на тропу.
Скользя в пробитые оленьими копытами колдобины, спотыкаясь о корни, они бежали и бежали по узкой тропе, пока не послышался впереди мерный грохот реки.
Тогда они пошли шагом, перевели дыхание, чтобы не изменил глаз, не дрогнула бы рука, если сейчас понадобится стрелять.
Ободняло[6].
Они раздвинули ветви и выглянули на реку так осторожно, точно выслеживали чуткого марала[7].
Река вздулась от обильных осенних дождей. Навстречу братьям, гремя на перекате, несся широкий бурливый поток. Он был виден далеко вперед.
Лодки на нем не было.
Братья поглядели назад. Сейчас же за ними река, обогнув мыс, круто сворачивала. Высокий лес на мысу заслонял реку за поворотом.
Если вор проскользнул уже здесь, больше они никогда его не увидят.
Один и тот же невысказанный вопрос мучил обоих: да или нет?
И глаза их шарили по волнам, точно искали на них невидимые следы проскользнувшего по ним беглеца.
Так стояли они долго. Уже солнце поднималось над тайгой, играя искрами в зыби потока.
Братья устали от бессонной ночи, от быстрого бега по тропе у них зудели ноги. Но им и в голову не приходило сесть, точно сидя они могли пропустить плывущую мимо них лодку.
Ночное нападение лишило их ужина; утром у них не было времени поесть. Но они не догадывались вытащить из-за пазухи хлеб и пожевать его.
Вдруг Маркелл — глаза его видели дальше — вскрикнул:
— Плывет!
Это было первое слово после шести часов молчания.
Дальше все произошло быстро, очень быстро, гораздо быстрее, чем можно это рассказать.
На них стремительно неслась лодка.
Маркелл первый разглядел на ее носу собаку и крикнул:
— Белка, сюды!
Видно было: собака рванулась, но ремень, завязанный у нее на шее, сбросил ее назад в лодку. Слышен был хриплый, негодующий лай, заглушенный шумом реки.
Тогда Мартемьян выдернул из повязки больную руку, левой приладил винтовку на сук, правой потянул за спуск — щелкнул выстрел.
Маркелл торопливо сказал:
— Не проймешь, брось, мешки.
Вдоль борта лодки стояли набитые землей мешки. За кормой торчало рулевое весло, но человек, управлявший им, виден не был. Пули не могли ему причинить вреда.
На мгновенье братья растерялись. Их последняя надежда рушилась.
Лодка быстро подходила. Что-то надо было предпринять сейчас, немедленно, не теряя ни минуты.
И вот, в первый раз за десятки лет, мысли братьев поскакали в разные стороны.
Старший торопливо стал перезаряжать винтовку.
Младший сорвал с себя кожаный мешок, поднял его высоко над головой, закричал, заглушая грохот потока.
— Бери соболей, отдай собаку!
В ответ ему с лодки стукнул выстрел, пуля пропела в воздухе. Лодка, держась того берега, неслась уже мимо них.
Мартемьян опустил винтовку на сук. Лицо его было страшно. Он бормотал:
— Щенят вору плодить!.. Врешь, никому не достанешься.
Больная рука плохо слушалась его, мешала быстро управиться с ружьем.
Одним прыжком Маркелл подскочил к брату. Скинул его винтовку с сука. На тот же сук опуская свою винтовку, жестко сказал:
— Молчи! Я сделаю.
И тщательно, как соболя, — зверьку надо попасть в голову, чтобы не попортить драгоценной шкурки, — стал выцеливать.
Мартемьян впился глазами в белоснежную фигуру собаки на лодке.
Белка, натянув узкий ремень, вскинулась на задних ногах, передними повисла в воздухе — рвалась через борт к хозяевам.
Еще миг — и бесценный друг, исчезнув за поворотом реки, навсегда достанется ненавистному вору.
У самого уха Мартемьяна ударил выстрел.
Мартемьян видел, как Белка сунулась вниз — мордой вперед.
Лодка исчезла.
Несколько минут братья стояли не шевелясь, глядя на волны, стремительно убегающие за мыс.
Потом старший сказал, кивнув на больную руку:
— Стяни потуже.
Из раны обильно сочилась кровь. К горлу подступала тошнота, неиспытанная слабость охватывала все громадное тело Мартемьяна.
Он закрыл глаза и не открывал их, пока брат возился с перевязкой.
Не рана его мучила: сердце еще не могло помириться с потерей любимой собаки.
Он знал, что и брат думает о ней; открыл глаза и посмотрел ему в лицо.
Левый глаз Маркелла неожиданно прищурился и хитро подмигнул ему.
«Эк его корчит!» — подумал Мартемьян и снова опустил веки.
Туго спеленатая рука наливалась тупой звериной болью.
Сильный шелест в чаще заставил его снова открыть глаза.
Не Белка — прекрасное ее привидение, всё алмазное в радуге брызг, стояло перед ним.
Собака кончила отряхиваться, бросилась на грудь Мартемьяну, лизнула в лицо, отскочила, кинулась к Маркеллу.
Секунду Мартемьян стоял неподвижно. Потом быстро наклонился, здоровой рукой подхватил обрывок ремня у Белки на шее.
На конце ремня была полукруглая выемка — след пули.
Волосатое, грубое лицо старого охотника осветилось счастливой детской улыбкой.
— Ястри тя… ладно ударил! — громко сказал он. И тут же спохватился: ведь это были лишние слова, их можно было и не говорить.
1927 г.
Бедный деревьями степной аул был весь открыт солнцу. Улица пустовала. Только у сакли торговца Кумалея, в тени серебристого тополя, сидел на корточках бритоголовый нищий. Под другим тополем стоял оседланный конь. Стайка голубей подбирала в пыли зерна.
Птицы двигались вяло: клюнут — и посидят без движения, клюнут — и приоткроют клюв, задыхаясь. Было знойно.
Из сакли вышел джигит в папахе, с кинжалом у туго стянутого пояса. В руках держал он кожаную сумку. Большой, сгорбленный, крючконосый, показался за ним торговец.
Нищий вскочил на ноги. Его быстрые глаза приметили табак в сумке джигита. Он правой рукой слегка коснулся лба и груди, левую протянул за подаянием.
— Табачку, баба[8], на одну трубочку табачку нищему Саламату, и да будет тебе удача во всех делах.
Хмуро глянул джигит на согнутую фигуру попрошайки — и прошел мимо. Навстречу хозяину тихонько заржал конь. Джигит подошел и стал приторачивать к седлу сумку. Нищий тотчас же очутился рядом.
— Душистый табачок поможет голодному Саламату забыть чурек[9]. Трубочка табаку будет сухому горлу Саламата как глоток сладкого кабернэ[10]. Гассан — щедрый джигит, Гассан…
Джигит выхватил из сумки толстую папушу[11] табачных листьев, швырнул ее через плечо. Нищий на лету подхватил подачку.
Торговец, молча наблюдавший за обоими, повел сутулыми плечами.
— Саламат сытей тебя, джигит. Щедрость твоя безрассудна: от щедрот жиреют ленивые и трусы.
Гассан ничего не ответил. С места, даже не задев стремени, легко и метко вскочил в седло.
Вспугнутые его резким движением, взлетели голуби. Плеск и мельканье белых, сизых, коричневых крыльев на мгновенье наполнили воздух.
В тот же миг черная молния с шипящим свистом рассекла стаю. Голуби шарахнулись в стороны, исчезли за тополем.
Гассан вскинул голову. Солнце сияло. Небо было безоблачно. Но над тополем, оставляя в воздухе легкую дорожку пуха, поднимался черный сокол. Он уносил в когтях мертвого голубя.
— Сапсан! — вскрикнул джигит. — Вот удар, — даже на землю не пал с добычей!
— Был да нет, — спокойно сказал торговец. — Ищи ветра в поле.
— Мой будет!
Гассан вздернул коня на дыбы, пустил его вскачь по улице.
Пыль, взметнувшаяся из-под копыт, медленно опустилась на землю.
— Молодая кровь — горячая кровь, — забормотал нищий, поднимаясь с корточек и подмигивая торговцу. — Черный сокол — дорогой сокол. Саламат тоже хочет искать.
Кумалей скрылся в сакле. Через минуту его большое тело показалось на плоской крыше. С крыши видна была степь и мчащийся по ней всадник.
Гассан остановил коня: сокол как в воздухе растаял. Быстроногий конь не мог догнать его, даже отягощенного добычей.
Обернувшись, джигит заметил черную точку на крыше одной сакли. Рука привычным движением опустилась на кинжал. «Следит», — подумал Гассан тревожно.
Потом рассмеялся:
— Жди, коли терпенья хватит.
И повернул коня к дому.
С этого дня Гассан стал как одержимый. Найти сапсана сделалось его мечтой. С рассвета он седлал коня и до ночи пропадал в степи. Он был уверен, что на миг мелькнувший сокол случайно где-нибудь еще раз попадется ему на глаза. Но дни проходили, — черный сокол не показывался.
Так, бывает, редкой породы рыбка, играя, сверкнет взгляду страстного удильщика и без следа скроется в прозрачной глубине. Бегут и бегут волны, и рыбка та, быть может, давно уже гуляет по другим рекам, а восхищенный рыбак всё хранит в памяти ее серебристое виденье. Долго еще закидывает он удочку то в одном, то в другом месте в безрассудной надежде вытащить, ту самую, пленившую его редкую рыбку.
Гассан без памяти любил соколиную охоту. Во всей округе никто так не умел вынашивать ловчих птиц, как он. Недаром из Тавриза наведывались к нему охотники. За доброго сокола они готовы отдать лучшего в табуне скакуна и денег еще впридачу.
Но, сам горячий охотник, Гассан не богател от своего искусства. Любимую птицу он не соглашался продать ни за какую цену. Когда же он находил лучшую, готов был отдать остальных за бесценок.
Так случилось и в этот раз. Увидав сапсана, джигит почти даром отдал своих двух ястребов Кумалею, сейчас же выгодно сбывшему птиц в другие руки. Ястребам надо было добывать пищу, за ними надо было ходить, — это мешало Гассану с утра до ночи рыскать по степи.
Черного сокола — сапсана — охотники ценят выше ястребов, выше даже могучего беркута[12].
Неистовый убийца, ястреб хватает всё, что попадется ему на глаза. Низкий убийца и вор, он прячется в засаду, стараясь врасплох захватить жертву. Он готов гоняться по кустам за мелкой пташкой, он придушит зверька, в смертельном страхе приникшего к земле, будет душить и убивать, даже если сыт сам и птенцы его накормлены.
Беркут бросит охоту, завидев легкую поживу — падаль.
Но никогда не изменяют себе благородные сокола. Они берут птицу всегда на лету. Сидящую сокол не тронет. Скроется птица в чаще, припадет к земле, нырнет в воду, — она спасена. Но в воздухе он не знает промаха. Сытый, он не станет убивать даже тех, что рядом, голодный — никогда не тронет падали.
Крупный сокол — сапсан — добывает охотнику любую дичь — от юркой маленькой перепелки до грузного гуся.
Но джигит мечтал промышлять с сапсаном не дичь. Есть для соколятника добыча ценней самой вкусной дичи. О ней, слоняясь по степи, думал Гассан.
Он видел себя верхом на коне у берега широкой реки. На левой руке его, защищенной толстой кожаной перчаткой, сидит сапсан. Голова сокола покрыта клобучком с султаном.
Вдали на берегу Гассан видит больших серых птиц. Они неподвижно стоят по колено в воде, выгнув длинные шеи. Изредка то одна, то другая из них стремительным движением выбрасывает вперед клюв — бьет проплывающую рыбу.
Зоркие птицы не подпустят близко. Они уже расправили широкие мягкие крылья, — поднимаются.
Гораздо больше сапсана серые цапли. Страшный клюв их как копье, шея как сильная рука, держащая это копье. Они в воздухе пронзают клювом-копьем нападающего ястреба. Нужна соколиная ловкость, чтобы избежать меткого удара гибкой — вперед, назад, в стороны разящей — шеи-руки.
Цапли летят. Гассан снимает клобучок, высоко над своей головой поднимает руку с соколом. Сапсан смотрит. Слетает. Мчится.
Выбрал одну, настиг, подсек, взгоняя. Вынырнул сзади — ударил.
Падает на землю цапля, и уже мчится к ней, не разбирая дороги, джигит. Домчал. Долой с коня, схватил драгоценную добычу. Послушный сокол вернулся на руку, получил мясо и опять в клобучке — ничего не видит, Гассан вырывает два самых красивых пера из хвоста цапли — себе на память. Надевает ей на ногу железное кольцо и отпускает на волю.
И цапля летит в другие страны, разнося по ним славу охотника, чье имя выбито на кольце: там ждут ее другие охотники с соколами.
Стряхнув грезы, Гассан озирался.
Он видел себя в седле, но кругом расстилалась степь, и на руке у него не было черного сокола в клобучке.
Так прошла неделя. Сапсан ни разу не попался на глаза джигиту.
Напрасно Гассан уверял себя, что сокол не покинул этих мест, что где-нибудь не так далеко его гнездо, что время стоит гнездовое и у всех соколов в гнездах сейчас птенцы.
Сомнения одолевали: черный сокол мог быть и холостым, залетным. Гнездящийся сапсан в тех местах — редкость.
«Следит», — подумал Гассан, вглядываясь в темную точку, чуть видную на золотистом крыле высокого облачка.
Каждое утро, выезжая из аула, замечал он эту темную точку в вышине и давно привык к ней. И в этот раз он сейчас же позабыл о ней: конь мчал его по степи, надо было смотреть, не покажется ли где сапсан.
Пустыней кажется выжженная солнцем степь. Сухой и горькой полынью едва прикрыта пыльная земля. Редкие кусты тощи и колючи.
Но недаром в три ряда реют над степью крылатые хищники. В нижнем ряду, как детские бумажные змеи на невидимой нитке, неподвижные в воздухе соколки-пустельги. Выше, распустив глубоко вырезанные хвосты, кружат внимательные коршуны. И над всеми парит орел.
Каждый высматривает себе дичь по силам. И каждому в степи обильная пожива — от саранчи до легкой степной антилопы.
Сверкая красными, черными крылышками, с треском взлетали из-под копыт Гассанова коня долгоногие кузнечики; с тревожным писком вспархивали птички; разбегались юркие ящерки; припадали к земле, прятали под щит голову и ноги медлительные черепахи. Далеко впереди серой стеной вставал пустынный горный хребет — Боз-Даг.
Гассан остановился у заросли колючего держидерева. Конь, отпущенный на свободу, принялся щипать зеленую в тени кустов траву. Джигит спрятался в заросли.
Солнце еще не взошло из-за гор. Высоко в синеве пел жаворонок. Веселый короткокрылый чеканчик плясал на земле в нескольких шагах от джигита. Пустельги кругом, точно кто их внезапно дергал за невидимую нитку, разом падали на землю, подхватывали выпрыгнувшего из травы кузнечика, снова поднимались вверх. Орел, заметив притаившегося человека, кругами передвинулся в сторону.
Гассан видел: за кустом держидерева вскочил на кочку черно-золотой, в пестринах степной петух — франколин. Красавец-петух огляделся и, не заметив ничего подозрительного, ударил короткую перепелиную песнь: «Чук, ти-ти-тур!»
Голос его звучал глухо, почти зловеще. «Ти-ти-тур — быть беде», — слышалось Гассану. О чем и петь беззащитному степному петуху, когда кругом нависла над ним смерть?
Всюду трепет упругих крыл, каждый кустик травы обшаривают жадные глаза.
Гассан очнулся от дум: точно дунуло вдруг с гор!.. Мгновенно рассеялись по сторонам бумажные змеи — пустельги. Будто сорвавшись с облака, упал перед джигитом жаворонок. Быстро-быстро накидал крылышками на спину себе серую пыль и — сам серый — исчез на глазах невидимкой. Чеканчик со страху юркнул под землю — в узкую мышиную норку.
Один франколин ничего не замечал, бил-барабанил свою глухую песнь: «Чук, чук — быть беде, — ти-ти-тур!»
И накликал: точно свист стрелы за кустом, быстрая тень впереди — сокол! Глупый петух растерялся, подскочил — и ракетой — по-фазаньи — вверх. И конечно, — смело, как вихрем. Теряя перья, пал на землю с тяжелым соколом на спине.
Джигит чуть сдержал крик: сапсан!
А сокол уже поднимался с добычей. Тяжело и часто махая крыльями, полетел к кургану неподалеку. Сел.
Гассан свистнул коня, вскочил в седло. Теперь — не упустить из виду, заметить, что будет делать, куда понесет добычу.
Но сокол, видно, сам собирался позавтракать франколином: ощипывал перья у него на груди.
К кургану слетались коршуны. Хрипло крича, они кружились над соколом, падали вниз, поднимались.
«Клянчат, проклятые жабоеды, — злился про себя джигит. — Вам только цыплят таскать у зазевавшейся клушки да жрать вонючую падаль. Покажет вам сокол».
И правда: сапсан сделал движение, точно собираясь кинуться на надоедливых попрошаек. Коршуны бросились врассыпную, но сейчас же снова вернулись, принялись кружить и падать.
Соколятник от души презирал их. Как трусливые гиены перед львом, коршуны перед сапсаном.
Их грязно-бурое оперение скрывает несильное тело. Хоть ростом они не уступят сапсану, их слабые когти не знают стальной соколиной хватки.
Сапсану ничего не стоило расправиться с ними. Но, видно, они были ему так же противны, как джигиту: сокол неожиданно выпустил добычу и взмыл над курганом.
Коршуны кинулись на мертвого петуха, рвали кровавое, в перьях мясо, давясь, поспешно заглатывали куски, крича и ссорясь. Сапсан не оборачивался. Он несся вперед — к далеким деревьям, одиноким островком поднимавшимся среди ровной степи.
Когда взмыленный конь примчал джигита к зеленому островку, сокол летел уже назад к горам — с новой добычей в когтях.
Гассан решил ждать здесь. Он знал привычки соколов. У каждого из них свой охотничий участок. Теперь сапсан полетел кормить птенцов. Но он вернется, если только этот зеленый островок в его владениях.
Джигит отпустил коня и спрятался в кустах.
Он ждал долго. Тени деревьев становились короче и короче, точно кто их тихонько сматывал под корни. Одна за другой прилетали со степи рыженькие пустельги и прятались в листве. Замолкал птичий хор. Исчезли коршуны. Орел кругами отлетел за горы.
Наступила минута: Гассану почудилось, что он один в мире. Всё кругом притаилось и затихло.
«Полдень», — подумал джигит, взглянув на небо.
И тут он опять увидел в небе — так высоко, что туда не доставало горячее дыхание земли, — в ясной синеве неба опять увидел чуть заметную темную точку — гриф! — и вспомнил: следит!
Он встряхнул головой:
— Жди, коли терпенья хватит.
И стал смотреть, как из-под деревьев медленно-медленно начали вытягиваться тени.
Полдневный жар спадал. Птицы вылетали из листвы, как пчелы из улья. Поднялась суетливая возня в ветвях. Писк, шум, пенье наполнили зеленый островок.
«Прилетит хозяин, — улыбнулся про себя Гассан, — нагонит страху».
И будто в ответ ему раздались резкие крики встревоженных сизоворонок.
Начался невообразимый переполох. Птицы с криком кидались под защиту ветвей. Некоторые, неизвестно для чего, взвивались и сверху стремительно падали в листву.
«Он здесь», — понял Гассан и, осторожно раздвинув кусты, стал высматривать всполошившего птиц хищника.
Гассан увидел его совсем близко от себя — на ветке дерева, но радости не испытал: это был не сапсан, а серый ястреб-тювик. Джигит даже плюнул с досады: раз тут хозяйничает ястреб, сокола сюда не жди. Эти хищники никак не уживаются друг с другом. Сапсан, верно, случайно залетел сюда, как тогда — в аул.
Джигит пожалел, что у него не было под рукой хоть камня. Дерзкий хищник, казалось, издевался над ним: так спокойно он расклевывал мертвую сизоворонку, равнодушно поглядывая на высунувшегося из куста человека. С ненавистью смотрел Гассан на его приплюснутую голову, в его холодный глаз, сделанный, казалось, из прозрачного желтого камня.
Какая-то маленькая птичка выпорхнула из кустов. Тювик прыгнул за ней, как кошка. Мертвая сизоворонка свалилась на землю.
Тювик промахнулся: птичка успела шмыгнуть за толстый ствол дерева. Ястреб круто повернул за ней. С невероятным проворством птичка принялась кружить вокруг ствола. На третьем же кругу ястреб заметно отстал от нее: он был слишком велик для таких быстрых поворотов. Птичка стремглав метнулась в кусты и исчезла.
Одураченный ястреб не подумал вернуться к своей недоеденной добыче. Он принялся летать между кустами и деревьями. Джигит едва успевал следить за его неожиданными поворотами и резкими скачками в воздухе.
В это время степной орел спустился на голую вершину дерева. Тювик мгновенно шмыгнул под ветки и примостился у самого ствола. Орел медленно собрал громадные крылья и втянул голову в плечи.
«Гиак! гиак!» — раздался вдруг громкий крик откуда-то с высоты.
Джигит сквозь листву разглядел над орлом сапсана.
«Гиак!» — снова испустил сокол свой боевой клич.
Орел только голову повернул. Но когда сапсан помчался на него сверху, громадный хищник невольно распустил крылья, готовясь встретить удар.
Сапсан просвистал над самой спиной орла и снова взмыл над ним.
Орел взмахнул крыльями и поднялся с дерева. Весь вид его говорил, что он недоволен, очень недоволен: хотелось отдохнуть, а тут этот забияка.
Гассан хохотал, довольный: вот когда прилетел настоящий хозяин.
Тюника на дереве уже не было: улучив минутку, воришка незаметно удрал из чужих владений, куда он прилетел пограбить, пока нет хозяина.
Джигит свистнул коня. Теперь можно было спокойно отправляться домой, не требовалось даже искать гнезда сапсана: раз тут его охотничьи владения, тут его можно будет и поймать.
Приготовления к ловле заняли четыре дня.
В первый же день Гассан починил сеть и без труда поймал в ауле белокрылого голубя. Два дня ушло на розыски гнезда чернолобого сорокопута. Эта певчая птичка ведет хищный образ жизни и отличается замечательной зоркостью.
Гнездо, наконец, было найдено в заросли держидерева. Джигит вымазал птичьим клеем ветки рядом с гнездом, и на следующий день сорокопут попался: приклеился лапками к ветке.
Еще в темноте выехал Гассан из аула и с рассветом начал приготовления.
В полсотне шагов от деревьев, среди открытой степи он установил сеть и веревку от нее провел к деревьям. От сети еще на пятьдесят шагов дальше в степь насыпал зерна и посадил голубя, привязанного за ногу очень длинной, тонкой бечевкой. Бечевку пропустил в кольцо под сеткой и тоже протянул к деревьям.
Проверил, хорошо ли действует ловушка. В одну руку взял конец бечевки от голубя, в другую — веревку от сети. Дернул за бечевку. Голубь взлетел. Гассан потянул его книзу и — по земле — к сети. Когда голубь оказался под сетью, дернул веревку. Сеть упала и покрыла собой птицу.
Ловушка действовала исправно.
Снова насторожив сеть и пустив голубя на прежнее место, Гассан вырыл невдалеке ямку, прикрыл ее дощечкой, рядом вбил колышек и привязал к нему сорокопута.
Теперь всё было готово, и джигит спрятался в густой листве кустов. Солнце уже поднималось над горами. С минуты на минуту мог прилететь сапсан.
Началось томительное ожидание. Десять раз уже успел Гассан пережить в воображении то, что вот-вот должно было случиться.
Вот сорокопут криком предупреждает его о приближении хищника. Вот Гассан дергает за бечевку, и голубь взлетает. Сокол ловит его на лету. Гассан дергает за веревку, и обе птицы падают на землю. Сокол не хочет отпустить добычи, Гассан подтягивает его вместе с голубем по земле и, дернув за веревку, роняет сеть, И вот уже Гассан чувствует в руках крепкое тело сокола, связывает его сильные крылья.
Джигит проводил языком по сухим губам — и начинал грезить снова.
Голодный голубь жадно клевал зерно. Сорокопут то рвался с привязи, то вскакивал на колышек и тревожно озирался. На деревьях пели, кричали птицы.
Гассан крепче наматывал веревки на руки, нетерпеливо вглядывался сквозь кусты в степь.
«Чек, чек, чек!» — резко, точно камешком ударяли о камешек, закричал сорокопут.
Гассан чуть не уронил сеть. Забегал глазами по небу, но ничего не заметил.
Зоркий сорокопут видел. Он беспокойно вертелся на колышке, кричал всё громче, вдруг юркнул в ямку и притаился. Тут только заметил сапсана и джигит: высоко над землей сокол мчался к деревьям, часто-часто взмахивая крыльями.
Гассан набрал полную грудь воздуха, и ждал, когда сокол подлетев шагов на полтораста, и дернул бечевку.
Белые крылья голубя замелькали над землей, как сигнальный флажок.
Сапсан на миг точно замер в воздухе, повернул и, как камень из пращи чабана, понесся наперерез.
Гассан судорожно дернул бечевку. Голубь споткнулся на лету, перекувырнулся, — белый флажок захлопал по земле.
Гассан потянул и вдруг заметил, что тащит одного голубя.
Сапсан, раскинув крылья, остался лежать на земле среди желтых крупинок зерна.
Гассан понял сразу, что случилось: в волненье, он слишком рано отдернул летящего голубя. Птица разом остановилась в воздухе. Сокол ударил мимо.
Бил он сверху. Голубь был над самой землей.
Джигит знал, что бывает с проловившими соколами. Он бросил ненужные веревки и вылез из засады.
Сапсан лежал грудью на земле. Темная его спина резко выделялась на серой почве. Большие глаза были прикрыты беловатыми веками. Они медленно открылись навстречу Гассану.
Джигит стал на колени и протянул руку. Сокол неожиданно перевалился на бок. Гассан не успел отдернуть руки: страшная лапа скогтила его за рукав. Сокол судорожно забил крыльями и застыл. Глаза его потухли и закрылись. На крутом клюве вздулся кровяной шарик и лопнул.
Гассан поднялся с колен. Мертвый сокол тяжело повис у него на руке. Гассан взвесил его свободной рукой, потрогал аспидно-черное, жесткое и гладкое перо крыла. С рассеянным недоумением глядел вокруг.
Удильщик так в недоумении разглядывает с трудом и волнением вытащенную им на крючке корягу. Он не в силах сразу понять немой насмешки нечаянной подмены. Где трепет и возмущение живой добычи? В руках только мертвая тяжесть жесткой бездушной деревяшки.
Джигит попробовал разжать застывшие в хватке хищные когти. Когти не поддались. Он сильно дернул, и лапа оторвалась с куском крепкой материи.
Джигит бережно опустил сокола на землю.
Долго потом не мог простить себе Гассан своей неосторожности. Великолепного черного сокола он погубил своей рукой: не отдерни он так не вовремя голубя, — сапсан не разбился бы.
Ругал себя джигит и за то, что не выследил соколиного гнезда. По большой величине сокола он знал, что загубил самку. Самец не бросит птенцов. Но где искать его? К знакомым деревьям он не прилетал. А горы и степь велики.
Браться за воспитание ястребов Гассану не хотелось: он чувствовал, что охота с ними больше не доставит ему былой радости.
Частенько теперь джигит среди бела дня без дела посиживал у своей сакли.
Раз, когда он так сидел, попыхивая трубкой, к нему подошел Саламат. Этот человек был противен прямодушному джигиту. Гассан уже хотел прогнать его. Но нищий заговорил, и первые же слова его заставили джигита насторожиться.
В цветистых выражениях Саламат рассказал, что после долгих поисков он нашел в горах гнездо черного сокола. Из любви к джигиту Саламат готов, пожалуй, уступить ему одного или двух птенцов, если джигит поможет ему достать их.
Джигит снова увидал у себя на руке сапсана в клобучке, цаплю, улетающую вдаль с кольцом на ноге. Ему и в голову не пришло спросить Саламата, велик ли труд добраться до гнезда.
— Едем, — сказал он, вскакивая.
— Положи подушку терпения на ковер ожидания, баба. До гор далеко, а солнце уже задумалось об отдыхе, — сказал Саламат.
Но горячего джигита уже нельзя было остановить.
За час до захода два всадника подъехали к горам.
Саламат остановил коня и указал джигиту узкое ущелье. Сказал, что дорога трудная и всё равно в темноте им не взобраться на крутой перевал, где на скале соколиное гнездо.
Гассан молча поехал вперед.
Чем дальше по ущелью подвигались всадники, тем выше росли и тесней сдвигались горы. Из глубины расселин путников обдавало душным жаром. Гассану чудилось, — здесь горло гор, оно тяжело дышит.
На камнях не росло ни кустов, ни травы. Тяжелая пыль заглушала стук копыт. Мертво и грозно немели скалы.
И когда у самого лица Гассана тускло блеснули два глаза, он вздрогнул и осадил коня.
В глазах, неподвижно глядевших на Гассана, не было никакого выражения. Казалось, глядел камень.
Всмотревшись, джигит с трудом различил на сером камне очертания треугольной головы, распластанного серого тела, кольчатого в шипах хвоста. Отвратительное пресмыкающееся поползло по гладкому камню. Это была большая горная ящерица-агама.
Скоро дно ущелья стало заметно подниматься. Темнело. Саламат слезливо о чем-то упрашивал сзади. Гассан его не слушал. И только случайно подняв голову, увидал: навстречу им по небу надвигалась черная туча.
Тень побежала по ущелью. Быстро наступил мрак. Сверкнул ослепительный огонь, неистовый грохот поскакал по горам. В глаза Гассану ударил ливень.
Сквозь шум и грохот джигит услыхал слабый крик Саламата. Крик донесся сзади и сбоку: Гассан понял, что тот укрылся под скалой.
Задор обуял джигита. Слепой, оглушенный, весь мокрый, он упрямо гнал коня вперед.
Стоголосый гром не прерывался ни на мину
azbyka.ru
Главная / Российские писатели / Бианки Виталий Валентинович / Бианки В.В. (Список изданий) / В фондах ЛОДБ находятся следующие издания писателя:
Материал востребован в рубрике Спроси у библиотекаря! Ссылка на OPAC ЛОДБ сделана 03.09.05 |
www.deti.spb.ru
Популярная сказка: Латка
Виталий Бианки, рожденный в январскую стужу 1894 года стал великим русским писателем. Его произведения созданы для детей. Сам автор о своем таланте писал так: «Во мне скопилась неутомимая сила радости жизни. Я верю и ощущаю, что всё, что происходило в моей судьбе доброго, светлого и хорошего только благодаря ей. Она благословляет не только меня, но и других людей, животных, птиц, деревья и даже землю с водой».
Виталий учился на физико-математическом отделении Университета Петрограда. Отец его трудился в музее Зоологии в статусе ученый-энтомолог, а прадедушка был знаменитым певцом оперы. В юношестве Бианки В.В. был увлечен футбольным спортом и даже принимал участие в городских соревнованиях.
Окончив ВУЗ, будущий литератор в 16 году призывается на армейскую службу, где спустя год уходит в партию эсеров. Спустя два года стал журналистом газеты «Народ». Однако был мобилизован в армию, откуда впоследствии бежал. По этой причине он всю свою жизнь обладал двойной фамилией – Белянин-Бианки. В период с 20 по 30 годы неоднократно подвергался аресту из-за того, что был участником подпольных сообществ. Но благодаря ходатайству Горького и его жены, автора освобождали.
В ВОВ он не принял участия по причине сердечного заболевания. 1949 год для него стал болезненным – инфаркт и два приступа инсульта окончательно подкосили здоровье известного писателя СССР. Тем не менее, это не остановила его творческие изыскания. Его творчество приобрело оригинальную огранку. Первое повести Бианки о животных «Путешествие красноголового воробья» обратили на него внимание писательского мира. Каждое произведение Бианки – это легкий и смачный слог, который доступен для восприятия малышей.
Примечательно, что в 1928 году их под его пера выходит «календарь жизни леса» под названием «Лесная газета». Впоследствии это новшество изучали в начальных классах школ и детских садах.
bianki-vitalij-valentinovich-pisatel.larec-skazok.ru
У Щенка перед глазами жёлтые и коричневые полосы качаются
взад – вперёд,
взад – вперёд.
А Выпь стоит в камыше, вытянулась – тонкая-тонкая, и вся в жёлтые и коричневые полосы раскрашена. Стоит, качается
взад – вперёд,
взад – вперёд.
Щенок глаза выпучил, смотрел, смотрел – не видит Выпи в камыше.
взад – вперёд,
взад – вперёд.
– Мышонок, мышонок, отчего у тебя нос грязный?
– Землю копал.
– Для чего землю копал?
– Норку делал.
– Для чего норку делал?
– От тебя, лис, прятаться.
– Мышонок, мышонок, а я тебя подстерегу!
– А у меня в норке спаленка.
– Кушать захочешь – вылезешь!
– А у меня в норке кладовочка.
– Мышонок, мышонок, а ведь я твою норку разрою!
– А я от тебя в отнорочек – и был таков!
Мухолов-Тонконос сидел на ветке и смотрел по сторонам. Как только полетит мимо муха или бабочка, он сейчас же погонится за ней, поймает и проглотит. Потом опять сидит на ветке и опять ждёт, высматривает. Увидал поблизости Дубоноса и стал жаловаться ему на своё горькое житьё.
– Очень уж мне утомительно, – говорит, – пропитание себе добывать. Целый день трудишься-трудишься, ни отдыха, ни покоя не знаешь, а всё впроголодь живёшь. Сам подумай: сколько мошек надо поймать, чтобы сытым быть. А зёрнышки клевать я не могу: нос у меня слишком тонок.
– Да, твой нос никуда не годится! – сказал Дубонос. – То ли дело мой! Я им вишнёвую косточку, как скорлупу, раскусываю. Сидишь на месте и клюёшь ягоды. Вот бы тебе такой нос.
Услыхал его Клёет-Крестонос и говорит:
– У тебя, Дубонос, совсем простой нос, как у Воробья, только потолще. Вот посмотри, какой у меня замысловатый нос! Я им круглый год семечки из шишек вылущиваю. Вот так.
Клёст ловко поддел кривым носом чешуйку еловой шишки и достал семечко.
– Верно, – сказал Мухолов, – твой нос хитрей устроен!
– Ничего вы не понимаете в носах! – прохрипел из болота Бекас-Долгонос. – Хороший нос должен быть прямой и длинный, чтобы им козявок из тины доставать удобно было. Поглядите на мой нос!
Посмотрели птицы вниз, а там из камыша торчит нос длинный, как карандаш, и тонкий, как спичка.
– Ах, – сказал Мухолов, – вот бы мне такой нос!
– Постой! – запищали в один голос два брата-кулика – Шилонос и Кроншнеп-Серпонос. – Ты ещё наших носов не видал!
Поглядел Мухолов и увидел перед собой два замечательных носа: один смотрит вверх, другой – вниз, и оба тонкие, как иголки.
– Мой нос для того вверх смотрит, – сказал Шилонос, – чтоб им в воде всякую мелкую живность поддевать.
– А мой нос для того вниз смотрит, – сказал Кроншнеп-Серпонос, – чтоб им червяков да букашек из травы таскать.
– Ну, – сказал Мухолов, – лучше ваших носов не придумаешь!
– Да ты, видно, настоящих носов и не видал! – крякнул из лужи Широконос. – Смотри, какие настоящие носы бывают: во-о!
Все птицы так и прыснули со смеху, прямо Широконосу в нос!
– Ну и лопата!
– Зато им воду щелокчить-то как удобно! – досадливо сказал Широконос и поскорей опять кувырнулся головой в лужу.
– Обратите внимание на мой носик! – прошептал с дерева скромный серенький Козодой-Сетконос. – У меня он крохотный, однако служит мне и сеткой, и глоткой. Мошкара, комары, бабочки целыми толпами в сетку-глотку мою попадают, когда я ночью над землёй летаю.
– Это как же так? – удивился Мухолов.
– А вот как! – сказал Козодой-Сетконос, да как разинет зев, – все птицы так и шарахнулись от него.
– Вот счастливец! – сказал Мухолов. – Я поодной мошке хватаю, а он ловит их сразу сотнями!
– Да, – согласились птицы, – с такой пастью не пропадёшь!
– Эй вы, мелюзга! – крикнул им Пеликан-Мешконос с озера. – Поймали мошку – и рады.
А того нет, чтобы про запас себе что-нибудь отложить. Я вот рыбку поймаю – и в мешок себе отложу, опять поймаю – и опять отложу.
Поднял толстый Пеликан свой нос, а под носом у него мешок, набитый рыбой.
– Вот так нос! – воскликнул Мухолов, – целая кладовая! Удобней уж никак не выдумаешь!
– Ты, должно быть, моего носа ещё не видал, – сказал Дятел. – Вот полюбуйся!
– А что ж на него любоваться? – спросил Мухолов. – Самый обыкновенный нос: прямой, не очень длинный, бэз сетки и без мешка. Таким носом пищу себе на обед доставать долго, а о запасах и не думай.
– Нельзя же всё только об еде думать, – сказал Дятел-Долбонос. – Нам, лесным работникам, надо инструмент при себе иметь для плотничьих и столярных работ. Мы им не только корм себе добываем, но и дерево долбим: жилище устраиваем, и для себя и для других птиц. Вот у меня какое долото!
– Чудеса! – сказал Мухолов. – Столько носов видел я нынче, а решить не могу, какой из них лучше. Вот что, братцы: становитесь вы все рядом. Я посмотрю на вас и выберу самый лучший нос.
Выстроились перед Мухоловом-Тонконосом Дубонос, Крестонос, Долгонос, Шилонос, Серпонос, Широконос, Сетконос, Мешконос и Долбонос.
Но тут упал сверху серый Ястреб-Крючконос, схватил Мухолова и унёс себе на обед.
А остальные птицы с перепугу разлетелись в разные стороны.
Устал петь, спустился и сел на кочку отдыхать. Вылезла из-под дерева Медянка и говорит ему:
Я ношусь под облаками,
Над полями и лугами,
Вижу всех, кто подо мной,
Всех под солнцем и луной.
thelib.ru
Мухолов-Тонконос сидел на ветке и смотрел по сторонам. Как только полетит мимо муха или бабочка, он сейчас же погонится за ней, поймает и проглотит. Потом опять сидит на ветке и опять ждёт, высматривает. Увидал поблизости Дубоноса и стал жаловаться ему на своё горькое житьё.
– Очень уж мне утомительно, – говорит, – пропитание себе добывать. Целый день трудишься-трудишься, ни отдыха, ни покоя не знаешь, а всё впроголодь живёшь. Сам подумай: сколько мошек надо поймать, чтобы сытым быть. А зёрнышки клевать я не могу: нос у меня слишком тонок.
– Да, твой нос никуда не годится, – сказал Дубонос. – То ли дело мой! Я им вишнёвую косточку, как скорлупу, раскусываю. Сидишь на месте и клюёшь ягоды. Вот бы тебе такой нос.
Услыхал его Клёст-Крестонос и говорит:
– У тебя, Дубонос, совсем простой нос, как у Воробья, только потолще. Вот посмотри, какой у меня замысловатый нос! Я им круглый год семечки из шишек вылущиваю. Вот так.
Клёст ловко поддел кривым носом чешуйку еловой шишки и достал семечко.
– Верно, – сказал Мухолов, – твой нос хитрей устроен!
– Ничего вы не понимаете в носах! – прохрипел из болота Бекас-Долгонос. – Хороший нос должен быть прямой и длинный, чтоб им козявок из тины доставать удобно было. Поглядите на мой нос!
Посмотрели птицы вниз, а там из камыша торчит нос длинный, как карандаш, и тонкий, как спичка.
– Ах, – сказал Мухолов, – вот бы мне такой нос!
– Постой! – запищали в один голос два брата-кулика – Шилонос и Кроншнеп-Серпонос. – Ты ещё наших носов не видал!
Поглядел Мухолов и увидал перед собой два замечательных носа: один смотрит вверх, другой – вниз, и оба тонкие, как иголка.
– Мой нос для того вверх смотрит, – сказал Шилонос, – чтоб им в воде всякую мелкую живность поддевать.
– А мой нос для того вниз смотрит, – сказал Кроншнеп-Серпонос, – чтоб им червяков да букашек из травы таскать.
– Ну, – сказал Мухолов, – лучше ваших носов не придумаешь!
– Да ты, видно, настоящих носов и не видал! – крякнул из лужи Широконос. – Смотри, какие настоящие-то носы бывают: во-о!
Все птицы так и прыснули со смеху, прямо Широконосу в нос: «Ну и лопата!»
– Зато им воду щелокчить-то как удобно! – досадливо сказал Широконос и поскорей опять кувырнулся головой в лужу.
– Обратите внимание на мой носик! – прошептал с дерева скромный серенький Козодой-Сетконос. – У меня он крохотный, однако служит мне и сеткой, и глоткой. Мошкара, комары, бабочки целыми толпами в сетку-глотку мою попадают, когда я ночью над землёй летаю.
– Это как же так? – удивился Мухолов.
– А вот как! – сказал Козодой-Сетконос да как разинет зев – все птицы так и шарахнулись от него.
– Вот счастливец! – сказал Мухолов. – Я по одной мошке хватаю, а он ловит их сразу сотнями!
– Да, – согласились птицы, – с такой пастью не пропадёшь!
– Эй вы, мелюзга! – крикнул им Пеликан-Мешконос с озера. – Поймали мошку – и рады. А того нет, чтобы про запас себе что-нибудь отложить. Я вот рыбку поймаю – и в мешок себе отложу, опять поймаю – и опять отложу.
Поднял толстый Пеликан свой нос, а под носом у него мешок, набитый рыбой.
– Вот так нос, – воскликнул Мухолов, – целая кладовая! Удобней уж никак не выдумаешь!
– Ты, должно быть, моего носа ещё не видал, – сказал Дятел. – Вот полюбуйся!
– А что ж на него любоваться? – спросил Мухолов. – Самый обыкновенный нос: прямой, не очень длинный, без сетки и без мешка. Таким носом пищу себе на обед доставать долго, а о запасах и не думай.
– Нельзя же всё только об еде думать, – сказал Дятел-Долбонос. – Нам, лесным работникам, надо инструмент при себе иметь для плотничных и столярных работ. Мы им не только корм себе добываем, но и дерево долбим: жилище устраиваем, и для себя и для других птиц. Вот у меня какое долото!
– Чудеса! – сказал Мухолов. – Столько носов видел я нынче, а решить не могу, какой из них лучше. Вот что, братцы: становитесь вы все рядом. Я посмотрю на вас и выберу самый лучший нос.
Выстроились перед Мухоловом-Тонконосом Дубонос, Крестонос, Долгонос, Шилонос, Широконос, Сетконос, Мешконос и Долбонос.
Но тут упал сверху серый Ястреб-Крючконос, схватил Мухолова и унёс себе на обед.
А остальные птицы с перепугу разлетелись в разные стороны.
Летал Жаворонок высоко над землёй, под самыми облаками. Поглядит вниз – сверху ему далеко видно – и поёт:
Я ношусь под облаками,
Над полями и лугами,
Вижу всех, кто подо мной,
Всех под солнцем и луной.
Устал петь, спустился и сел на кочку отдыхать.
Вылезла из-под дерева Медянка и говорит ему:
– Сверху ты всё видишь, – это правда. А вот снизу никого не узнаешь.
– Как это может быть? – удивился Жаворонок. – Непременно узнаю.
– А вот иди ложись со мной рядом. Я тебе буду снизу всех показывать, а ты отгадывай, кто идёт.
– Ишь какая! – говорит Жаворонок. – Я к тебе пойду, а ты меня ужалишь. Я змей боюсь.
– Вот и видно, что ты ничего земного не знаешь, – сказала Медянка. – Первое – я не змея, а просто ящерица; а второе – змеи не жалят, а кусают. Змей-то и я боюсь: зубы у них такие длинные, и в зубах – яд. А у меня гляди-ка: малюсенькие зубки. Я ими не то что от змеи, от тебя и то не отобьюсь.
– А где же у тебя ноги, если ты ящерица?
– Да зачем мне ноги, если я по земле ползаю не хуже змеи?
– Ну, если вправду ты – безногая ящерица, – сказал Жаворонок, – так мне бояться нечего.
Соскочил с кочки, лапки под себя поджал и лёг рядом с Медянкой.
Вот лежат они рядышком. Медянка и спрашивает:
– Ну-ка, ты, верхогляд, узнавай, кто идёт и зачем он сюда пожаловал?
Взглянул Жаворонок перед собой и обмер: идут по земле высоченные ноги, через большие кочки, как через малые комочки земли, шагают, пальцами в землю след вдавливают.
Перешагнули ноги через Жаворонка и пропали: не видать больше.
Медянка на Жаворонка посмотрела и улыбнулась во весь рот.
Облизнула сухие губы тонким язычком и говорит:
– Ну, друг, видно, не разгадал ты моей загадки. Кабы ты знал, кто через нас шагнул, так не испугался бы. Я вот лежу и смекаю: две ноги высоких, пальцев на каждой счётом три больших, один маленький. И знаю уж: птица идёт большая, высокая, по земле гулять любит – хороши ходули для ходьбы. Так оно и есть: Журавль это прошёл.
Тут Жаворонок встрепенулся весь от радости: Журавль ему знакомый был. Спокойная птица, добрая – не обидит.
– Лежи, не пляши! – зашипела на него Медянка. – Гляди: опять ноги идут.
И верно: ковыляют по земле голые ноги, неизвестно чьи.
Пальцы словно лоскутами клеёнки обшиты.
– Отгадывай! – говорит Медянка.
Жаворонок думал-думал, – никак не может припомнить, чтобы прежде такие ноги видел.
– Эх ты! – засмеялась Медянка. – Да ведь это совсем просто отгадать. Видишь: пальцы широкие, ноги плоские, по земле идут – спотыкаются. Вот в воде с ними удобно: повернёшь ногу боком – она воду как ножом режет; растопыришь пальцы, – и весло готово. Это Чомга-нырец – водяная такая птица – из озера вылезла.
Вдруг упал с дерева чёрный комок шерсти, приподнялся с земли и пополз на локтях.
Присмотрелся Жаворонок, а это вовсе не локти, а сложенные крылья.
Повернулся комок боком – сзади у него цепкие звериные лапки и хвост, а между хвостом и лапками кожа натянута.
– Вот чудеса! – сказал Жаворонок. – Кажется, крылатая тварь, как и я, а на земле узнать её никак не могу.
– Ага! – обрадовалась Медянка, – не можешь узнать. Хвастался, что под луной всех знаешь, а Летучей-то Мыши и не узнал.
Тут Летучая Мышь вскарабкалась на кочку, расправила крылья и улетела к себе на дерево.
А уж из-под земли другие ноги лезут.
Страшные лапы: короткие, мохнатые, на пальцах тупые когти, жёсткие ладошки в разные стороны вывернуты.
Затрепетал Жаворонок, а Медянка говорит:
– Лежу, гляжу и смекаю: лапы в шерсти – значит, звериные. Короткие, как обрубки, и ладошками врозь, а на толстых пальцах когтищи здоровые. На таких ногах по земле шагать трудно. А вот под землёй жить, землю лапами рыть да назад её за собой отбрасывать – очень даже удобно. Вот вышло у меня: подземный зверь. Крот называется. Гляди, гляди, а то он сейчас опять под землю уйдёт.
Зарылся Крот в землю – и опять нет никого.
Не успел Жаворонок в себя прийти, глядь: бегут по земле руки.
– Это что за акробат? – удивился Жаворонок. – Зачем ему четыре руки?
– А по веткам в лесу прыгать, – сказала Медянка. – Ведь это же Белка-Векша.
– Ну, – говорит Жаворонок, – твоя взяла: никого я на земле не узнал. Дай-ка теперь я тебе загадку загадаю,
– Загадывай, – говорит Медянка.
– Видишь в небе тёмную точку?
– Вижу, – говорит Медянка.
– Отгадай, какие у неё ноги?
– Да ты шутишь! – говорит Медянка, – Где ж мне так высоко ноги разглядеть?
– Какие тут шутки! – рассердился Жаворонок. – Уноси свой хвост подобру-поздорову, пока не сгребли тебя эти когтистые лапы. Кивнул Медянке на прощанье, вскочил на лапки и улетел.
Слышишь, какая музыка гремит в лесу?
Слушая её, можно подумать, что все звери, птицы и насекомые родились на свет певцами и музыкантами.
Может быть, так оно и есть: музыку ведь все любят, и петь всем хочется. Только не у каждого голос есть.
Вот послушай, чем и как поют безголосые.
Лягушки на озере начали ещё с ночи.
Надули пузыри за ушами, высунули головы из воды, рты приоткрыли.
«Ква-а-а-а-а!..» – одним духом пошёл из них воздух.
Услыхал их Аист из деревни.
Обрадовался:
– Целый хор! Будет мне чем поживиться!
И полетел на озеро завтракать.
Прилетел и сел на берегу. Сел и думает:
«Неужели я хуже лягушки? Поют же они без голоса. Дай-ка и я попробую».
Поднял длинный клюв, застучал, затрещал одной его половинкой о другую, – то тише, то громче, то реже, то чаще: трещотка трещит деревянная, да и только! Так разошёлся, что и про завтрак свой забыл.
А в камышах стояла Выпь на одной ноге, слушала и думала:
«Безголосая я цапля! Да ведь и Аист – не певчая птичка, а вон какую песню наигрывает».
И придумала: «Дай-ка на воде сыграю!»
Сунула в озеро клюв, набрала полный воды да как дунет в клюв! Пошёл по озеру громкий гул:
«Прумб-бу-бу-бумм!»… – словно бык проревел.
«Вот так песня! – подумал Дятел, услыхав Выпь из лесу. – Инструмент-то у меня найдётся: чем дерево не барабан, а нос мой чем не палочка?»
Хвостом упёрся, назад откинулся, размахнулся головой – как задолбит носом по суку!
Точь-в-точь – барабанная дробь.
Вылез из-под коры Жук с предлинными усами.
Закрутил, закрутил головой, заскрипела его жёсткая шея – тоненький-тоненький писк послышался.
Пищит усач, а всё напрасно; никто его писка не слышит. Шею натрудил – зато сам своей песнею доволен.
А внизу, под деревом, из гнезда вылез Шмель и полетел петь на лужок.
Вокруг цветка на лужку кружит, жужжит жилковатыми жёсткими крылышками, словно струна гудит.
Разбудила шмелиная песня зелёную Саранчу в траве.
Стала Саранча скрипочки налаживать. Скрипочки у неё на крылышках, а вместо смычков – длинные задние лапки коленками назад. На крыльях – зазубринка, а на ножках зацепочки.
Трёт себя Саранча ножками по бокам, зазубринками за зацепочки задевает – стрекочет.
Саранчи на лугу много: целый струнный оркестр.
«Эх, – думает долгоносый Бекас под кочкой, – надо и мне спеть! Только вот чем? Горло у меня не годится, нос не годится, шея не годится, крылышки не годятся, лапки не годятся… Эх! Была не была, – полечу, не смолчу, чем-нибудь да закричу!»
Выскочил из-под кочки, взвился, залетел под самые облака. Хвост раскрыл веером, выпрямил крылышки, перевернулся носом к земле и понёсся вниз, переворачиваясь с боку на бок, как брошенная с высоты дощечка. Головой воздух рассекает, а в хвосте у него тонкие, узкие перышки ветром перебирает.
И слышно с земли: будто в вышине барашек запел, заблеял.
А это Бекас.
Отгадай, чем он поёт?
Хвостом!
Высоко над рекой, над крутым обрывом, носились молодые ласточки-береговушки. Гонялись друг за другом с визгом и писком: играли в пятнашки.
Была в их стае одна маленькая Береговушка, такая проворная: никак её догнать нельзя было – от всех увёртывается.
Погонится за ней пятнашка, а она – туда, сюда, вниз, вверх, в сторону бросится да как пустится лететь – только крылышки мелькают.
Вдруг – откуда ни возьмись – Чеглок-Сокол мчится. Острые изогнутые крылья так и свистят.
Ласточки переполошились: все – врассыпную, кто куда, – мигом разлетелась вся стая.
А проворная Береговушка от него без оглядки за реку, да над лесом, да через озеро!
Очень уж страшная пятнашка Чеглок-Сокол.
Летела, летела Береговушка – из сил выбилась.
Обернулась назад – никого сзади нет. Кругом оглянулась, – а место совсем незнакомое. Посмотрела вниз – внизу река течёт. Только не своя – чужая какая-то.
Испугалась Береговушка.
Дорогу домой она не помнила: где ж ей было запомнить, когда она неслась без памяти от страха?
А уж вечер был – ночь скоро. Как тут быть?
Жутко стало маленькой Береговушке.
Полетела она вниз, села на берегу и горько заплакала.
Вдруг видит: бежит мимо неё по песку жёлтая птичка с чёрным галстуком на шее.
Береговушка обрадовалась, спрашивает у жёлтой птички:
– Скажите, пожалуйста, как мне домой попасть?
– А ты чья? – спрашивает жёлтая птичка.
– Не знаю, – отвечает Береговушка.
– Трудно же будет тебе свой дом разыскать! – говорит жёлтая птичка. – Скоро солнце закатится, темно станет. Оставайся-ка лучше у меня ночевать. Меня зовут Зуёк. А дом у меня вот тут – рядом.
Зуёк пробежал несколько шагов и показал клювом на песок. Потом закланялся, закачался на тоненьких ножках и говорит:
– Вот он, мой дом. Заходи!
Взглянула Береговушка – кругом песок да галька, а дома никакого нет.
– Неужели не видишь? – удивился Зуёк. – Вот сюда гляди, где между камешками яйца лежат.
Насилу-насилу разглядела Береговушка: четыре яйца в бурых крапинках лежат рядышком прямо на песке среди гальки.
– Ну, что же ты? – спрашивает Зуёк. – Разве тебе не нравится мой дом?
Береговушка не знает, что и сказать: скажешь, что дома у него нет, ещё хозяин обидится. Вот она ему и говорит:
– Не привыкла я на чистом воздухе спать, на голом песке, без подстилочки.
– Жаль, что не привыкла! – говорит Зуёк. – Тогда лети-ка вон в тот еловый лесок. Спроси там голубя, по имени Ви́тютень. Дом у него с полом. У него и ночуй.
– Вот спасибо! – обрадовалась Береговушка.
И полетела в еловый лесок.
Там она скоро отыскала лесного голубя Витютня и попросилась к нему ночевать.
– Ночуй, если тебе моя хата нравится, – говорит Витютень.
А какая у Витютня хата? Один пол, да и тот, как решето, – весь в дырьях. Просто прутики на ветви накиданы как попало. На прутиках белые голубиные яйца лежат. Снизу их видно: просвечивают сквозь дырявый пол.
Удивилась Береговушка.
– У вашего дома, – говорит она Витютню, – один пол, даже стен нет. Как же в нём спать?
– Что же, – говорит Витютень, – если тебе нужен дом со стенами, лети, разыщи Иволгу. У неё тебе понравится.
И Витютень сказал Береговушке адрес Иволги: в роще, на самой красивой берёзе.
Полетела Береговушка в рощу.
А в роще берёзы одна другой красивее. Искала, искала Иволгин дом и вот, наконец, увидела: висит на берёзовой ветке крошечный лёгкий домик. Такой уютный домик и похож на розу, сделанную из тонких листков серой бумаги.
«Какой же у Иволги домик маленький! – подумала Береговушка. – Даже мне в нём не поместиться».
Только она хотела постучаться, – вдруг из серого домика вылетели осы.
Закружились, зажужжали – сейчас ужалят!
Испугалась Береговушка и скорей улетела прочь.
Мчится среди зелёной листвы.
Вот что-то золотое и чёрное блеснуло у неё перед глазами.
Подлетела ближе, видит: на ветке сидит золотая птица с чёрными крыльями.
– Куда ты спешишь, маленькая? – кричит золотая птица Береговушке.
– Иволгин дом ищу, – отвечает Береговушка.
– Иволга – это я, – говорит золотая птица. – А дом мой вот здесь, на этой красивой берёзе.
Береговушка остановилась и посмотрела, куда Иволга ей показывает.
Сперва она ничего различить не могла: всё только зелёные листья да белые берёзовые ветви. А когда всмотрелась, – так и ахнула.
Высоко над землёй к ветке подвешена лёгкая плетёная корзиночка.
И видит Береговушка, что это и в самом деле домик. Затейливо так свит из пеньки и стебельков, волосков и шерстинок и тонкой берёзовой кожурки.
– Ух! – говорит Береговушка Иволге. – Ни за что не останусь в этой зыбкой постройке! Она качается, и у меня всё перед глазами вертится, кружится… Того и гляди, её ветром на землю сдует. Да и крыши у вас нет.
– Ступай к Пеночке! – обиженно говорит ей золотая Иволга. – Если ты боишься на чистом воздухе спать, так тебе, верно, понравится у неё в шалаше под крышей.
Полетела Береговушка к Пеночке.
Жёлтая маленькая Пеночка жила в траве как раз под той самой берёзой, где висела Иволгина воздушная колыбелька.
Береговушке очень понравился её шалашик из сухой травы и мха. «Вот славно-то! – радовалась она. – Тут и пол, и стены, и крыша, и постелька из мягких перышек! Совсем как у нас дома!»
Ласковая Пеночка стала её укладывать спать. Вдруг земля под ними задрожала, загудела.
Береговушка встрепенулась, прислушивается, а Пеночка ей говорит:
– Это кони в рощу скачут.
– А выдержит ваша крыша, – спрашивает Береговушка, – если конь на неё копытом ступит?
Пеночка только головой покачала печально и ничего ей на это не ответила.
– Ох, как страшно тут! – сказала Береговушка и вмиг выпорхнула из шалаша. – Тут я всю ночь глаз не сомкну: всё буду думать, что меня раздавят. У нас дома спокойно: там никто на тебя не наступит и на землю не сбросит.
– Так, верно, у тебя такой дом, как у Чомги, – догадалась Пеночка. – У неё дом не на дереве – ветер его не сдует, да и не на земле – никто не раздавит. Хочешь, провожу тебя туда?
– Хочу! – говорит Береговушка.
Полетели они к Чомге.
Прилетели на озеро и видят: посреди воды на тростниковом островке сидит большеголовая птица. На голове у птицы перья торчком стоят, словно рожки.
Тут Пеночка с Береговушкой простилась и наказала ей к этой рогатой птице ночевать попроситься.
Полетела Береговушка и села на островок. Сидит и удивляется: островок-то, оказывается, плавучий. Плывёт по озеру куча сухого тростника. Посреди кучи – ямка, а дно ямки мягкой болотной травой устлано. На траве лежат Чомгины яйца, прикрытые лёгкими сухими тростиночками.
А сама Чомга рогатая сидит на островке с краешка, разъезжает на своём судёнышке по всему озеру.
Береговушка рассказала Чомге, как она искала и не могла найти себе ночлега, и попросилась ночевать.
– А ты не боишься спать на волнах? – спрашивает её Чомга.
– А разве ваш дом не пристанет на ночь к берегу?
– Мой дом – не пароход, – говорит Чомга. – Куда ветер гонит его, туда он и плывёт. Так и будем всю ночь на волнах качаться.
– Боюсь… – прошептала Береговушка. – Домой хочу, к маме…
Чомга рассердилась.
– Вот, – говорит, – какая привередливая! Никак на тебя не угодишь! Лети-ка, поищи сама себе дом, какой нравится.
Прогнала Чомга Береговушку, та и полетела.
Летит и плачет без слез: слезами птицы не умеют плакать.
А уж ночь наступает: солнце зашло, темнеет.
Залетела Береговушка в густой лес, смотрит: на высокой ели, на толстом суку выстроен дом.
Весь из сучьев, из палок, круглый, а изнутри мох торчит тёплый, мягкий.
«Вот хороший дом, – думает она, – прочный и с крышей».
Подлетела маленькая Береговушка к большому дому, постучала клювиком в стенку и просит жалобным голоском:
– Впустите, пожалуйста, хозяюшка, переночевать!
А из дома вдруг как высунется рыжая звериная морда с оттопыренными усами, с жёлтыми зубами. Да как зарычит страшилище:
– С каких это пор птахи по ночам стучат, ночевать просятся к белкам в дом?
Обмерла Береговушка, – сердце камнем упало. Отшатнулась, взвилась над лесом да стремглав, без оглядки наутёк!
Летела, летела – из сил выбилась. Обернулась назад – никого сзади нет. Кругом оглянулась, – а место знакомое. Посмотрела вниз – внизу река течёт. Своя река, родная!
Стрелой бросилась вниз к речке, а оттуда – вверх, под самый обрыв крутого берега.
И пропала.
А в обрыве – дырки, дырки, дырки. Это всё ласточкины норки. В одну из них и юркнула Береговушка. Юркнула и побежала по длинному-длинному, узкому-узкому коридору.
Добежала до его конца и впорхнула в просторную круглую комнату.
Тут уже давно ждала её мама.
Сладко спалось в ту ночь усталой маленькой Береговушке у себя на мягкой тёплой постельке из травинок, конского волоса и перьев…
Покойной ночи!
Надоело Щенку гонять кур по двору.
«Пойду-ка, – думает, – на охоту за дикими зверями и птицами».
Шмыгнул в подворотню и побежал по лугу.
Увидели его дикие звери, птицы и насекомые и думают каждый про себя.
Выпь думает: «Я его обману!»
Удод думает: «Я его удивлю!»
Вертишейка думает: «Я его напугаю!»
Ящерка думает: «Я от него вывернусь!»
Гусеницы, бабочки, кузнечики думают: «Мы от него спрячемся!»
«А я его прогоню!» – думает Жук-Бомбардир.
«Мы все за себя постоять умеем, каждый по-своему!» – думают они про себя.
А Щенок уже побежал к озерку и видит: стоит у камыша Выпь на одной ноге по колено в воде.
«Вот я её сейчас поймаю!» – думает Щенок и совсем уж приготовился прыгнуть ей на спину.
А Выпь глянула на него и шагнула в камыш.
Ветер по озеру бежит, камыш колышет. Камыш качается
взад-вперёд,
взад-вперёд.
У Щенка перед глазами жёлтые и коричневые полосы качаются
взад-вперёд,
взад-вперёд.
А Выпь стоит в камыше, вытянулась – тонкая-тонкая, и вся в жёлтые и коричневые полосы раскрашена.
Стоит, качается
взад-вперёд,
взад-вперёд.
Щенок глаза выпучил, смотрел, смотрел – не видно Выпи в камыше.
«Ну, – думает, – обманула меня Выпь. Не прыгать же мне в пустой камыш! Пойду другую птицу поймаю».
Выбежал на пригорок, смотрит: сидит на земле Удод, хохлом играет, – то развернёт, то сложит.
«Вот я на него сейчас с пригорка прыгну!» – думает Щенок.
А Удод припал к земле, крылья распластал, хвост раскрыл, клюв вверх поднял.
Смотрит Щенок: нет птицы, а лежит на земле пёстрый лоскут, и торчит из него кривая игла.
Удивился Щенок: куда же Удод девался? «Неужели я эту пёструю тряпку за него принял? Пойду поскорей маленькую птичку поймаю».
Подбежал к дереву и видит: сидит на ветке маленькая птица Вертишейка.
Кинулся к ней, а Вертишейка юрк в дупло.
«Ага! – думает Щенок. – Попалась!»
Поднялся на задние лапы, заглянул в дупло, а в чёрном дупле чёрная змея извивается и страшно шипит.
Отшатнулся Щенок, шерсть дыбом поднял – и наутёк.
А Вертишейка шипит ему вслед из дупла, головой крутит, по спине у неё змейкой извивается полоска чёрных перьев.
«Уф! Напугала как! Еле ноги унес. Больше не стану на птиц охотиться. Пойду лучше Ящерку поймаю».
Ящерка сидела на камне, глаза закрыла, грелась на солнышке.
Тихонько к ней подкрался Щенок – прыг! – и ухватил за хвост.
А Ящерка извернулась, хвост в зубах у него оставила, сама под камень!
Хвост в зубах у Щенка извивается.
Фыркнул Щенок, бросил хвост – и за ней. Да куда там! Ящерка давно под камнем сидит, новый хвост себе отращивает.
«Ну, – думает Щенок, – уж если Ящерка и та от меня вывернулась, так я хоть насекомых наловлю».
Посмотрел кругом, а по земле жуки бегают, в траве, кузнечики прыгают, по веткам гусеницы ползают, в воздухе бабочки летают.
Бросился Щенок ловить их, и вдруг – стало кругом, как на загадочной картинке: все тут, а никого не видно. Спрятались все.
Зелёные кузнечики в зелёной траве притаились.
Гусеницы на веточках вытянулись и замерли: их от сучков не отличишь.
Бабочки сели на деревья, крылья сложили – не разберёшь, где кора, где листья, где бабочки.
Один крошечный Жук-Бомбардир идёт себе по земле, никуда не прячется.
Догнал его Щенок, хотел схватить, а Жук-Бомбардир остановился да как пальнёт в него летучей едкой струйкой – прямо в нос попал!
Взвизгнул Щенок, хвост поджал, повернулся – да через луг, да в подворотню.
Забился в конуру и нос высунуть боится.
А звери, птицы и насекомые – все опять за свои дела принялись.
fictionbook.ru